Лесные сумраки

Брат набожный избавил прекрасную Тернеру от ритуального наряда. Он шепнул ей что-то забавное, и на смену пришёл зеленокрылый братец. Из лубяного ларчика Пилар достала блузку чёрной органзы, с пятью атласными ленточками, кружевным воротником и рюшевыми рукавами с люрексом. Тернера погрузила ноги в лазоревые шёлковые шаровары с начёсом, с бархатными помпонами и драконами на позолоченных пуговицах. Она собрала свои густые волосы в пучок, а пучок проткнула щепочкой. На рубашке колоды желтела надпись: «Поза №85». Пятёрка мечей (перевернутая) — Мне кажется, или погода изменилась? — Спросила Ляпис у Кромвеля. — Нет, погода осталась погодой. — Отрезал тот. Оба немного помолчали, усердно переставляя ноги. — Да, мы выбрали не ту дорогу. Мы выбрали эту. — Хорошо. — Ответила Ляпис. — Мы могли пойти наверх, заглянуть за горы, и только потом определиться, но вместо этого сразу пошли сюда, потому что нам незачем тратить силы. — Хорошо. — Ответила Ляпис. — Мы до сих пор никуда не пришли. Как только Лазурит решила ничего не отвечать, они оказались перед плетнём с черепами немыслимых существ. За плетнём, в тени сада тыквенных деревьев, отдыхал темнокожий здоровяк. Кромвель крикнул, чтобы тот позвал хозяина. — Да. — Ответил гигант и не сдвинулся с места. — «Уступчивый или ревнивый»? — Прочитала Ляпис на лбу одного из черепов, каждый из которых был подписан по тому же принципу: «Умеет настоять на своём или стремится к успеху», «Мягкотелый или чрезмерно доверчив», «Робкий или со всеми соглашается», «Нетерпим к ошибкам других или жалобщик», «Дорожит мнением окружающих или слишком снисходителен к окружающим»... — Я люблю свои ежедневные дела и обязанности. Я становлюсь упрямым, если кто-то пытается заставить меня изменить им. — Здравствуйте! — Обратилась Лазурит к темнокожему человеку, когда Кромвель брезгливо отстранился, сделав вид, что его не видит. — Вы не могли бы сказать, где мы находимся? — Считают, что я говорю довольно странно, говорю вещи, которые слишком глубоки для людей, или не объясняю, что я имею в виду. — Он бредит или просто идиот. Давайте отдохнём и перекусим. — Предложил Оливер. Ляпис смутило, что негр замолчал. Она прочитала на другом черепе: — «Часто не дружелюбен или любит давать советы». — Думаю, что могу быть страшным, некоторые люди говорят, что выполняют мои указания потому, что боятся меня. Кромвеля осенило: — «Прощает всё или тщеславный»! — Я никогда не ощущаю вины за то, что сделал. — Ха! — Оливер возликовал. — Так, погодите. Надо хорошо поискать... Ох, что за бред тут написан? Вот: «Отличается чрезмерной готовностью подчиняться или стремится сыскать расположение каждого». — Внешность очень важна для меня, я трачу много времени, удостоверяясь в том, что выгляжу привлекательно. Этот ответ произвёл на Кромвеля такое удручающее воздействие, что Ляпис попросила его достать с дерева небольшую тыкву, а сама — вся вниманье — продолжила допрос: — «Начальственно повелительный или безынициативный»? — Когда дело касается взаимоотношений с окружающими, мне кажется, что я свой самый злейший враг. Я вечно связываюсь с теми, что унижает и разочаровывает меня. Не могу поверить, что я настолько не разбираюсь в людях. Должно быть, я просто наивен. — Негр подкрепил своё заявление соответствующим такой установке взглядом. Ляпис очень растрогал его ответ, и она была готова обнять великана, но Оливер уже принёс тыкву. — Может, он и есть хозяин этого места? — А? — Кромвель проинспектировал запас курятины. — Я говорю, мы взяли тыкву, давайте угостим его курочкой? Смотрите, какими голодными глазами он на вас смотрит! Круглоголовый думал недолго: у курицы обнаружились признаки условной съедобности, и он рассудил, что если отдать её в счёт тыквы, то все останутся только в выигрыше, и протянул кулёк великану. Негр словно не знал, что ему делать в такой ситуации. Наконец, он нерешительно и очень тихо произнёс: — Может быть, я и преувеличиваю важность своей персоны, но, честно говоря, думаю, что достоин всяческих похвал. Оливер и Ляпис попросту не успели сдержать смеха, настолько это было неожиданно. — «Любит всех или прощает всё»? — Спросила Ляпис, вытерев глаз о предплечье. С некоторых пор она знала, что не всякий овощ обладает созданием, и потому спокойно терзала тыкву шпагой, держась за клинок, пока прежний владелец всеми силами старался это игнорировать. — Со мною трудно долго находиться рядом, потому что мои требования к людям чрезмерны. И все-таки я расстраиваюсь, когда люди сходят с ума от моего поведения. — Великан раскрыл ладони. Над каждой из них оказалось по левитирующей таблетке: одна была красно-белой, другая бело-красной. — На свете не так уж много вещей, которые я люблю делать. — Ну что вы! Мы гости — мы угощаем. — Возмутился Кромвель, — Вот, извольте отведать, курочка по-чёрому. — Люди не понимают или не одобряют меня. — Сказал великан. — У меня особое проявление эмоций. Например, что-то печальное может показаться смешным, и я рассмеюсь. — Да кто ж ты, наконец? — Воскликнула Ляпис, откинув кусочек срезанной кожуры. — Чёрный Эскобар. — Ага. Понятно. С этого стоило начинать. — Оливер вытрусил курицу из платка, не решился его у себя оставить. — Надеюсь, тут водятся собаки. — Объяснил он Ляпис. Та кивнула. — Я бы не назвал себя легкомысленным, для меня все имеет значение и вес. Большую часть времени я абсолютно серьезен. — Сказал Эскобар. — Хочу попробовать красно-белую! — Оживилась Лазурит. — Я не обязательно говорю только правду. — Эскобар говорил так, что проще было не задумываться, диалог он ведёт или монолог. — Юная леди!.. — Оливер её одёрнул. — Уж поверьте, я знаю, во сколько обходятся подобные угощения. — Некоторые люди говорят, что я чересчур самостоятелен, но лучше я сделаю работу сам, чем позволю другим сделать ее неправильно. Я рискну показаться слишком «деловым», если это сможет заставить людей выполнить работу так как нужно. Железнобокий подошёл к великану в упор и долго всматривался в его равнодушные глаза, а затем, не отводя взгляда, обратился к самоцвету: — Вы хотите попробовать красно-белую? — Сэр? — Не смею лишить вас такого удовольствия. — Но их две! — Напомнила Ляпис. — А выбрать придётся одну. Забудьте про тыкву и курицу. У этого дикаря иные вкусы. — О чём вы? Сэр, вы меня пугаете. — Люди говорят, что иногда не понимают, воспринимать ли мои чувства серьезно или нет. — Продолжал Великан. — Я думаю, что настроен на иную, чем остальные, волну. Иногда я замечаю странные вещи, и они мне кажутся реальными, хотя я не могу доказать этого. Например, выход из собственного тела или присутствие рядом человека, который давно уже умер. — Мне не нужны твои ответы. Мне нужно, чтобы ты ответил. — Меня называют надменным, ну что ж... Я вижу, что некоторые люди делают мне мелкие пакости, достают или даже оскорбляют меня лишь для того, чтобы вывести из себя. Я лезу из кожи вон, делая все для других, чтобы понравиться им. Иногда в пылу я могу даже доставить неприятности. — Я много размышляю и беспокоюсь. — Сказал Кромвель Эскобару. — Вообще-то я одиночка. Мне не очень-то нравится, если вокруг люди, даже моя семья. — Сэр?!! — Я довольно легко поддаюсь внушению. Мне приходится быть всегда настороже, чтобы не попасть под влияние других. В детстве я был трудным ребенком и вечно попадал в неприятности. Я прогуливал уроки, убегал из дома, дрался, врал, воровал и спекулировал... Ляпис не успела сообразить, что происходит, а спутника больше не было. Осталась только она и сытый великан с двумя парящими таблетками на ладонях. — Я предпочитаю доминировать в отношениях с окружающими. В результате я могу показаться жестоким или плохим, не осознавая этого. — Пояснил Эскобар, внезапно улыбнувшись оторопелой Лазурит. — Красно-белая. — Ответила Ляпис, еле шевеля языком. На этот раз она точно осталась одна и даже без понятия, входило ли такое развитие событий в планы её спутника. Эскобар молчал и не шевелился. Под его прояснившимся взглядом она сама взяла пилюлю и с большим трудом её проглотила. — Мое настроение — чувствительный прибор. Мелочи могут выбить меня из колеи. За несколько часов я могу испытать широкий спектр эмоций, от счастья до печали и раздражения. Но плохое настроение никогда не затягивается. Лазурит потеряла зрение. Она ощутила нервную боль по всему своему телу. Такую боль, которую невозможно пережить, но в то же время боль тянется и тянется, измельчая в острый песок все мысли о происходящем, чтобы распространиться по поверхности тела, и снова собраться внутри шальным муравейником. И всё-таки ей хватило сил вспомнить, что проекция болеть не может. И камень болеть не может. А значит, происходит что-то другое. Зрение постепенно вернулось, цвета окружающего мира стали болезненно яркими. У Лазурит не было сил подняться, однако земля сама стала удаляться. Конечности приятно покачивались в воздухе, словно прощаясь с травой, с великаном, с тыквой... — Здравствуй, ворон! — Крикнула Ляпис, поправив волосы и найдя раздражёнными глазами знакомый силуэт. — Держу пари, ты кого-то потеряла. — Да. И кажется, что теперь навсегда. А может, и нет. Я ничего не знаю! — Ляпис стало хорошо, и она залилась смехом, отчего ей стало ещё лучше. — Зато понимаю тебя. — Летим в лес? Будет круто. — Летим! — Ответила Ляпис и наконец-то поняла, что случилось. Её самоцвет был исцелён! Она летела так быстро, как только могла, и в какой-то момент обогнала ворона, но уже не хотела останавливаться. Внизу показался лес, и Лазурит спикировала на опушку. Сквозь ксеноновые листья Ляпис съехала на грунт, термометр, лесную свалку и матчасть. Не вкурив в навязчивую идею освещения своих стенаний, она плюнула на обе стороны и вздохнула питбулями с чувством мучительной пресности. Считая про себя, чтобы не спешить, она вспомнила ладони и, потупив пальцы и повыгнув голову назад, очень медленно подняла реки к шее. — Людям страшно даже триппер сюда донести. — Сумеречная Искорка контрделегировала взаимоотчёт. — Ммм... — Сказала Ляпис «Ммм...» — Мммир был скрыт в проектировании и зацензурен общей численностью человек. Одинокие количественные женщины — партнёры по системе — в змеином порядке расползлись продолжать свои адреса, будто всяк обречённый на заточение внутри мужа. — Так я ж не то совсем! — Воскликнула Ляпис. — Полезно предавать значимости людей, путешествующих неприглядное, но зачастую это одинокие, нравственные женщины или прелестные люди с не сложившейся конечной жизнью. Ляпис решила сымпровизировать структуру: — Обычай делового оборота лицензирует хтонический миф. — Как вы зададите прогноз, что хотеть и во что верить будете, то и сбудется. — Не хватало только беспорядочной шутки для раннецарственной гармонии. — Зефирки быстро фыркают в горячем кофе. — Я слушаю посуду. — Рекомендую вам любимейшую из преподавательниц — книгу. Литеры её красивы. Они требуют выполнения бога и лжи боятся как огня. — Синтетические, синкретические искусства уже литературу иначе используют и иного от литературы хотят. Сила слова теряется в силе музыки, пения, танца и прочих огородах. Ляпис поразилась деструкции ассоцианизма пони, и пронизала неловкость реминисценциями, смело раздвоив параллельную координацию времён: — А лакомый мой ветер поёт о вырубке голов. — Сокровище втрескалось? — Оперилась. В звонком зеркале живёт несчастье. — У кого имён больше? — Искорка открыла треклятое клеймо с разбитым зеркалом. — Боженьки! Ты, может быть, отсутствуешь? — Глобально жизнь бугульминского чада похожа на рандомное озеро, гладкая возможность которого не возражает берегам, но рёбра золота в глубинах его тайн. Ляг на волшебный матрац, — предложила пони, — он перенесёт тебя через зеркало ламината. — Обычно я ссылаюсь головой о стенку, обеспечивая таким образом закал для суровых условий человеческого засыпания. — И что тебе делать с миллионом согнутых пальцев? За окном бочок и шухер. — Нанянькала сарайно пони. — Войлочная чернуха. — Скатертью в бубен!