Трудности воспитания

— Ты не любила меня! — он убил бы её на месте. Боль от внезапного предательства была слишком сильной. Вместе с тем Румпельштильцхен в глубине души знал: он чудовище, которое никто никогда не полюбит. Наивный глупец! Однако в следующий миг по лицу Тёмного скользнула коварная улыбка. Всё-таки дар предвиденья хотя бы в этот раз его не подвёл. Хорошо, что он так и не предложил Коре изменить условия их сделки. — Нет уж, ты так легко не отделаешься. У нас уговор: первенец будет моим! «Ну и как ты теперь будешь выкручиваться, дорогуша?», — если бы не дурное настроение, вызванное ударом в самое сердце, Румпельштильцхен бы захихикал. Ещё никто не обыгрывал Тёмного на его территории. Даже взбалмошные коварные девицы, вздумавшие, что могут вертеть его сердцем, как им захочется. О, он не верил ни одной её лживой слезинке. Тот, у кого нет сердца, не может испытывать сожаление, совершив предательство. Кора была восхитительно прекрасна и настолько же лицемерно лжива. Румпельштильцхен, ещё пару минут назад испытывавший к ней самые нежные чувства, сейчас почти ненавидел её. И так уже тонкая грань между любовью и ненавистью начала стремительно таять, когда он увидел на кориных губах коварную улыбку. — Ты попался в ловушку, милый, не зная всех тонкостей составленного тобой же договора, ― Румпель сделал шаг назад, не понимая. Кора последовала за ним и положила ладонь на его плечо. Их закружила синяя дымка. Таинственные шорохи леса, уханье совы, пружинистый ковёр из иголок — всё это осталось далеко-далеко позади. Лишь стрекотание вездесущих сверчков осталось неизменным. — Где мы? — с нескрываемым удивлением поинтересовался Румпельштильцхен, осматривая окрестности. Странная дорога из жёлтого кирпича, облезлые деревья и древняя лачуга ничего ему не говорили, кроме того, что Кора переместила их в редкостную дыру. Здесь тоже ещё была ночь, но на горизонте небо уже начинало светлеть. — В стране Оз, — голос Коры дрожал. — Можешь забирать моего первенца. Он — точнее она — всё равно мне не нужна, — она посмотрела на него холодными глазами, полными слёз. ― Поверь, так лучше для всех. — Имя. Румпелю пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы сказать это короткое слово. — Её зовут Зелена, — ответила Кора и, опустив голову, испарилась в синем облаке. «О нет, похоже, в этой истории чудовище не я», — подумал Румпельштильцхен, направляясь к хижине. На этом мысли о Коре ненадолго покинули его голову вовсе. Неожиданный первенец — эта девочка — интересовала его гораздо больше. Уже с порога он услышал гневный мужской крик. — Сколько раз говорить! Не используй свою мерзкую магию в моём доме! — Но я ведь только починила её! Ты сам сказал, что нельзя бить посуду! — тонкий детский голосок резанул уши. — Молчать, глупая несносная девчонка! — Я хочу к мамочке! — Она умерла, я тебе уже говорил, мертва. Она уже месяц мертва, а ты никак не можешь это понять, глупое создание! И никто, никто больше не будет потворствовать твоим мракобесьим выходкам! — Так-так, что это тут у нас, — сказал Румпельштильцхен, выходя на свет. Он сложил пальцы вместе на уровне груди и слегка наклонил голову влево. — Ой, чешуйчатый дяденька! Рыжеволосая маленькая девочка с интересом подалась вперёд, хлопая ресницами. Определённо, нормальный ребёнок должен был забиться в угол и начать вопить от ужаса. Крестьянин тоже какой-то странный попался, с полностью атрофированным чувством самосохранения и высоким самомнением. — А ну молчать! — высокий мужчина, внешность которого сообщила Румпелю, что тот, очевидно, был ещё и алкоголиком, отвесил девочке подзатыльник. Она пошатнулась, закусила губу, но не заплакала, исподлобья продолжая смотреть на Румпельштильцхена. — А ты проваливай отсюда! — Да с радостью! Мне тут не нравится! Румпельштильцхен не любил, когда в него тыкали пальцем, а ещё больше он не любил, когда били детей. Поэтому мужчина, так и оставшийся безымянным, в следующее мгновение превратился в улитку. — Папа?! — А вот теперь реакция девочки была именно такой, какой и следовало ожидать. Она опустилась на корточки, быстро подняла улитку и, встав, попятилась, испуганно глядя на Тёмного. — Я не хочу… Это же не я… Это вы! Верните его обратно! И… О… Не убивайте меня! Пожалуйста! Один из хлипких стульев разлетелся в мелкие щепочки, которые лишь чудом не задели ни Румпельштильцхена, ни девочку. — О, поверь, превращение в улитку — лучшее, что случалось с ним в жизни, — Румпельштильцхен махнул рукой. — Он будет таким, пока не перевоспитается, — с важным видом заявил он, прекрасно зная, что улитки не способны к самоанализу и работе над ошибками. — А я пришёл, чтобы забрать тебя отсюда и поселить в замке. — Значит, вы добрый? — девочка смотрела на него всё ещё недоверчиво, но больше попыток «самозащиты» не осуществляла. — Безумно добрый. Твой, э-э-э, крёстный фе… Не фей, конечно, кхм… Отец я теперь твой, в общем. — Крёстный? — зачем-то уточнила она. — Нет. Считай, что у нас просто родственные души. Ты ведь колдунья, верно? Я понимаю, как это тяжело, когда тебя не понимают, — Румпель подошёл к девочке и сел перед ней на корточки. — Я позабочусь о тебе и научу пользоваться твоим великим даром. — Я Зелена. Всё верно, хоть здесь Кора его не обманула. Он смотрел на Зелену — ещё такую маленькую и беззащитную, с поцарапанной щекой и в грязном платьишке — и не понимал, как можно было бросить это юное создание на произвол судьбы, даже не намереваясь когда-нибудь вернуть обратно. — Румпель, — незачем путать ребёнка своим длинным именем. Румпельштильцхен вздохнул и протянул ей руку. — Так ты пойдёшь со мной? — А он пойдёт с нами? — она протянула ему ладошку, на которой не шевелясь сидела улитка. — Если ты так хочешь. — Тогда я посажу его в банку и назову Бобом! — радостно ответила Зелена. — У тебя есть банка? — У меня есть всё, что захочешь, дорогая. — Мне очень жалко мамочку, она была хорошая, — вдруг выпалила Зелена и шмыгнула носом, сжимая протянутую ладонь в кулак. — А он был плохим. Он меня бил. И ругал. И мамочку ругал. А ещё он пил какую-то гадость, и мамочке это не нравилось. Мне тоже не нравится. Потому что после этого он становится совсем противным, — сбивчиво выпалила она, возя по полу ножкой. — Вот пусть сидит и перевоспитывается теперь! Вы умный, дядя фей. — Я не дядя фей! — возмущённо ответил Румпельштильцхен, впрочем, совершенно не злясь на свою новую подопечную. У девочки имелся волшебный дар. И скорее всего, ничуть не слабее, чем у матери. Всё-таки, шанс на счастье ещё не был потерян. Ещё кто-то мог понять его и полюбить. «У меня будет дочь», — с благоговением подумал Румпельштильцхен, беря Зелену на руки. Ребёнку срочно требовалась ванна, хорошая еда и здоровый сон. Больше тут задерживаться Румпель не собирался.

***

Утро выдалось долгим и тяжёлым, но Румпельштильцхен был доволен и собой, и проделанной работой. Зелена, чистая и умытая, спала в своей новой уютной спаленке с зачарованными им окнами, а улитка по кличке Боб уныло ползала в своей банке, стоявшей на столе в его лаборатории. Сам же Тёмный сидел в столовой, закинув ноги на стол, и неторопливо пил чай в компании Шляпника, смакуя план мести. Благо, Джефферсон был идеальным гостем, прекрасно чувствующим, когда нужно молчать и просто наслаждаться ароматным напитком. Кора снова вернулась в мысли Румпеля, вот только теперь её образ не вызывал в нём никаких чувств, кроме холодного презрения. Нет, он отомстит ей, эта месть будет гениальна в своей простоте и только пойдёт ему на пользу. Он вырастит из Зелены настоящую ведьму: умную, хитрую и уверенную в себе — такую, которую никогда не сможет воспитать бессердечная Кора. И пусть она потом кусает локти, что буквально выкинула такое сокровище на улицу… Вот только сделать нужно всё правильно, и не сломать бедной девочке жизнь. — Скажи-ка, Джефферсон, что бы ты посоветовал отцу, который боится неправильно воспитать свою дочь? Шляпник на мгновение приподнял свой цилиндр над головой и отпил ещё один глоток чаю. — Я думаю, что нужно просто любить своего ребёнка, — медленно ответил он. — Но было бы неплохо вести дневник, чтобы было легче замечать свои промахи. Я никогда такого не делал, эта мысль только что пришла мне в голову, хм-м-м, а этот чай неплохой… А не попробовать ли мне действительно всё записывать? Ещё Грейс иногда такие забавные слова говорит… Джефферсон полностью погрузился в свои мысли, не переставая бормотать себе под нос. Румпельштильцхен подпёр щеку ладонью и тоже задумался. Дневник. Он никогда не вёл дневников. А отцовство всё меньше и меньше казалось ему чем-то простым и самим собой разумеющимся. Старые страхи постепенно возвращались. Опять же, он никогда не воспитывал дочь. Тем более — ведьму. «Надо попробовать», — в конце концов решил Румпель, наливая себе и Джефферсону ещё чаю.