Стыд. Плачь. Гнев. Смех.
Так проходит юность.
Первый побег из дома, первый глоток вина, первое разочарование. И вот тебе семнадцать лет, ты смотришь на пьяных одноклассников и думаешь о том, как хочется из любопытства и печали напиться. Чтобы набраться храбрости сказать что-то важное. Чтобы забыться. Чтобы полегчало. Говорят, что алкоголь помогает. И ты знаешь, что в бутылке с колой есть что-то помимо гадости, указанной в составе. Благоразумие осталось где-то за чертой бессмысленной цифры возраста. Ты, в сущности, готова на него наплевать. Одна беда - сладкие газированные напитки под личным запретом. Калорий много. Как и в алкоголе. Он, не считая вина (а там много сахара) - дрянь редкостная, ещё и горло жжёт.
Нельзя вино. Нельзя начинать пить.
Печально глядишь на захмелевших парней. Тот, кто лукаво жмурит глаза, ероша волосы друга, которому определено плохо от количества выпитого, вызывает такую тоску, что она от недостатка места в лёгких вырывается тяжёлым вздохом.
Целый учебный год (немыслимое время) пролетел за взглядами на него исподлобья, за разглядыванием и наблюдением. Ждала, когда он посмотрит на тебя. Ждала, когда он заговорит с тобой. Ждала его сообщений. Даже забила на учебу однажды (нет, даже не однажды), потому что... ну... долго рассказывать.
Потому что влюбилась.
Нельзя так - влюбляться по-настоящему.
Потому что, что теперь? Вы разойдётесь по разным вузам без причины и возможности встретится. Выпускники же. И сейчас едва ли не последний день, когда вы все вместе. Ещё такие родные и уже чужие. Уже на полшага ближе к новой жизни, где тебя нет. Да и им в твоём будущем места особо не выделено. Будешь скучать? Нет. Но как-то грустно терять людей.
Утыкаешься носом в тарелку. Салаты с майонезом, жареная курица, пюре. Ничего не тронуто. Сбоку пара грязных капель от оливок - следы недоужина. Минералка, оливки, яблоко - желудку это определено не понравится. Как и маме.
Между рёбер скрутило. Там и так мартовским котом орало чувство голода, а теперь и поселилась ноющая боль. Замечательно.
Поесть бы...
Вышла в холл. Подышать и немножко поплакать. Интересно, каково это – курить? И зачем? Можно было бы у него спросить. Хороший бы был вопрос. И ответ. Но сама же решила с ним не разговаривать. И не писать ему. Никогда.
И когда все это началось? Так и не скажешь. У войны только в книжке официальная дата. Наверное, когда он впервые посмотрел ей в зрачок. Нет, ещё раньше, когда заметила его на линейке, улыбающегося уголком рта, щурившегося не то от солнца, не то от собственной шутки. Самодовольный и острый на язык. Самодостаточный и умный. Дурак.
Прикрывая глаза, она вспоминает злосчастный декабрь, когда на пике ветрености она натворила с собой таких дел, что до сих пор расхлебывает самостоятельно заваренную кашу.
Но хватит об этом.
Года три назад она слыла Гошей и походила на худого и мелкого пацана со сбитыми в кровь коленями. Она ошивалась на скейт-площадках и парках, где зависала с такими же шалопаями среди верхушки хрупких ветвей яблони, по осени обрывая её кислые плоды. Их спины были знакомы консьержам всех высоток города, куда они забирались без спроса, своими гибкими тельцами пролезая через прутья бесполезных решёток на чердаке.
– Марго выйдет погулять? - мальчишка смотрел прямо и без заискиваний, явно храбрясь перед грозным взрослым.
– Как сделает уроки - будет свободна, - он явно с любопытством разглядывает белобрысого мальчугана, чьи волосы застыли в финальном прощании с шапкой. Нараспашку куртка и голое горло. "Ну как так можно... Простудится же," - недовольство внешним видом вызвано не то чтобы материнским инстинктом, но опаской, как бы собственное дитя так не разгуливало.
– А я уже, - тоненький властный голос звучит из дальней комнаты вместе с топотом нагих ступней. Девчушка на ходу натягивает свитер, и из него выныривает уже наэлектризованная копна волос. "Одуван,"- мальчишка улыбается краешком рта.
– Я проверю, потом пойдёшь, – бесцветное родительское заставляет выдохнуть и, мимоходом кинув "я скоро" стоящему на пороге, проследовать с мамой обратно в комнату.
Знаете, что ненавидят дети? Ждать. И не только дети, к слову. Так вот. Пашка терпеть не мог ожидание. Но если это Марго и если она сказала, что скоро будет, надо ждать. И печально вздохнув, он посмотрел в сторону двух любопытных макушек, выглядывающих из-за угла. Нет, это с их стороны бессовестно, оставлять его одного на такое ответственно-страшное задание - зайти за Гошей. Её родители - верх строгости, их одних боялись эти бесстрашные, что без ропота смотрели вниз с парапета двадцатого этажа и ходили по перилам. Но он же старший, a значит самый-самый. Смелый. Сильный. Главный.
Хотя кого он обманывает.
Тим все ещё лучше него подтягивается и бегает быстрее. А Эрик вытворяет такие трюки с доской, что у него и духа не хватит. А Марго, Марго - это то, что их объединяет. Без неё не было бы "чая МарПашЭр". Не было бы чаепития на крыше, кухни в сгущенке, бега под дождём и сотни синяков и царапин на теле на память о их приключениях. Как она это делает? Необъяснимо. Чем им коротать время без неё?
Пашка задумался, поглядев на блеклое небо глазами, впитавшими всю его берлинскую лазурь. Гошка всегда в кармане носит мелки и кусок мыла. Когда становится скучно, она рисует на асфальте 10 клеток (каждый раз новой сеткой) и выдумывает на ходу правила игры. И улыбается. И ей в унисон кривит рот вспыльчивый Тим, хохочет странноватый Эрик. А Пашка и так всегда ей улыбается. Потому что не может по-другому. По-другому смотреть на человека, что кормит его пирожками и сладким чаем, когда ему невыносимо грустно, и внимательно выслушивает его, когда он бесится. И, конечно, никто не может так нереально круто рассказывать о их похождениях другим ребятам. Когда она говорит, творится что-то неподдающееся описанию. Она жестикулирует, гримасничает и меняет голос, словно в ней, перебивая друг друга, беседует десяток актёров. И даже самый страшный отрешённый задира глядит на неё заворожённо.
"Надо бы вспомнить, что она рисовала в прошлый раз..."
Смуглый и рослый мальчик подошёл к Пашке и сиплым, явно простуженным голосом спросил:"Ну что?"
– Подождём, – сунув руки в карман в поисках чего-нибудь похожего на мел, Пашка ещё раз посмотрел на небо. Делать пока было решительно нечего, в карманах кроме проездного и крошек ничего не было.
Тим окликнул все ещё прячущегося Эрика, и скоро бледное лицо оказалось рядом с ним.
– Мелка нет? - вторая вещь, которую ненавидят дети - молчание. Пашка был решительно против него.
– Бери, – Эрик выудил из кармана потертого комбинезона пару кусков.
– О, давайте в "Вурдалака" сыграем, - Тим понял задумку. И Пашке полегчало.
Следущие пятнадцать минут прошли за тем, что они горячо спорили о правилах, и наконец восстановив их в памяти, мальчики принялись скакать по начерченным кружочкам. Игру выдумала Марго как раз в тот день, когда они решили сварить сгущенку. Опыт был не самым удачным: они долго отирали плиту и кафель от сладкой липкой жижи. Но какое им до этого дело, если остаток дня они провели на улице, не желая возвращаться на место преступления. "Вурдалак" - это больше, чем детские классики. Это воспоминание.
Наконец, в тёплом, ненавистно розовом свитере, торчащем из-под куртки, розовощекая (в тон ему) от спешки, выбежала Марго.
– Гутен таг, фрау, что так долго? - Эрик щурил глаза, глядя на это недоразумение - переизбыток розового.
– Уроки маман проверяла, - Го закатила глаза и скривила рот. Не любит она говорить о родителях.
– Ну, что, куда пойдём?
– Предлагаю дойти до сувенирной лавки, попросим у них карту города, и оттуда по туристическим местам. Партийное задание - найти то, чего не замечают обычные люди, фотографируя памятники. И ещё, можно измерить длину моста по пути. Через него идти все равно. Как и через "Пекарню тётушки Луцио".
План был хорош. Потому что дети любят гулять, не чета взрослым. И любят свежий хлеб. Особенно на морозе грызть его хрустящую корочку.
– И ещё... – Го расстегнула куртку, дав этим понять свой странный выбор в пользу розового. Свитер был огромен и заправлен в колготки, образуя нишу для маленьких круглых предметов. Она без труда вынула их, три спелые мандаринки. И довольная собственной шалостью, улыбаясь, протянула товарищам.
Бег на перегонки на мосту, розовый свитер, мандарины и хлеб. Это был последний день Марго, проведённый с "чаем МарПашЭром", перед переездом. Перед немыслимо долгим "отъездом" на три года.
***
Свесив ноги по ту сторону изгороди, она напевала дурацкую песенку про падающий мост. Почти четверть жизни назад она носилась здесь вот так же наполовину перегибаясь через недозабор в пропасть. Залезть сюда - было мечтой. Знает - играет с огнём. Сорваться вниз ничего не стоит. Зато никого нет. Значит нет и свидетелей. Её бледное тело найдут лишь на четвёртые сутки вместе с отливом, пока мать с отцом в тревоге будут обзванивать друзей и полицию. Как-то не хотелось ей кончать жизнь утопленницей. Хотелось жить. Или не хотелось.
17:21 - самое время думать.
– Гоша? - девушка обернулась. Давненько её никто так не называл. С тех пор много воды утекло. Коленки больше не разбиты, кожа без привычного загара и волосы длиннее нормы.
– Тим?
На неё смотрел парень с косыми глазами оленя, непроницаемо черными. От того "нерусского" мальчишки из детства он тоже заметно отличался. Отрастил щетину, стал шире в плечах, говорил хрипло.
– Давно не виделись.
– Три года. Рада встрече. Как поживаешь?
– Пойдет, пока живой, - он хмыкнул.
Понятно, дела дрянь.
– Это ненадолго, - Марго окинула недовольным взглядом его фигуру, развязно балансирующую на жердочке шириной не больше десяти сантиметров, на которой сама, к слову, сидела, - если будешь вот так ходить по парапету.
Он улыбнулся. Совсем как раньше. Ртом, с кривыми белыми клыками. И, ухватившись за перила, запрыгнул на тротуар, по ту сторону изгороди обратно. Свесившись через нее и протянув руку, он сказал:
– Хватайся.
– А сможешь ли вытянуть? Я не пёрышко.
– Не обесценивай мои занятия в зале.
– Тогда вверяю тебе свою тушку.
И в три счета он выудил её на обочину дороги. На раз она встала на парапет, на два - он схватил за рёбра, а на три уже мягко опустил.
– Не прибавила ты в весе за три года... Отсутвие моей тётушки на тебе плохо сказывается.
Он как-то помрачнел.
– Садаке? - Го зажмурилась от вкусных воспоминаний, – Я совсем не против.
– Я бы тоже не отказался.
– С ней все в порядке?
– Да... Да, просто она уехала.
Сомнительный ответ.
– Куда?
– В Баку, к невестке. Внуков нянчить.
– Жаль... Хотя я рада за неё.
Тим улыбнулся, но как-то печально.
– Как остальные ребята?
Он тяжело выдохнул.
"Да что такое, что ни спроси, все плохо..."
– По-разному. Пашку давно не видел, очень давно. Эрик неудачно убил колено, пока катался на велике по горам. Еще легко отделался. Теперь ему говорят, что колено убьет его, если он продолжит так беспощадно ломать своё тело. Но по-моему этот болван количеством своих переломов только гордится.
– В его духе. С коленом все серьёзно?
– Он с неохотой говорит об этом. Поэтому не знаю. Видимо, пздц полный.
– Ну-ка не ругайся, - и она комично нахмурила брови. Совсем как мелкая Го.
Тим хмыкнул. Видимо, тоже что-то вспомнил. Вспомнил, почему позволил ей командовать. По природе непокорный, он дерзил и ябедничал в ответ любой попытке его обуздать.
А это девочка однажды просто поправила ему капюшон, возмутившись тому, что он без шарфа.
– Нам тебя не хватало...
Она научила его сушить варежки и носки. Заставила. И зимы стали теплее.
– Очень...
Обделённый вниманием родителей, он рос дикой травой во дворе. И дико завидовал тем, кому эта любовь доставалась сполна. В виде элементарного "надень шапку".
– Марго, где ты была?
Когда он не хотел лечиться, ела с ним дольки лимона в сахаре, смешно морща нос и лоб. И почему-то чихая.
– Куда уезжала?
Таскала с ним малину с чужого сада и сушила её на крыше. Говорила, что она понижает жар.
– Почему так внезапно?
Не разрешала долго сидеть на асфальте.
– Почему не писала?
А он бесился и ёрничал, но слушался. Как слушаются дети своих родителей.
Она опустила глаза. Не у одних парней дрянь в жизни творится.
– Тим, пообещай не ругать.
– Сама виновата, мы же искали тебя, а ты, получается, нас динамила, - обида, ирония и тоска смешались в горячей речи.
– Пообещай сильно не ругать, пожалуйста, - у Марго слегка защипало в носу.
Он тяжело выдохнул. Хотелось вытрясти из неё нахлынувшую печаль. И честно, объяснения его мало волновали. Обидно, конечно, такое кидалово. Хотелось, чтобы она просто всегда вот так была рядом и поправляла ему капюшон.
– Ладно. Говори, партизан.
Она сглотнула.
– Тим, я никуда не уезжала.
***
Господи, зачем так холодно? Ведь лето. В холле ни души. Ни свежего воздуха. Придется мерзнуть на улице. Толкаешь наружу скрипучую дверь, покидаешь здание. Зевс и Перун, святые небеса, спасибо за тёплую ночь! Несносные лгуны - кондиционеры.
Хорошо...
Тихо снаружи, тихо внутри.
Где-то недалеко курят. Приятный запах. На редкость.
00:47 - хорошее время.
– В семнадцать лет серьезность не к лицу...
Она произнесла первую строчку, прокручивая слова в нёбе. Весомо. Хорошо.
– Однажды вечером прочь кружки и бокалы, и шумное кафе, и люстры яркий свет.
Да, хорошо.
– Под липами гулять для вас пора настала.
Определённо хороший стих.
– Кто это? - спросил голос позади.
– Артур Рембо.
– Красиво.
Помолчали. Она решилась оглянуться. Он стоял и курил.
Волна нелепого смущения пробежалась по пальцам. И вдруг, абсурд, мысли о вине и запах дыма отравили мозг выражением "терять нечего".
– Сходи со мной в магазин.
– Что тебе нужно? - невесомое безразличие.
"Вино".
– Творог.
Он издал звук, похожий одновременно на усмешку и вздох.
– Пошли.
