~
— В одних трусах на балкон в середине декабря? — Эва выходит к нему, шлепая ногами в шерстяных носках по полу. — Ты решил простудиться? Крис сильно затягивается и выкидывает половину сигареты прямо с балкона — с заботой, доведённой до автоматизма, поворачиваясь к жене: она насупила брови, демонстрируя самое недовольное из своих лиц, и Кристофер все ещё считает её абсолютно очаровательной. Эва сильнее кутается в огромное покрывало, стянутое с их кровати, и делает шаг навстречу к нему, тут же утыкаясь носом в его ключицы. — Я нервничаю, — честно признается Крис, тут же обнимая её за талию. — У меня с одной леди серьезные проблемы, чтобы ты знала. — О, я отлично это знаю, — Эва хмыкает, поднимая на него свой взгляд, — если ты не хочешь быть отцом, — она хмурится. — Скажи мне об этом. Я не хочу, чтобы этот ребенок был желанным только мной, ладно? Вся тяжесть новости давит на его сознание в одно мгновение, и Крису кажется, что он совершенно не готов — ему рано-рано-рано становится отцом, когда Эва не видела Парижа и Атлантического океана. Ему едва исполнилось двадцать пять, ей — двадцать три, и в его голове — ветер, а в планах — только он и она, но взгляд у Эвы до удивления осмысленный. И Крис вздыхает и целует её в кончик носа, обнимая второй рукой. — Я даже не думал об этом, — Крис морщит нос, — мы полгода назад шутили о том, что Вильям и Нура утонут в пелёнках, а теперь ныряем в них сами. И это, — он вздыхает. — нужно просто осознать. — Ты не представляешь, как я хочу закурить прямо сейчас, — Эва издает тихий смешок, — или выпить вина! никогда так в жизни не хотела алкоголя, как после того, как увидела две полоски на тесте и тут же проблевалась, — она мягко трётся носом о его холодную кожу. — Во мне, чёрт тебя дери, наш ребенок. Мне тоже нужно осознать это. Крис смотрит на её щеки, покрытые румянцем, на светлые у самых век ресницы, не тронутые тушью, и улыбается. Он совершенно точно знает, ради чего оставил позади себя всё, что могло привести к алкоголизму и хламидиям: она стоит в его объятиях, с учащенным дыханием и в полной растерянности, но всё еще рядом с ним, «в горе и в радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас». Эва говорит, что любовь — это всё, но Крис отвечает, что любовь — это она; и их побережье Атлантического океана может подождать — он смотрит перед собою, и его рука держит её талию крепче, чем когда-либо: и им незачем бывать во Франции — в объятиях Криса его девочка, он уже в Париже. И если Эва думает, что он способен стать отцом — Крис действительно может попытаться.*
Вокруг безумно жарко и каждый второй говорит на испанском, каждый пятый — на ломаном английском, остальные — на только богу известном языке, и Крис думает, что их норвежская речь, разряженная редкими вставками слов на американский манер звучит ничуть не лучше, чем те языки «остальных». На побережье горячие камни и почти раскалённый песок, и Кристофер искренне переживает, что подошва его кед («Кеды в плюс тридцать? Ты смеешься? Даже не думай жаловаться, что твои ноги сварились, мне хватает одного ноющего мальчика!») расплавится из-за высокой температуры, но он упорно молчит о дискомфорте — Эва по-тихому посмеивается, глядя на его тщетные попытки идти ровно. Кай держится за подол её платья, завороженно глядя на лазурные волны — океан сегодня беспокойный, и мальчишка в абсолютном восторге; он беспечно дергает за ситцевую ткань, лепеча, что «мама, смотри, какая огромная» и в следующий миг дёргает палец Криса, говоря то же самое: и Крис и Эва притворно удивляются, охают и соглашаются, что эта волна — невероятных размеров, каждый раз, вызывая задорный смех сына. К полудню — время, когда солнце не щадит никого — обнаруживается, что в несправедливо дорогом кафе есть три больших собаки и зона для детей — Кай размышляет вслух о том, что это — рай, и кубинская девочка смотрит на него с опаской; Эва неспособна отвлечься ни на секунду, но сын в радиусе их видимости и с упоением строит песчаные замки, и Крис мягко проводит руками по её плечам и целует за ухом — Эва давит в себе улыбку, позволяя себе расслабить спину и отвести взгляд в сторону. — Иногда ты похожа на хищную птицу, — Крис качает головою. — Если бы я был на месте Кая, мне стало бы страшно. — Прекрати глумиться надо мной, — Эва хмыкает. — Я просто хорошая мать, ясно? Крис готов поспорить со всем, что она скажет, но это — неоспоримый факт, и он просто улыбается чуть шире, кивая ей в ответ. Материнство творит с Эвой совершенно чудесные вещи — её светящиеся глаза, несходящая с губ улыбка и нежность-нежность-нежность в каждом действии; и лучше Крису провалиться, чем променять это на что-то другое. И перспектива сидеть в этом нелепом прибрежном ресторане с негромкой национальной музыкой на фоне без постоянного взгляда направо, в песочницу, где их мальчишка воображает себя самым настоящим строителем, кажется такой неправильной — будто бы небо над ними стало бы не таким синим, а океан — шумным. В его словах никогда нет и намека на сентиментальность, но их омывает Атлантический, и это — далеко не их предел (Крис знает, что Эва считает его до неприличия романтичным). Ему плевать, в принципе, пока он способен выглядеть, как самый влюблённый на свете придурок, глядя глазами, полными обожания на женщину, которой всегда-всегда мало, но которая — его всё. И никакая Снежная Королева не заберёт их Кая, ведь их любовь — пусть местами не вечная, немного утомляющая, но все равно живая — пылает.шепчешь, что пойдешь со мной на край света, что не сможешь жить, без меня умирая