Птичья песня

Он потерял счёт времени, которое провёл здесь, стоя перед огромным стеклянным окном и глядя на город. Ночью, когда была лишь тьма и увидеть можно было только огоньки, горящие в окнах высоток, и кляксу, бывшую, вероятно, луной, всё казалось менее грязным. Из-за этого ему нравилась ночь. Единственными цветными пятнами были только неоновые рекламные вывески, красные над окнами борделя и синие от проезжающих мимо полицейских машин, изредка наведывающихся из своего законного вакуума. Но у живых не было цвета. Все кошки казались серыми в темноте. И это был мир Петира — безличная масса пешек с ним на вершине. Он владел красными огнями, манящими с улицы напротив, он запускал пальцы в дела мужчин, владельцев других заведений, он подкупил каждого второго копа в городе. И если ему вдруг бы захотелось, он мог сделать один единственный звонок и потушить весь свет вокруг, лишив его электричества. Из-за этого он любил ночь — она делала его власть видимой. Он владел оттенками этого мира, бедный чужеземный мальчишка, который вырос в приемной семье, потому что его так называемый отец имел дрянную привычку напиваться ещё до полудня. Он многого добился и время от времени позволял себе гордиться этим. — Мистер Бейлиш? Петир повернулся и взглянул на мужчину в брючном костюме. — Да? — Мы нашли её. Он послал ему быструю ленивую улыбку, вроде тех, что богачи посылали ему, протягивая монетку, когда он был ребенком. — Приведи её внутрь, — мягко ответил он, отставив бокал с вином и следуя за мужчиной в коридор. Её завели внутрь. Она цеплялась за руку мужчины, который привёл её, так что он практически нёс её. Её рыжие волосы были грязными, спутанными и липкими от крови и грязи, а глаза абсолютно пустыми. На ногах — кроваво-красные туфли на шпильке, вернее, то, что от них осталось: они были поношенными, со сломанным каблуком и каплями крови, рвоты и других отбросов с улицы. Одна из её ног была согнута под странным углом, а нижняя губа кровоточила. Но хуже всего было её летнее платье. Когда-то оно было милой кружевной вещицей, а сейчас совсем пришло в негодность. Петиру был знаком вид засохшей крови, и её платье было полностью ею покрыто. Тяжелая кожаная куртка на тонких плечах принадлежала раньше Клигану, догадался он. Из-за черного цвета кровь на ней была почти не видна, но дырки не заметить было сложно. Она была на нем, когда он умер, подумал Петир и мягко вздохнул. — Спасибо, — произнёс он, протягивая обоим мужчинам по стодолларовой купюре. — Вы не знаете, кого привели сюда, а завтра даже не вспомните, что вообще тут делали. Пока они выходили, он, аккуратно придерживая за плечи, провёл её в гостевую комнату. — За этой дверью ванная комната. Помойся, а я принесу еду, после которой ты попробуешь немного поспать. Завтра я вызову врача, чтобы он осмотрел твою ногу. Медленно она подняла на него свои глаза. — Почему? — голос у неё был хриплым и слабым. — Почему что? Чистые голубые глаза казались чересчур яркими, блестящими, а рука, цепляющаяся за его локоть, выглядела, как клешня, настолько она была тощей. — Почему тебе не наплевать? Он смотрел на неё и хотел сказать, что она так похожа на мать, но вместо этого улыбнулся и ответил: — Прими душ, милая. Вещи в гардеробе, выбери любые. Когда Петир вернулся с подносом, она сидела на кровати в светло-голубой пижаме, что была велика на пару размеров, и обнимала собственные колени. Её влажные спутанные волосы оставляли мокрые пятна на ткани. Она выглядела крошечной на огромной кровати. — Ешь, — мягко произнес он. — Всё, что тут. И чай. — Ты собираешься продать меня им, Мизинец? — спросила она голосом таким же пустым, как её взгляд. — Нет. — Надеюсь, они хорошо тебе платят. Я всё ещё стою половину состояния, знаешь? Не дай им себя наебать. Он был почти удивлен тем, какой наивной она была, почти. Но его самообладание не пошатнулось за долгие годы, и сейчас не пошатнется. — Ешь, Санса. Ты должна поесть. . Она заснула полтора часа спустя. Поднос не полностью был пуст. На секунду Петир хотел разбудить её и заставить доесть, но, когда его глаза взглянули на её лицо, на влажные рыжие волосы, обрамляющие лицо, как нимб, он передумал. Так похожа на неё, думал он, ощущая горькую улыбку на своих губах. — Посмотри на меня, — сказал он бледной луне с ироничной усмешкой, — веду себя как блядский святой. Надеюсь, ты довольна, Кэт. Надеюсь, тебе хотя бы не всё равно.

***

Она могла заснуть только с запертой дверью, один из «изумительных» сувениров от прошлого среди Ланнистеров. Она зашла в свою комнату, сбросила туфли и куртку на пол и упала на кровать, растягиваясь на шелковых одеялах. Обвинять Мизинца за их грехи не получалось, хотя она отчаянно хотела верить, что это всё его рук дело, каждый поцелуй, каждая ночь, проведенная вместе, но разве это не она не повернула ключ в замке? Он держался от неё подальше, так ведь? Не считая комментариев и многозначных взглядов, он и пальцем к ней не притронулся до того, как… — Санса? Она сидела в углу темной комнаты, прижимая коленки к груди. Её била холодная дрожь, а в комнате, казалось, не хватало кислорода, чтобы сделать полноценный вдох. Его силуэт был совершенно черным в тусклом свете коридора. Голос, тихий и мягкий, совсем не соответствовал острым чертам лица и расчетливому уму финансового советника Ланнистеров. — Тише, тише, Санса, — он присел рядом с ней на корточки, внимательно осматривая. — Взгляни на меня. Неохотно она подняла голову и встретилась с его взглядом, темным, как чернила на ярком свету. — Всё в порядке. Ты в безопасности. — Раньше ты лгал мне лучше, — выдохнула она, пятясь от него к стене. — Я самый лучший лжец, что ты знаешь, милая, — нежно ответил он. — Какой мне толк в бесполезной лжи? Я не причиню тебе вреда. — Они найдут меня, — шептала она со слезами на глазах. — А потом… вся эта кровь… и запах, он никуда не уходит, он всё ещё тут, всё пахнет этим, всё… — Не чувствую запаха, — по-прежнему тихо и нежно. — Он не уходит, — выдавила она сквозь всхлипывания и энергично замотала головой. — Он на мне, что бы я не делала, он не уходит… — Санса, — начал Петир осторожно, присаживаясь перед ней на колени. — Сделай глубокий вдох, — медленно он протянул руку и положил ей на плечо. — Никто к тебе не приблизится. — Они убьют меня, они… — Я в это не верю, — пробормотал он, слегка сжимая её руку. — Я не верю, что они умнее меня, милая, и, если я не хочу, чтобы они нашли тебя, значит, они не найдут. Она взглянула прямо ему в глаза, и их сталь расплавилась в этой тихой комнате. В следующий момент Санса обнаружила себе в его объятиях, с лицом уткнувшимся в ткань его рубашки. Слезы остановились. Внезапно, она была спокойна и собрана. Она пропустила пальцы сквозь его волосы и столкнула их губы в поцелуе, будучи уверенной, что это единственное, что могло спасти её. Когда она услышала звук открывающейся двери (четыре болта, прочная сталь, с добавлением металлических вставок, чтобы плотнее защелкивалась, и замок с шестизначным кодом, — с чего бы люди вообще считали Мизинца параноиком?), было уже поздно, после полуночи. Ничего необычного. Она могла бы назвать его трудоголиком, если бы он был чуть более серьёзен с тем, чем занимался. Но он насмехался над всем, что давало ему богатство и власть, дразнил даже самого себя. Пересмешник с его броши был выбран чертовски правильно. Он приходил без слов почти каждую ночь, не утруждаясь тем, чтобы включить свет. Тихо закрывал дверь, поворачивал ключ в замке и смотрел на неё через плечо с насмешливой улыбкой. — Хорошие девочки уже давно должны спать. Санса слабо улыбнулась. Ответ на это она знала. — А приличный мужчина постучал бы. — Дверь была открыта. — Приличный мужчина всё равно бы постучал. Я могла спать. Или неважно себя чувствовать. Веселая искра зажглась в серо-зеленых глазах, насмешливых и нечестивых. — Обнаженной? — Ты такой ребенок. — Да, но только господь бог знает, что сделают люди, узнай они о том, какой я инфантильный внутри, — ответил Петир, ослабляя узел галстука и пожимая плечами. — Так что, пожалуйста, держи свой милый маленький ротик закрытым. — Или что? — Или мне придется тебя убить, милая, — был его ответ нежным и искренним тоном. Острый взгляд же раздевал её догола. — А я-то думала, что хоть день смогу прожить без угроз меня убить, — пробормотала Санса, покачав головой и выскальзывая из кровати. Это был единственный способ уклониться от его неумолимого взгляда. Он развязал свой галстук сливового цвета и положил его на комод. Ленивая улыбка тронула уголки его губ, и он толкнул лямку её платья вниз по плечу одним медленным и выверенным движением, с леденящим, до странного холодным голодом, затуманивающим глаза. Санса вздрогнула от нежного прикосновения, и даже спустя всё это время, на один момент вспомнила о Сандоре, о том, каким пьяным он был постоянно и как любил оставлять синяки. Его огромные ладони всегда были горячими, как если бы у него была лихорадка, и грубыми, как необработанная кожа. У Петира были гибкие руки пианиста, всегда прохладные и гладкие, словно он только что помыл их холодной водой. Его прикосновения были уверенными, четко спланированными, никогда не жесткими или грубыми. У него были другие способы причинять людям боль.

***

Лофт был восхитительно пуст и молчалив, когда её крик прорезал холодный воздух. Тяжело дыша, она обняла руками колени, вплотную прижав их к своему телу, и опустила на них лоб, ожидая, когда паника ослабнет. — Тебе становится лучше, — его глаза были словно сталь, резкими, ясными и холодными, и всё же в темноте или от небольшого количества алкоголя они иногда казались ей углями, темными и сверкающими от внутреннего огня, как у Сандора. — Вау. Я проснулась среди ночи с криком, и ты думаешь, что это путь к исцелению? — не поднимая головы, пробормотала она, не желая видеть цвет его глаз сейчас. — Ты просыпаешься с криком с тех пор, как тебя привезли сюда, но раньше ты кричала его имя, — ответил он прохладно. — Хуже для тебя, да? Чем я больше развалина, тем легче меня контролировать. — Только потому, что я использую тебя, милая, — он нежно поднял её подбородок и поцеловал, — не значит, что я наслаждаюсь твоими слезами. Она отвернулась и прикрыла глаза, борясь со слезами, а после упала обратно на подушку и прижала лицо к мягкому черному шелку. — Санса… Она перевернулась на другой бок и вспомнила, как Сандор шептал её имя ночью, снова и снова, как молитву. Это всегда звучало приглушенно, немного недоверчиво, слишком благоговейно для безбожника. Петир говорил её имя, словно он принадлежало его губам, будто было создано, чтобы он произносил его, как и всё, вылетающее из его рта — почти извращенно совершенно. У него был самый красивый голос, который ей доводилось слышать. Голос, рожденный для лжи.