***
Его голова кружилась. Когда, как... — Посмотри, что этот мир сделал с нами, — он слышал её шепот за секунду до того, как увидел разводы крови на белых простынях. Газета зашуршала в его руках. — Не переживай, милая, — сказала она своему ребёнку. — Не переживай, всё кончено. Всё кончено, — и он не понимал, что она имела под этим виду, но... "Умная девочка, — подумал Петир глухо, глядя на статью. — Смелая умная девочка". Из неё получился бы прекрасный босс, лучше, чем Серсея. Лучше, чем все они. Санса была прирожденной королевой.***
— Ты говорил, здесь она будет в безопасности! Одной его части хотелось возразить, что эти слова больше не действовали. Другой части — что забрать её в Ирландию, в богом забытую дыру, где Петир впервые увидел свет, должно было спасти её от Ланнистеров, от войны которую они начали, и спасло. Ещё одной его части хотелось сообщить Эдмуру, что "даже если бы твой уровень IQ не был очевидным позором для семьи Талли, если бы ты выучил шахматную доску вдоль и поперек и запомнил каждый возможный ход — даже тогда ты бы не смог предотвратить это божественное вмешательство, как описала это глупенькая маленькая Розлин. Часть его страстно желала стать хорошим католиком, которым так пытался сделать его отец, чтобы он хотя бы мог заключить приемлемую сделку с высшими силами, чтобы он хотя бы мог бороться. И всем этим частям стоило бы поскорее заткнуться. Это не помогало. Ничего не помогало. — Я думал, женщины умирали при родах только в средние века, — сквозь туман услышал он свои очень спокойные слова. — Ваш медицинский универ что, не мог позволить себе современные учебники? — Сэр, — начал хирург, стараясь сохранить лицо. — Мы испробовали всё, что могли... — Ваша пациентка мертва, так что стандартные отговорки никому уже не помогут, — тихо отметил Петир. — Избавьте меня. Что насчёт ребёнка? Ребёнок смотрел на него, и её глаза были серебристо-зелеными, заглядывающими в самую его душу и Петир был в ужасе (не смотри, не смотри, не смотри, иначе ты никогда не сможешь забыть, ты не знаешь, что сделали с твоей матерью, не смотри, тебя тоже погубят...) — Ребёнок останется с нами на ночь, чисто в целях наблюдения. Это стандартная процедура, учитывая... осложнения. — Ладно. Я приду за ней завтра утром. Петир вышел из комнаты раньше, чем кто-нибудь мог что-то сказать. Он не задавал вопроса, который повис в воздухе с того момента, как кровь пропитала дешевые больничные простыни, как она начала один за один выдавать все секреты и обвинения задыхающимся лихорадочным шепотом; вопрос, который никто не стал спрашивать с тех пор, как она начала плакать и просить унести её ребёнка, а потом улыбнулась ему этой сломленной, жестокой, прекрасной улыбкой... (Она сама с собой это сделала?) Смысла узнавать не было, это не имело значения. Всё было кончено.***
Красные розы на могиле её матери выглядели свежими в день, когда Алейну крестили. На крещении были только Эдмур, Розлин и маленький Хостер в костюме. Она бы этого хотела. Петир думал, что черное крестильное платье подошло бы больше, но это было бы слишком мелодраматично и он был не в состоянии спорить с католическим священником из-за цвета одежды. У девочки была вся жизнь впереди, чтобы носить столько черного кружева, сколько она захочет, он это ей обеспечит, даже если это будет последним, что он сделает. На шее ребёнка была цепочка с кулоном, подарок Розлин, с фотографией её матери внутри. Ещё одна мелодраматическая деталь. В ней не было толку, но Петир слишком устал, чтобы спорить. — Ты заставил меня влюбиться в тебя, хотя на тебе смерть моего отца, и ты никогда не говорил мне, и теперь никто не спасет наши души, и ты больной проебавшийся ублюдок, Петир, но ты — всё, что у меня есть. Всё, что есть у неё. Орган начал играть так громко, что Петиру показалось, что его череп расколется. Ребенок в его руках заплакал, и он должен был что-то с этим сделать, но не знал что, поэтому просто стоял. — Скажи ей, что мне жаль. — Какое имя вы дали ребёнку? Эдмур пихнул его в рёбра, острая боль привела его в чувства. К благочестию через боль. Как и раньше. — Алейна. — Чего ты просишь у церкви для Алейны? "Ну, — с горечью подумал он, — раз уж ты спросил, как насчет того, чтобы вернуть ей мать, мудила?" Её голос в его голове заглушал слова священника, и Петир думал, что это непрекращающееся эхо её голоса было своего рода его наказанием. — Ты отрицаешь Сатану? — спросил священник, и Петир почти рассмеялся. Однажды его точно пронзит молния. — Да. — Знаешь, мне жаль, что ты не утонул, Петир. — И все его деяния? — Да. — Мне жаль, что ты не утонул, когда Брандон подстрелил тебя... Я бы хотела, чтобы ты умер хорошим человеком, чтобы ты не становился таким. У меня был бы отец, а ты... Посмотри, что этот мир с нами сделал... Последние слова он не мог забыть — не мог понять, что такого она могла натворить, чтобы так убиваться... Может, он никогда не узнает. Ему стоило только надеяться, что Алейна никогда не спросит, ни о чем из этого, потому что что он сможет ответить? Я буквально поместил в эту бедную обреченную прекрасную девочку семя, что разорвало её на части? Её кровь буквально на моих руках, как и на твоих, и я заставляю тебя с этим жить? Видишь, любовь моя, я — тот, кого они называют монстром, но ничего, потому что Бог прощает грешников? Прощение было милой ложью, которую говорят слабакам, чтобы они могли жить с тем, что сделали. Застрявшая с ним и без матери, эта бедная малютка была вынуждена прийти к тем же выводам, но, может, только через какое-то время. Может, через какое-то время, она не будет ненавидеть его, ненавидеть себя. И, в конце концов, у неё в голове нет этого голоса, повторяющегося, как заевшая пластинка, снова, и снова, и снова.... Ему было её жаль. Он ей завидовал. — Почему ты не дашь мне хотя бы ненавидеть тебя? Почему ты забираешь всю мою жизнь и после делаешь то, что осталось, о тебе. — Вы верите в Святой Дух, католическую церковь, причастие святых, прощение грехов, воскрешение и вечную жизнь? — Мне жаль, что ты не утонул. Эдмур опять пихнул его локтем. — Помни меня, Петир, потому что я никогда этого не хотела, но люблю тебя, и я бы любила твоего ребенка тоже...***
Кулачок ребёнка сомкнулся на вороте его пиджака. Она прекратила плакать, и её глаза — серебристо-зеленые, без единой тени, — взглянули на него почти заговорчески, с улыбкой, которая подразумевала, что знает больше, чтобы насмехаться над глупостью происходящего. Огромная пустота этих монотонных заученных фраз, откровенно очевидное притворство и бессмысленная трагедия; она, кажется, находила своего рода горькое веселье во всем этом. "Как и я, милая". Петир мимолетно ей улыбнулся, и внезапно в его голове снова стало тихо. — Мистер Бейлиш, верите ли Вы в Святой Дух, католическую церковь, причастие святых, прощение грехов... Ну, он предположил, что было уместным представлять свою дочь миру со лжи и попытки перебить священника. — Да. Верю. (Пошёл ты на хер.) Он не произнёс этого вслух. (Не при ребёнке.)