Ротонда в пустыне

Мескину нравилось общество Лимруса. Он не обратил внимание на то, что его фамилия Майтон, не задумался о том, не родственник ли он учителю Жозель, тем более, что Жозель ничего не говорила о Лимрусе. Так что Мескин, не забивая себе голову лишними вопросами, просто гулял по городу в обществе младшего Майтона, пил с ним, иногда приходилось тащить вдрызг пьяного Лимруса до гостиницы. Мескину нравилось, что болтовня с Лимрусом отвлекает его от его собственных проблем. Лимрус в этом плане подходил, как никто другой, – легкомысленный, безответственный, несклонный задумываться о грустном, - он заботился только о том, как бы повеселиться. Неудивительно, что постоянных занятий у него не было. Лимрус был практически альфонсом – он зарабатывал на жизнь тем, что находил какую-нибудь богатую и, по возможности, красивую женщину, окручивал ее и периодически просил у нее денег. Обычно он встречался с несколькими женщинами сразу – так он мог говорить каждой из женщин, что на самом деле работает, в какой-то мере получает деньги. Если бы все средства к существованию он получал из рук одной-единственной женщины, это непременно заставило бы ее задуматься. - Ты не подумай, - объяснял Лимрус Мескину, - что мне эта мадам Голл нравится. Нет, конечно, ей пятьдесят или около того. Просто ее рогатый, словно зарунт, муж сказочно богат. А мадам, да благословят создатели ее ослепительные усы, умна не на шутку. Ей ничего не стоит выдать мне нужную сумму, да так, что ее супруг ни в жизнь этого не заподозрит. На счастье Лимруса, Фти сочла ниже своего достоинства доносить об измене господину Голлу. - А зачем Фти это нужно? – продолжал Лимрус, - сам подумай, неужели ты думаешь, что такая женщина, как она, до сих пор не нашла себе нового любовника? К ней наверняка уже очередь выстроилась. - Она не больно-то скрывает свои интрижки. - Брак у нее неудачный, и ни для кого это не секрет, в том числе и для ее супруга. Добрый человек, понимающий, побольше бы таких. Сам с кем только не гуляет, и ей позволяет. Просто чудо. Внешне Лимрус был на редкость красив, но неимоверно смазлив. Альфонсом он заделался не только из-за денег. Его, можно сказать, влекло к этому ремеслу всеми фибрами души, он находил в этом свое истинное призвание. - Женщины иногда такими дурами бывают, честное слово, - решил он как-то пожаловаться, - они совершенно не понимают, что если мне позарез нужны их деньги, это не значит, что их самих я не люблю. Надо же мне на что-то жить, сам посуди? Поэтому я люблю и женщин, и деньги. Одно другому не мешает. - Даже мадам Голл? - Издеваешься? Это исключение. Тут я люблю только деньги. Именно так, как от меня ожидают. В один из вечеров они, как обычно, заявились в трактир, дабы лишний раз выпить. Уселись, Мескин стал рассказывать Лимрусу про события из своей жизни и как-то невзначай упомянул Жозель. - Жозель? Жозель Леморе? – встрепенулся Лимрус - Да, она самая. По правде сказать, та еще… - Подожди, это та… - Которая «та»? Ты ее знаешь? - Эх, Мескин, знал когда-то. Что ж я… ох… вечно из-за меня у девушек проблемы… - Что? Что ты имеешь в виду? – приступы совестливости для Лимруса крайне нехарактерны. - Именно это и имею в виду. У нее из-за меня проблемы. Большие такие проблемины. Не исключено, что она сама о них не догадывается. Черт, а я ведь только сейчас об этом вспомнил, - Лимрус в задумчивости подпер лоб рукой. Он смотрел куда-то в стол. - О чем ты вспомнил? - Это так давно было… *** Светловолосый, коротко остриженный мальчик лет двенадцати протирал посуду. Мать его умерла, поэтому работой он занимался вместе с отцом. Отцу было немало лет, хотя по нему этого не скажешь. Вот, кстати, и он идет. Лимрус пошире раздвинул занавески, из которых был соткан их шатер. Они с отцом путешествовали в этом шатре, время от времени чем-то торговали, а иногда отец сам покупал какие-нибудь необычные вещи. Недавно, например, он принес карту. Говорил, что она особенная, правда, почему, Лимрус так и не понял. Да отец не один идет, с какой-то девчушкой. - Лимрус, уже закончил? У нас гостья, прими ее. Ну, ты же будущий мужчина, веди себя, как положено джентельмену, - еще не до конца поседевший Сайерс оставил с Лимрусом незнакомую девочку и пошел по своим делам. Эх, не знал Сайерс, что Лимрус рано или поздно научиться хорошим манерам, он ими даже на жизнь будет зарабатывать. Девчонка встала у входа. Длинные растрепанные волосы цвета воронова крыла, обыкновенное платьице, стоит и смотрит. Вот всю жизнь мечтал с девчонкой сидеть, честное слово. - Тебе лет сколько? - Восемь. Совсем мелочь. Ну что с ней будешь делать? - А зовут меня Жозель Леморе, - сказано с упреком, такой тонкий намек на то, что Лимрусу следовало самому поинтересоваться. Ишь, как себя называет. Полное имя, фамилия. - Я Лимрус. А тебя я будут звать Жоз. - Нет, меня зовут Жозель. - Хотя нет, лучше Жози. Жози! Жози! – Лимрус издевательски выкрикивал ее имя, успевая убегать от рассерженной Жозель. - Не смей. Мое имя – Жозель. - Да? Ладно, так и быть, о, владычица мира. Или кто вы такая? - Никакая я не владычица мира, - Жозель грозно посмотрела на Лимруса, - я волшебница. Сказано с гордостью. Все-таки эта девчонка еще того мнения о себе. - То же мне, удивила! А я волшебник. И папа мой волшебник. - Я знаю, он мне сам сказал. И мне он сказал, что я волшебница. - Так что же ты умеешь, волшебница? - Я могу подчинять себе людей. Захочу – ты спрыгнешь с дерева. - Не спрыгну. - Спрыгнешь! Спрыгнешь, как миленький. - А я тебе не верю. Через несколько минут они стояли на улице рядом с невысоким, но крепеньким деревом. Лимрус подошел к стволу, ухватился за самую нижнюю ветку и полез вверх. Жозель с нескрываемым коварством наблюдала за ним. Когда он добрался почти до самой верхушки, на него будто что-то нашло. Он остановился, потом повернул голову, посмотрел вниз и вдруг отпустил руки. - Ааайй. Ау, больно, - Лимрус попытался встать. Получилось, ничего не сломал, но ушибся неслабо, - ты совсем… - Сам напросился. Теперь-то ты веришь? - Знаешь, иди куда подальше. - И не подумаю. Жозель еще не раз приходила. Сайерс о многом ей рассказывал – о Лортоне, о библиотеке Гшин, о Ротонде, о других интересных местах, о самой разной магии. Жозель хотелось сбежать из дому вместе с ними, про всех своих знакомых здесь она говорила только одно: «Они скучные». Лимрус усмехался. Да, самомнение у девочки то еще и амбиций хоть отбавляй. Правда, в этой деревне, пожалуй, и правда очень скучно. Еще Жозель хотела стать очень хорошей волшебницей. Вернее, она была абсолютно уверена, что станет не просто хорошей, а выдающейся колдуньей. Лимрус очень любил за это над ней издеваться: - О, будущая владычица мира, пощади меня, жалкого, когда настанет твое правление! Когда все смертные на этом недостойном белом свете будут ползать у тебя в ногах, пожалуйста, не забудь про своего давнего верного слугу Лимруса! - Замолчи, дурак. А то ведь и правда заставлю на коленях ползать, - Жозель нехорошо улыбнулась. Лимрус притих. С ней нужно знать чувство меры – а то и правда такое вытворять заставит... Тут ему пришла в голову идея. Он улыбнулся. Да, действительно если… Она непременно на это клюнет. Жозель настолько честолюбива, что не сможет не согласиться. - А ведь я знаю, как это можно сделать … - Что сделать? - Как получить неограниченные возможности. - Чего-чего? – Жозель усмехнулась. - Да-да, ты не ослышалась, неограниченные возможности. Только для этого надо быть по-настоящему великолепным волшебником, - последняя фраза являлась крючком, на который следовало попасться Жозель. - Рассказывай. - Нет-нет, меня отец за это отругает. - Да рассказывай же! Сейчас прикажу! - Не надо, ты просто… - Не говорить ему? - Да, не говори ему. Ты должна поклясться, что будешь молчать. - А что значит «поклясться»? - Это значит, ты должна всерьез пообещать, что никогда никому не расскажешь. И ни за что не рассказывать, иначе будет беда. Ты поняла? – Лимрус перешел на заговорщический шепот. Это сработало – Жозель нравилось иметь секреты. - Конечно-конечно, - она тоже зашептала. - Все просто. Ты помнишь, что мой папа рассказывал про Ротонду? - Да, помню. - Ты не думала, что ты тоже можешь попытаться стать служительницей храма? - Вот это здорово! Да, именно так… - Не радуйся. Вдруг храм тебя не впустит? Тогда придется с ним сразиться. - Сразиться? С храмом? Он же неживой. - Это особый храм. Можешь считать, что он живой. Он умеет сражаться точно так же, как и человек. - То есть он умеет ходить? – у Жозель округлились глаза, - и руки у него есть? - Нет, - раздраженно объяснял Лимрус, - он стоит на месте, как и все здания. Просто ты сама в это время чувствуешь себя так, как если бы сражалась с другим волшебником. Очень сильным. - А, понятно. - Если победишь – сможешь войти в храм и стать его служительницей. - Я войду. - Не впустит. - Буду сражаться. - Проиграешь. - Не проиграю. - Проиграешь. - Тогда еще раз попробую. У меня получится! - Не верю. - Получится! - Спорим? – Лимрус протянул Жозель руку. Жозель немного подумала и дала ему свою. - Спорим! Жозель уже собиралась было выпустить руку, но Лимрус держал ее. - Погоди. Надо, чтобы все было как следует. Говори: «Я, Жозель Леморе, клянусь стать служительницей Ротонды до того момента, как мне исполнится»… Сколько? - Да, сколько? - Пусть будет тридцать лет. - Ты издеваешься, - Жозель самоуверенно взглянула на Лимруса, - я же старухой буду. У меня гораздо раньше все получится. В пятнадцать. - Нет, пятнадцать – это слишком рано. Даже если в тридцать, ты все равно станешь самой молодой служительницей из всех, которые когда-либо были. Жозель подумала. - Тогда ладно. - Итак, ты говоришь: «до того момента, как мне исполнится тридцать. Клянусь никому не рассказывать об этом споре». Сейчас… Лимрус взял со стола коробочку и достал из нее засушенный цветок с длинным стеблем, колючками и красными лепестками. - Что это? - Зворынья. Этот цветок держат в руках, когда произносят клятвы. Давай, я пониже возьмусь, а ты вот здесь держи. Итак, начинай. Жозель повторила все, что велел Лимрус. - Отлично. Главное – рот на замке, и не забывай о нашем споре! Уже темнело, и Жозель скоро побежала домой. Лимрус накрылся с головой одеялом, еле сдерживая коварный смех. Она сама не знала, во что влипла! Теперь, если она не сможет выполнить своей клятвы до тридцати лет или проболтается кому-нибудь, она умрет.