Станцуй со мной!

Словно бы мир вдруг остановился и застыл. Словно бы мимо за пару жалких мгновений пронеслись несколько столетий. Глаза — такие светлые, такие родные — смотрели на меня, пробуждая забытые картины прошлого, бередя старые раны, заставляя отступить на шаг да так и застыть. Я видел, но не мог заставить себя поверить, что я действительно это вижу. Я боялся пошевелиться и издать хотя бы малейшую тень звука, потому что это могло заставить меня проснуться. Я хотел, всеми силами хотел произнести это мягкое «Грет», будто бы и не было ничего между нами, будто бы мы снова дети, но я чувствовал, что стоит мне раскрыть рот, как мой голос сорвётся на хрип и заглушенные тихим рыком рыдания. Мне никогда бы и в голову не пришла бы такая мысль, что наступит день, когда я буду стоять истуканом так долго, что Гретхен, милой и робкой Гретхен, придётся взять инициативу на себя. Я и не сообразил, как мы успели оказаться на улице. Только что мы были в том ободранном подвале, а вот мы уже стоим на, кажется, ледяной улице у одной из сотен парижских дорог. Грет сжимает мою руку, и я какой-то задней мыслью отмечаю, что её ладонь как и прежде крошечная, но до жути холодная. Мир и все его внутренности, включая меня, стоят на паузе, и только лишь держащая мою руку девушка что-то еле слышно бормочет, медленно, но верно срываясь на приглушенные рыдания. Я глубоко втягиваю холодный воздух и с облегчением понимаю, что преследующая меня тошнота медленно отступает. Грет как-то неловко и неуверенно тянет руку в мою сторону и сжимает рукав моей куртки, а второй усиленно трёт глаза. Всё, что мне остаётся — это прижать её к себе и что-то шептать, говорить, бормотать, утешать. — Всё будет в порядке. Всё уже в порядке. Будет только лучше. Я обещаю. — Мой всё ещё затуманенный рассудок не может выдавить из себя что-то более оригинальное, поэтому я повторяю это как мантру, продолжая тихо, нежно ерошить ей волосы. — Не плачь, Грет, пожалуйста, только не плачь. Я и сам еле сдерживаю слёзы, не плачь, Грет, не плачь. Но она только сильнее всхлипывает и сжимает мою куртку, видимо, так же, как и я, боясь отпустить и в тот же миг проснуться, поняв, что ничего этого не было. Хотя я могу поклясться, что это ни черта не сон: я слишком взаправду продрог, чтобы это было всего лишь порождением пьяной фантазии. И стоило мне об этом подумать, как я понял: на Грет нет ни единого намёка на тёплую одежду. Всё, что вообще есть сейчас на ней — это глупое и легкомысленное, слишком вульгарное для неё платье. Моё подсознание ехидно отмечает, что хоть раз в жизнь стоило бы побыть джентльменом, и я не смею его ослушаться. На надетую куртку Гретхен не обращает никакого внимания, только благодарит — скомкано и неуверенно, словно бы не до конца осознаёт, что сейчас происходит. — Грет, — пытаюсь окликнуть её я, но она продолжает всего лишь смотреть на меня с немым неменяющимся выражением лица. Я беру её за руку и зову уже настойчивее: — Грет. И она, словно проснувшись после дневного сна, смотрит на меня уже более осознанным взглядом, и тут же опять начинает тереть глаза свободной рукой. — Есть хочешь? — Я задаю первый пришедший в голову вопрос, который, наверное, приходится как нельзя кстати. Она качает головой, а потом, остановившись и закусив губу, начинает активно кивать. Я крепче сжимаю её ладонь и тяну в сторону отеля, где должна бы ещё остаться принесённая Франциском пицца. Интересно, как сильно он удивится, увидев её? Интересно, допрёт ли он своим умом, что надо бы извиниться перед ней за оставленный им когда-то в детстве шрам на её щеке? — Роланд, — окликает меня её тихий голос. Я останавливаюсь и вопросительно смотрю на неё, ожидая продолжения реплики. — Роланд, — уже громче повторяет она моё имя, а затем поднимает головы и смотрит мне прямо в глаза. — Какого чёрта ты так вымахал, скотина? И эта её резко брошенная шутливая фраза доводит нас обоих практически до истерики. Мы стоим посреди дороги и громко смеёмся, не видя во всём этом ни капли смешного. Просто смеёмся. Просто чтобы было куда деть переизбыток накопившихся эмоций. Именно поэтому к отелю мы подходим уже не битком забитыми излишеством самых разнообразных чувств, а какими-то приятно опустошёнными. Грет ушла в душ, прихватив с собой белый гостиничный халат. Я обошёл номер, но Франциска так и не нашёл — тот, видимо, свалил вертеть свои недолгосрочные кутежи, — поэтому я просто набрал портье, и попросил принести вишнёвой газировки — Грет просто обожала её в детстве. Вернувшись в столовую, я обнаружил Гретхен, которая во все глаза рассматривала до ужаса притягательное, созданное с мыслью о ней же платье — Сирену. Смотрела так, как будто понимала, что Она ей говорит, словно бы видя в Ней себя. Что уж тут сделаешь — духовная связь, чёрт бы её побрал. Я вышел в соседнюю комнату, достал свой телефон и набрал номер Франциска. — Да-да? — ответил мне на удивление трезвый голос. — Родерих, ты что-то хотел? Давай только быстрее. — Кажется, я нашёл модель для Сирены. — Правда? — интонация голоса достаточно изменилась, и я смею понять, что Франс достаточно удивлён. — И кто же счастливица? — Гретхен. На том конце провода воцарилось острое напряжённое молчание, прерывать которое мне совсем не хотелось — хотелось наблюдать его реакцию вживую, но мы имеем то, что имеем. Увы. Через пару десятков секунд Франс наконец заговорил: — Ты серьёзно? — Абсоютно. — Не шутишь? — Вовсе нет. — Честно? — Ещё как. Послышался глубокий вдох. — Уже еду. И тут же прозвучали гудки. Я, абсолютно и полностью довольный собой, вернулся в столовую и задал самой что ни на есть риторический вопрос: — Грет, ты ведь хотела бы попробовать себя в роли модели?