Страж врат

Я направился к постройкам, на которые указала старуха. Ими оказались большой обветшалый хлев, в каких на фермах обычно держат скот, крепкий ещё сарай и какие-то развалины. Широкие двери амбара были открыты настежь и почти сорваны с петель, а в тёмном проёме виднелись пустые стойла для животных. Дверь же сарая, наоборот, была плотно закрыта и придавлена просевшей притолокой. Большой поломанный замок, которым она, по-видимому, когда-то запиралась, валялся изъеденный ржавчиной здесь же на земле. Приложив немалые усилия, мне удалось открыть дверь, о чём я сразу же пожалел. В нос мне ударила омерзительная вонь, которая никак не могла остаться даже от домашнего скота. Это была не просто смесь запахов затхлости, сырости и плесени, но ещё чего-то мускусного, звериного, слившегося в единый приторный смрад. Он был настолько сильным, что даже стайка серых козодоев взволнованно застрекотала в лощине. Я не сразу решился зайти в сарай. Лишь дождавшись, пока запах немного выветрится, шагнул внутрь. В полумраке я разглядел верстак с остатками плотницких инструментов, полусгнившие хозяйственные принадлежности, обвалившиеся полки с побитыми банками и трухлявые корзины для овощей. Затем, к своему удивлению, в дальней части постройки я заметил то, что никак не подходило для интерьера фермерского сарая, а именно внушительных размеров кровать, на которой всё ещё лежал ворох полуистлевшего белья. Напротив него стоял изъеденный жучками стол с массивным креслом, предназначавшимся, по-видимому, для человека ростом никак не меньше семи футов, а также комод с вывороченными ящиками. В углу сарая притулилась железная печурка, её труба была выведена в одно-единственное окошко, да и то заколоченное. И всё это покрывал внушительный слой пыли и грязи, говоривший о том, что в сарай никто не заходил вот уже много лет. В бесформенной куче возле стола я с трудом узнал грудой сваленные книги, давно превратившиеся в труху, размякшую от сырости, так что даже названий на корешках невозможно было разобрать. Я попытался поднять и раскрыть одну из книг, но она развалилась прямо у меня в руках. Больше в сарае не было ничего примечательного, поэтому я вышел наружу и обратил своё внимание на развалины у самого склона холма. Тёмная лощина уже вплотную подобралась к ним и окружила зарослями корявого кустарника и деревцами с неестественно перекрученными стволами. На добротном каменном фундаменте уцелела только угловая часть строения. С внутренней стороны её покрывали глубокие царапины, которые, вероятно, могли оставить когти диких зверей, если бы они не находились в том числе на высоте человеческого роста. Очевидно, что некогда на этом месте стоял большой фермерский дом, после обрушения которого его хозяин, скорее всего, и поселился в сарае. Я копался в руинах этого дома, разгребая обломки досок и камней, но мне попадался лишь разный мусор, да поломанная домашняя утварь, поросшая лишайником. Эти развалины ничуть не походили на библиотеку, в которой можно было бы найти нечто большее, чем отрывочный перевод «Некрономикона». Но я не терял надежды отыскать хоть что-нибудь любопытное, ведь за каждой преградой на моём пути неизменно следовали всё новые открытия. Так случилось и в этот раз. Устав от безрезультатных поисков, я направился к остову обрушенной стены, чтобы присесть на него и передохнуть. Однако, сделав лишь несколько шагов, неожиданно услышал, как прогнившие доски пола под моими ногами затрещали, и я провалился во мрак. Первое, что пришло мне в голову после падения,– что я провалился в самую настоящую могилу: такими сильными были холод и сырость, которые я ощутил. Но поднявшись на ноги, я понял, что провалился в подвал разрушенного дома. Вернее, это был небольшой каменный погреб, заполненный талой водой, доходившей мне до щиколоток. Я попытался сделать пару неуверенных шагов, и тут же обо что-то запнулся и упал, окунувшись в ледяную воду. Нащупав в кармане электрический фонарь, я осторожно поднялся и осмотрелся. Погреб, как и фундамент дома, был выложен из грубо отёсанного серого камня, покрытого мерзкой порослью. В одной его стене зиял чернотой низкий свод, у другой же высилась лестница. Часть её каменных ступеней обвалилась, но я всё же взобрался по ней наверх, к входу в погреб. Деревянная крышка, придавленная сверху разным мусором и обломками дома, поддалась не сразу. Но как только мне удалось приподнять её, погреб тут же наполнился пасмурным светом. И лишь тогда я заметил предмет, о который споткнулся – небольшой, наполовину скрытый в мутной воде сундук. Плотнику, изготовившему его, следовало отдать должное: доски сундука были плотно подогнаны друг к другу, просмолены, да ещё и окованы железом, покрывшимся за долгие годы в сыром погребе ржавчиной. Мне без особого труда удалось сбить ногой запиравший его навесной замок. Крышка сундука нехотя откинулась, и внутри я обнаружил свёрток из мешковины, совершенно сухой, что, опять же, говорило о качестве работы плотника. Но то, что оказалось внутри свёртка, взволновало меня ещё сильней, заставив забыть обо всём и возликовать. Удача вновь не обошла меня стороной. Несколько старинных фолиантов, на потёртых и потрескавшихся кожаных переплётах которых были тиснены облетевшей позолотой самые таинственные названия, о которых мне когда-либо доводилось слышать. С дрожью в руках я открывал одну книгу за другой, и перелистывал пожелтевшие пергаментные страницы, исписанные словами нечеловеческих заклинаний и ритуалов, посвящённых запретным, внушающим благоговейный ужас Древним богам. И вот, наконец, последним в моих руках оказалось то самое сокровище, которое я так упорно искал, – легендарный «Некрономикон» Абдулы Аль-Хазреда. Нэйтан Бишоп не соврал, это были не те жалкие фрагменты, что пылились в Мискатоникском университете, а одно из изданий XVI века, в английском переводе самого Джона Ди. Его имя значилось на титульном листе, аккурат под именем Безумного араба, наполовину закрытое не то поистёршимся экслибрисом, не то библиотечной печатью. На трудночитаемом английском времён Шекспира знаменитый оккультист и математик описывал скитания Безумного араба в раскаленных песках Руб Аль-Хали, его видения в них многоколонного Ирема с мерзкими бесплотными обитателями, нашёптывавшими ему холодными ночам непостижимые тайны далёкого прошлого. Мрачные могильные подземелья Мемфиса с ужасным хранителем и блуждающими в темноте ушебти были описаны так, будто я сам побывал в них. То там, то здесь на страницах фолианта встречались предостережения о коварстве проклятых богов и предречения о пробуждении других, покоящихся в сокрытых гробницах и смоляных ямах. А местами и вовсе приводились слова, которыми их можно было пробудить от вековечного сна. Я ликовал. Эти сакральные знания ждали меня здесь, заботливо спрятанные от посторонних глаз, кто знает кем и сколько лет назад. Но не успел я вдоволь насладиться своей находкой, как откуда-то из глубины чёрного проёма в стене погреба абсолютно явственно повеяло тем самым смрадом, который я ощутил ещё в сарае. Причем здесь он был куда сильнее, и в мрачном погребе с этой вонью мне сделалось совсем не по себе. Подгоняемый чувством страха, я сложил книги в сундук (мешковина хоть и была намного легче, но расползалась от ветхости прямо у меня в руках) и выволок его наружу, оставив крышку погреба открытой. Если бы не случайность, то я бы ни за что бы не заметили её, сделанную с редким мастерством всё того же плотника.