«Нейт, это наша судьба. И я обещаю – ты и я, вместе, далеко пойдем» – Сэм Дрейк
Когда Сэм видит его впервые за пятнадцать лет, он почти готов проснуться на грязном полу панамской тюрьмы. Он думает, что приготовился к встрече за пару лет на свободе, думает, что его голос будет меньше дрожать, а дыхание не будет перехватывать так сильно. Он рассчитывает, что сопротивляться непомерному по своей мощи желанию прижать его к себе крепче будет легче. Но Нейт – живой, настоящий, не тот, что был лишь в его голове, в его памяти, в его снах все эти нескончаемые годы – смотрит на него неверяще своими невозможными голубыми глазами. Смотрит так, как смотрел в детстве на рождественские подарки, которые Сэм правдами и неправдами доставал для него из музеев, аукционов исторических ценностей и особняков богатых снобов. Нейт смотрит, а Сэму едва удается подобрать нужные слова, вспомнить свои реплики. Едва удается уверенно врать в глаза родному брату, которого он еще совсем недавно никогда и не надеялся больше увидеть. Сэм ненавидит себя за это. Сэм курит одну сигарету за одной, пытаясь унять дрожь в руках, пока Нейт продолжает и продолжает спрашивать его: «Как?». И Сэму с трудом, но удается рассказать нужную версию. Он знает, что Нейт ему поверит безоговорочно. Потому что Нейт всегда верит. Потому что Нейт не ожидает вообще когда-либо услышать от него ложь. После приглашения на семейный ужин, Сэм почти полностью уверен, что все кончено. Он и сам готов признать это, пусть с обидой и горечью, но пятнадцать лет – достаточный срок для того, чтобы одуматься, как бы сильно Сэму не хотелось вернуться к тому, что было до панамского ада. Он уже окончательно смиряется с тем, что теперь они просто братья, что наваждению прошедшей бурной молодости суждено безвозвратно исчезнуть. Сэм готов был бы согласиться с любым решением брата. Вот только Нейт вдруг вздыхает как-то обреченно и потерянно, будто принимая свое поражение в борьбе непонятно с чем, и спрашивает почти шепотом: – Где ты остановился? У Сэма шумит в голове, он закашливается от резко втянутого табачного дыма и сжимает несчастный бортик пристани чуть ли не до хруста в костяшках. Сэм буравит взглядом водную гладь под ногами и качает головой, сам не зная, зачем. – Сэм. Голос Нейта звучит почти раздраженно. Нейт принимает решение окончательно, а Сэм никогда не мог ему перечить.***
– Мы спятили, – хрипло замечает Нейт, со стуком откидываясь головой на обшарпанную мотельную дверь. – Мы давно спятили, – соглашается Сэм и улыбается. Улыбка выходит кривой, странной, неестественной – Сэм и сам это понимает, потому что улыбаться совсем не хочется. Хочется замереть вот так навсегда – уткнувшись лицом в шею брата, не говорить, не смеяться, не двигаться. Просто дышать его запахом долгую вечность. Им не удается продержаться наедине в замкнутом пространстве, кажется, и получаса – Сэм не знает, он не засекал. Сэм думает, что почти успокоился, почти унял свое разыгравшееся безумие за день, проведенный в одиночестве, без Нейта, пока тот собирал свои вещи дома и врал жене про Малайзию и прочую ерунду, но стоит только Нейту появиться у дверей его номера с дорожной сумкой, Сэма накрывает снова. Выдержки Сэма хватает совсем ненадолго, а когда она все-таки иссякает, Нейт оказывается прижат к ближайшей твердой поверхности. Сэм понимает очень отчетливо – на этом месте разговоры окончены. – Пятнадцать лет, Нейт. Пятнадцать долбанных лет, – шипит Сэм, неожиданно сильно даже для себя самого прикусывая соленую кожу за ухом, будто пытается выразить всю боль, что скрывается за этими словами. Сэм слышит в ответ едва различимый стон, и ему полностью срывает крышу. «Пятнадцать лет, а я все еще помню твой запах». «Пятнадцать лет, а я все еще не забыл, как ты стонешь». «Пятнадцать лет я жил только надеждой сделать с тобой все это снова». Сэм думает это, но молчит, только водит губами по покрытой легкой щетиной щеке так сосредоточенно, будто от этого зависит его жизнь. Может, так оно и есть, потому что Сэму кажется, что если он отодвинется хоть на миллиметр, то непременно задохнется, как рыба, выброшенная на берег. Нейт поднимает руки и кладет ладони Сэму на спину поверх куртки. Сэм ощущает все как в замедленной съемке – это первое прикосновение брата к нему, не считая того неловкого полу объятия при встрече. Но это – это совсем другое. Движения Нейта осторожные, нерешительные, забытые, но от этого ощущаются не менее восхитительно, и Сэма ведет, сильнее и сильнее. Нейт рассеянно водит руками по грубой джинсовой ткани, иногда сжимая ее пальцами, пока Сэм бесконечно долго прижимает его к двери и тяжело дышит в основание шеи. – Эй, Сэм, – зовет Нейт, вырывая его из оцепенения. Сэм наконец находит в себе силы отстраниться. Он на секунду ужасается, что Нейт передумал, что он просто возьмет и уйдет сейчас, решив, что все это ему не нужно. Но когда Сэм смотрит на брата, тот улыбается – по-настоящему, искренне, и говорит: – Давай, Сэм, не тормози. И Сэм моментально вспоминает последнюю панамскую душную ночь в таком же дешевом мотеле, когда они ловили последние часы вдвоем перед импровизированным заключением. И вспоминает все эти «не тормози», произнесенные на нетерпеливом выдохе множество раз во множестве уголков Земли. Сэм вспоминает это и почти забывает про пятнадцать лет, когда они стаскивают друг с друга одежду так быстро и неаккуратно, что слышен никого не волнующий треск ткани. Сэм почти забывает про свое предательство, когда Нейт, полностью обнаженный, укладывается спиной на смятую постель и кидает на него слишком приглашающий взгляд. Сэм почти верит, что все так же, как раньше, когда садится между разведенных ног Нейта и пялится на него как на восьмое чудо света. – Ты все еще тормозишь, – по лицу Нейта видно, что он почти готов рассмеяться. Сэм игнорирует этот выпад, просто физически не способный перестать смотреть и начать что-то делать. Потому что одетый Нейт выглядит великолепно, на вкус Сэма. Но раздетый Нейт выглядит как долбанное совершенство. Уж что-что, а в красивых вещах Сэм знал толк – издержки профессии. И Нейт Дрейк – самое ценное сокровище, что бывало у него в руках, при том, что досталось ему почти без труда. Сэм уверен, что вовсе этого не заслуживает, вот только само сокровище по какой-то причине так никогда не считало, и это одновременно делало Сэма самым счастливым человеком в мире и на куски разрывало ему сердце. Нейт вдруг прерывисто вздыхает, словно теряет надежду дождаться от брата каких-то действий, и проводит раскрытой ладонью себе по груди, едва касаясь кожи. Сэм завороженно следит за этим движением, постепенно отмирая, встречается с Нейтом глазами, и этот взгляд выжигает его изнутри. – Черт, Нейт. Ты действительно помнишь, как надо, – выдыхает Сэм и резко двигается вперед. Следующий стон Нейта приходится уже в поцелуй. Сэм вгрызается ему в губы несдержанно, грубо, идеально. Он уверен, что Нейту больно, но остановиться уже не может, да и не пытается, потому что Нейт впивается пальцами ему в плечи, тянет ближе, прижимает теснее, и, господи, какой же он стал сильный. Мышцы под пальцами Сэма больше не секутся, не звенят в напряжении предстоящей близости, как в той, прошлой жизни. Нейт расслаблен, спокоен, даже как-то вальяжен. В его движениях нет ничего от нетерпеливого мальчишки, которого Сэм знал, помнил до этого момента. И так даже лучше, приятнее, правильнее. Идеальное сокровище Сэма становится еще идеальнее. Нейт под ним выгибается, мягко втягивает в рот его нижнюю губу, чуть прикусывает. Успокаивает. Гладит Сэма по сведенным лопаткам лениво и медленно, будто им принадлежит все время мира. Обхватывает ногами бедра Сэма, притирается вставшим членом и довольно мычит ему в рот. – Все в порядке, я никуда не денусь, – говорит Нейт, когда для поцелуев кончается воздух, и обхватывает ладонями лицо Сэма, заглядывая в глаза. Сэм кивает рассеянно, отстраненно понимая, что мечется из крайности в крайность. – Пятнадцать лет, – виновато улыбается Сэм, словно это – оправдание всему. Нейт выпускает его из рук и откидывается на подушку, когда Сэм скользит губами по груди к солнечному сплетению и останавливается там, чтобы прерывисто и жадно втянуть воздух. Нейт тут всегда пах почему-то медом. Сэм помнит еще с детства, когда во время особенно сильной простуды прикладывался ухом к груди брата, вслушиваясь в его дыхание в попытках оценить масштаб катастрофы. Сэма окатывает сокрушительной волной тоскливой нежности, потому что запах едва уловимый, но все тот же. Пальцы Нейта перебирают его волосы, одновременно расслабляя и не давая с головой уйти в себя, заставляя поднять на Нейта взгляд и двинуться еще ниже, зацеловать дрогнувший от ласки живот. Сэму кажется, что он поклоняется Нейту сейчас слишком откровенно, но ему плевать. Среди них сейчас нет тех, кто не знает, что Сэм испытывает к брату, что всегда к нему испытывал, поэтому Сэму не стыдно. Не стыдно прикоснуться губами к испещренному мелкими шрамами колену, не стыдно потереться щекой о внутреннюю поверхность бедра, не стыдно мягко прикусить кожу на животе, дразня дыханием напряженную головку члена. Нейт звучит изумительно. Пахнет изумительно. Выглядит изумительно. Нейт – изумительный. И Сэму уж точно никогда не будет стыдно это признать. – Ты хочешь, чтобы я окончательно сошел с ума, да? – спрашивает Нейт и смеется. Смех глубокий, рокочущий, переходящий в стон, когда Сэм широко лижет один сосок, а второй сжимает пальцами. – Это был план, – ухмыляется Сэм и садится, отрываясь от тела Нейта, оставляя только руки поглаживать его по бокам. Нейт уже не кажется таким расслабленным: взгляд мутный, лицо полыхает румянцем, на загорелой коже в приглушенном свете поблескивают капли пота – Сэму моментально хочется собрать их все языком, но он решает с этим подождать. Нейт сейчас похож на сжатую пружину, которая готова резко распрямиться. Сэм чувствует кончиками пальцев, как дрожат его бедра. Сэм и сам уже на пределе терпения, если бы только это не был Нейт. У него болезненно стоит еще, пожалуй, с того момента, как они встретились этим утром. Но для Нейта терпению Сэма нет границ, так что свои потребности в этот раз Сэм упорно игнорирует. Сэм провожает взглядом, куда указывает ему Нейт кивком головы, и поднимается с кровати. – Захватил по дороге, – зачем-то говорит Нейт, когда Сэм достает тюбик смазки из кармана его дорожной сумки. – Хороший мальчик, – улыбается Сэм, возвращаясь губами и руками к разморенному, заласканному телу брата. Нейт плавится под ним, стонет уже откровенно на каждое прикосновение, выгибается и тянется к нему без конца. Сэм думает, что, боже, он готов смотреть на это вечно. Нейт тот же, но совсем другой. У Нейта больше нет острых углов, только плавные линии. Он словно большая дикая кошка, которую наконец приласкали. – Хватит, – вдруг судорожно выдыхает Нейт между стонами. И Сэм останавливает сразу все движения, замирает, ждет. Слово Нейта – закон, так было всегда. Когда Сэм начинает его растягивать – осторожно, проникает всего одним пальцем – Нейт все равно болезненно шипит и сжимает пальцами простынь. – Пятнадцать лет, – объясняет Нейт шепотом, и Сэм заторможенно кивает, с замиранием сердца понимая, о чем он. С этим пониманием Сэму становится только труднее сдерживаться и не накинуться на него, как это бывало в старые добрые времена. Но остатки самоконтроля заставляют его только постепенно добавлять пальцы и выливать неприличное уже количество смазки. Сэм смотрит внимательно Нейту в лицо, стараясь не упустить ни одной детали, ни одной эмоции, впитать все, выцарапать его портрет себе на подкорке мозга. Когда Нейт сжимает в себе три пальца – горячо, жадно – и чуть двигает бедрами вверх со звуком, до странности похожим на скулеж, Сэм понимает – пора. Он вынимает пальцы и сжимает в кулаке член Нейта, проходится несколько раз по всей длине, пока Нейт не распахивает глаза, встречаясь с ним взглядом. В этом взгляде только похоть – чистейшая, прекрасная, как и весь Нейт. Сэму не нужны слова, чтобы понять его, да и Нейт не выглядит способным на связную речь. Сэм двигается вперед и вверх, наклоняется над Нейтом, смотрит в глаза, не отрываясь. Сдавливает пальцами бедра, тянет на себя – проезжается стояком по мокрой от смазки расщелине, и его будто током от этого прошибает. От этого, и еще от того, что Нейт отчаянно обхватывает его за шею и начинает тянуть на одной ноте тихое: «пожалуйстапожалуйстапожалуйста». У Сэма перед глазами звездопад и белый шум одновременно. Внутри Нейта влажно, тесно, жарко и очень – слишком – идеально. Именно так, как Сэм помнил все эти пятнадцать лет. Он внутри только наполовину, но кончить хочется уже немедленно. Сэм держится только на желании продлить это хоть немного, так что сжимает себя на секунду пальцами у основания члена, откатывая подступающий оргазм. – Все, – хрипло выдыхает Сэм и двигается еще немного вперед. – Все, поехали. Нейт отпускает его шею и хватается пальцами за спинку кровати так сильно, что белеют вечно выбитые костяшки. Он больше уже не стонет, только всхлипывает от каждого толчка Сэма, не открывает глаз и вообще замирает в одной позе – выгибает спину под немыслимым углом, касаясь постели одними лопатками. Сэм нежно водит губами по закинутой ему на плечо лодыжке абсолютно несинхронно с быстрыми и размашистыми движениями бедер, смотрит на Нейта и не может оторваться, замечая, что Нейт совсем уже потерялся в своем удовольствии. Сэм видит, что Нейт готов, видит бордовую от прилившей крови головку его члена, и немедленно хочет почувствовать ее вкус, но остановиться сейчас кажется ему преступлением, поэтому он только дрочит Нейту – без ритма, беспорядочно, ни на секунду не изменяя темпа, в котором его трахает. Нейт вздрагивает всем телом и оглушительно стонет, кончая. Для Сэма этот стон – новый, он никогда еще не слышал от Нейта таких откровений. Этот новый стон, становящаяся критичной теснота внутри Нейта и теплая влага в его ладони все-таки срывают его в оргазм, о котором он вечность мечтал каждую сухую дрочку в одиночной камере в панамской тюрьме. Сэм опускается на Нейта сверху, удерживая свой вес на локтях, чтобы не доставлять лишнего дискомфорта все еще дрожащему и загнанно дышащему брату. Ощущений слишком много, слов слишком мало – Сэму хочется орать от восторга и замолчать навсегда. Спустя долгие минуты Нейт под ним наконец подает признаки жизни, обхватывает руками поперек спины, все-таки заставляя опуститься на себя полностью. – Значит, Италия? – спрашивает Нейт севшим голосом – и звучит еще восхитительнее, чем обычно. – Италия, – бубнит Сэм ему в шею, благоговейно сцеловывая струйку пота, стекающую по коже. – Римские каникулы? – смеется Нейт, откуда-то находя силы перевернуть их обоих и усесться Сэму на бедра, игриво подмигивая. – В стиле братьев Дрейк, – Сэм улыбается ему в ответ и притягивает его к себе, утыкается лбом в плечо, не выдерживая искрящегося взгляда брата. Сэм ненавидит себя сильнее с каждой секундой. Нейт всегда был для него богом и остается им. Вот только теперь Сэму хочется сгореть на костре инквизиции за то, что он натворил.