Дихотомия

— Шах и мат! — ухмыляясь, произносит Смерть, с самодовольством глядя на сестру. — Твоя взяла, — недовольно тянет Судьба, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку кресла-качалки. — Какое желание загадаешь? Судьба прекрасно знает, что игры со Смертью на желание весьма рискованны, но в шахматах сестрица никогда не была сильна. Удивила, нечего сказать. Неприятно удивила. Смерть с предвкушением потирает руки. Ей очень хочется по-злодейски расхохотаться и, выставив указующий перст, затребовать много, невероятно много душ сию секунду. Но это слишком примитивно, к тому же с этими мертвецами у нее и так забот полон рот. Хочется чего-то захватывающего, интригующего. Взгляд Смерти падает на чистый лист, приготовленный для истории о новой паре соулмейтов. — Ты ведь сейчас начнешь кое-что свеженькое, да? — Да. — Судьба напрягается, вцепляется в подлокотники своего кресла и замирает, ожидая дальнейшего. — Так вот я хочу, чтобы… Хоган достает из кармана платок и, только накинув его на дверную ручку, берется за нее рукой, поворачивает, толкает дверь, входя внутрь. В помещении шумно и накурено. Низкий потолок, ужасная подсветка и деревянные столы и стулья, кажется, сначала этот бар был исполнен в стиле средневековой таверны, но со временем превратился в обычную безликую пивнушку. Хоган, в своем костюме, сшитом на заказа по индивидуальным меркам, в своих кожаных туфлях ручной работы, со своими тщательно уложенными черными волосами, весь такой чистенький и пахнущий дорогим одеколоном, выглядит здесь не то что белой вороной, а говорящим пестрым попугаем в мире серых голубей. Но никто из посетителей даже головы не поворачивает к Хогану, а официантка принимает заказ с безразличным видом, словно такие люди к ней забегают на ланч каждый божий день. — Приятного вечера, — бросает она, убирая блокнот и уходя к барной стойке. Хоган занял самый дальний от двери столик и, судя по всему, самый грязный. Он морщится, спешно доставая пачку влажных салфеток, и вытирает поверхность стола. Неподалеку у него только что закончилась провальная деловая встреча, а в довесок, как будто чтобы добить его окончательно, эвакуатор увез автомобиль. Хоган не смог себя заставить спуститься в метро, а такси сейчас ловить бессмысленно, так что он попросил секретаря отправить за ним служебную машину и, чтобы не ждать ее на улице, зашел в ближайшее заведение. И им оказался этот богом забытый бар, в котором Хогану предстоит коротать, скорее всего, не один час, пока служебный автомобиль доберется из Манхэттена до Бруклина, по пути собирая все вечерние пробки. Пиво оказывается весьма недурным, да еще, судя по тому, как суетятся на сцене молодые люди, ожидается живое выступление. Так что Хоган слегка приободряется и перестает нервно постукивать пальцами по столу. Солист — высокий блондин с кучей ремешков на запястьях. И таймером, ведущим обратный отсчет. Хоган удивляется тому, что соул с работающим таймером не скрывает его. Впрочем, здесь в баре многие не прячут свои руки, скорее, в среде, где привык вращаться Хоган, принято скрывать свою самую интимную часть, поэтому он так удивлен. А поет-то парень неплохо. Как это? Изюминка. Да, изюминка. У этого парня есть своя изюминка в манере исполнения. — Yeah, my boyfriendʼs really cool, / But heʼs not as cool as me / ʼCause Iʼm a Brooklyn baby, / Iʼm a Brooklyn baby, — продолжает петь тот, хватаясь за стойку микрофона. От нечего делать Хоган высчитывает в уме длительность жизни певца. Сорок восемь лет еще осталось, если все пойдет по плану. Таймер идет, значит, соула своего он еще не нашел, хотя тот уже родился. Не нашел, но и не потерял. Эта мысль отзывается привычной легкой грустью по матери, так и не встретившей никогда своего истинного соула. Она прожила с замершим таймером, но встретила отца Хогана — вдовца уже без рисунка — и умерла почтенной старушкой, прожив жизнь, полную любви и счастья. Хоган допивает пинту темного и просит повторить. Он устал, чертовски устал за сегодня. Оглядевшись, мужчина ловит себя на том, что высматривает в толпе девушек с еще не проявившимися таймерами или с вставшими и не ведущими более отсчет. Маленькая слабость, небольшое приключение на ночь. Ну, может, даже не на одну. На сцене все поет и поет парень, который совершенно не вяжется с образом «детки», пусть даже бруклинской. Высокий, с плечами в сажень, с короткой стрижкой, чем-то похожей на армейскую, притопывает в такт музыке тяжеленным ботинком с металлическим мыском. И он педик? Поет-то про парня своего, который крутой, но не дотягивает до этого «бруклинского детки». — Неудивительно, — хмыкает себе под нос Хоган, потягивая вторую пинту. — Куда уж кому-то до него. Поднося бокал к губам, он невольно цепляет взглядом свой таймер, почти скрытый манжетой рубашки. Сколько у него там еще? Тридцать пять лет, два месяца, двадцать семь дней было сегодня с утра. И Хоган искренне надеется, что его не переедет автобус, не пристрелит нанятый конкурентами киллер, он не подавится вишневой косточкой, не подцепит никакой смертельной заразы и, в конце концов, встретит какую-нибудь милую Мэри или Анну, которую сможет назвать своей. Группа заканчивает выступление и покидает сцену, кое-кто даже им аплодирует. Вибрация смартфона выводит Хогана из медитативного потягивания пива. — Босс? Я подъехал, стою на парковке с восточной стороны. — Да, минутку. — Мужчина с облегчением выдыхает и кладет на стол крупную купюру. Тут даже на чай многовато будет, но ладно, некогда ждать расчета. Хоган с раздражением чувствует, что ему необходимо посетить туалет, выпитое пиво коварно давит на мочевой пузырь. Со вздохом Хоган направляется в сторону уборной. Бретт рассыпает дорожку прямо на бачке унитаза, с наслаждением вдыхает желтоватый порошок. В носу привычно свербит, парень чихает, трясет головой и разражается такой руганью, что даже, кажется, стены покраснели. Из носа начинает течь, но Бретт привык, так что не обращает на это никакого внимания. Он открывает дверь кабинки и направляется к выходу из туалета. У самой двери он сталкивается с каким-то мужиком в костюмчике, который только что закончил мыть руки. Это секундное случайное прикосновение. Но кожу на запястье словно огнем обжигает. Бретт заторможенно смотрит на свою руку, таймер на запястье, оплетенном ремешками, начинает исчезать. Сначала размываются цифры, затем проявляется какая-то темная синева, белая россыпь звезд на ней… Блондин поднимает голову и встречается с ошалевшим взглядом голубых глаз незнакомца. Они, не сговариваясь, пожимают друг другу руки, с замиранием наблюдая, как рисунок обхватывает их кожу как браслет и складывается в млечный путь, знакомый всем по учебникам астрономии. — Да чтоб я сдох, — сдавленно шепчет Бретт. — Этого не может быть! — вторит ему Хоган.