Невесты для вампиров

- Сегодня мы, дорогие наши, покажем вам нашу замечательную лабораторию, - сказал Блед. - Покажем и расскажем всё так, как надо. - Вот как? - улыбнулась Мелисса. - А что в ней такого особенного? - Ну... Нет ничего особенного, - задумавшись, ответил Блед. - Ничего особенного, только всё самое необыкновенное... Есть ли различия между этими словами? - Ты так любишь эти игры слов... - сказал Джаспер. - Любишь их просто до невероятия. - Да, особенно люблю собирать всякие поговорки... Они часто помогают мне развить в себе уверенность и надёжность. Большую внутреннюю силу. - Ну, это тоже хорошо... Внутренняя сила тоже нужна. На кого ещё рассчитывать, кроме как не на себя и на Бога? - Действительно, Джаспер, - отозвался Блед. - В этом мире кроме как на себя, не на кого больше рассчитывать. - Ну и хорошо... Я думаю, что это очень даже хорошо... Знаю я, что такое тенденция полагаться на других... Есть радость надежд и ожиданий, правда, потом происходит очень мощное столкновение с реальностью, зачастую не с такой радужной, какой ты её себе воображал. - Ну да, такова жизнь... Всем пофиг. Вот, кстати, почему я собрал в этом доме, как Призрак Оперы, всё самое лучшее... Помнится, Эрик, этот Ангел Музыки, тоже очень любил всевозможные вещи и предметы, которые доставляли этому миру грацию и очарование. - Да, у меня этой грации полным-полно... Целые залы заставлены, - не без самодовольства заметил Джаспер. - Долго коллекционировали... Долгих два столетия... И получилось нечто совсем невообразимое. - Ну, мне нравится, не знаю уж, как тебе... Моему взыскательному вкусу всё это весьма и весьма удовлетворяет. - Ну, моим тоже... Изощряет вкус и ум, и все чувства... Не знаю, полезно ли это, нужно ли... - Да, думаю, полезно... И ещё могу сказать, что, если бы этих вещей не было, человек не был бы человеком, как бы это странно не звучало, и как бы мы не противопоставляли мир вещей и мир идей... Окружение, особенно произведениями искусства, очень сильно влияет на становление характера... Если бы в нашем детстве не было бы предметов роскоши, думаю, мы потеряли бы чувство стиля, чувство цвета, равновесие - всё то, что составляет душу истинного художника. - Ну да... Мелисса, ты, наверное, знаешь, что такое - жить среди красоты... Да не наверное, а точно знаешь... - Да, знаю, - несколько рассеянно ответила Мелисса. - Сакамаки меня к этому приучили. - Они очень любят изысканность... Наверное, все уши тебе прожужжали тем, что надо хорошо одеваться и иметь хорошие манеры? - Ну да... Они постоянно это от меня требуют. - Вот и славно, вот и замечательно... Значит, ты в состоянии будешь оценить то, что мы тебе предложим... То, что мы хотим тебе показать - это лаборатория. Которую мы оборудовали по последнему слову техники. Думаю, она придётся тебе по душе, равно как и то, что находится в ней. Нет, это не яды, вроде тех, что изготавливает Рейджи. Нет. - А что же это такое? - спросила Мелисса. - Это нечто вроде реставрационной... Мы восстанавливаем старинные произведения искусства. Пойдём, скоро сама всё узнаешь. - Это интересно... Вы меня заинтриговали, - сказала Мелисса. - Очень рад, - чеканно отозвался Блед. - Очень рад. - Вот сюда, - Джаспер сделал приглашающий жест. - Вот эта комната. Комната, в которую они вошли, была, действительно, очень красива. В ней было всё, что необходимо тем, кто имеет дело с произведениями искусства, нуждающимися в доработке, восстановлении и усовершенствовании. Повсюду стояли колбы и колбочки, странные склянки, бутыли, бутылочки и всё необходимое. Лежали наборы кистей, странные тампоны на длинных деревянных палочках, царапки (прямые и фасонные), косарики, клюкарзы, стеки, цикли, правильца, тупилки... Были тут и угольники, круговые циркули, клеевые кисти... Тут и там стояли рамы, большие и малые, Мелисса распознавала среди них работы знаменитых художников... Вот Моне изящно положил краску, а здесь угадывается рука великого Россетти... В середине помещения стоял большой стол странного вида, скорее даже, это был не стол, а что-то, напоминающее станок или что-то в этом роде. Мелисса довольно долго рассматривала это диво, которое видела впервые в жизни. - Вот так мы и работаем, - сказал Блед. - Сутками, день за днём. Возвращаем жизнь утраченному, ощущаем этот, как выразился бы Флобер, "трепет истории". - Очень мило, - сказала Белла, подивившись огромной стопке завершённых, доработанных картин, которые сияли, казалось, почти девственной новизной. Белла много читала о реставрации, однако и представить себе не могла, что можно довести старые работы до такого предела обновлённого совершенства. - Здорово у вас тут, - вздохнула Мелисса. - Жаль, что я так не умею. - Всё это лишь дело техники, дорогая, - отозвался Джаспер. - Регулярные, систематические усилия, прилежание, упорство... Вот истинные добродетели учёного. - Да, здесь чувствуется незаурядный ум, - сказала Белла. - Видно, что сработано на совесть и с душой. - Что же... Старались, - довольно улыбнулся Блед. - Вот эта картина особенно нравится, - указала Мелисса на полотно с изображением обнажённой дриады у ручья. - Необычайно хороша... Она как будто светится. - Да... Меня тоже завораживал этот мистический романтизм, - согласился Блед. - Это один старый голландский мастер. Он знал толк в своём ремесле. Сейчас уже никто не умеет так рисовать. - Я бы хотел у него поучиться, - сказал Джаспер. - Хотел бы взять у него пару уроков... Жаль, что он уже давно в могиле. - Вот ведь как произведения искусства переживают человека... Мы знаем о художнике совсем немного, только то, как его зовут. И совсем немного - про его биографию. А это произведение искусства говорит само за себя. - Да, действительно, - сказала Мелисса. - Здесь ничего ни прибавить, ни убавить... Истинная соразмерность. Благородная простота, которой так сложно добиться. - Соразмерность - критерий всех вещей, - заметила Белла. - Если художник не наделён способностью её улавливать, то пиши пропало. Не было бы ни Эллады с её невыразимым величием, застывшем в камне, не изящнейших, невероятно утончённых гемм и статуэток эпохи, которая ей подражала. Возрождение, я имею в виду. - Как мало, однако, нужно для счастья, - сказал Блед. - Лишь иметь под рукой маленькую вещицу тонкой работы... Пусть это будет даже не камея Гонзаго... Джаспер как-то подарил мне одну красивую штучку... Маленький медальон с изображением арлекина и девушки в маске на маскараде... Я любил её рассматривать при свете луны или свечей, в одиночестве. Нет, здесь не было фетишизма, скорее, это было то, что называется "скрытым очарование вещей", моно-но аварэ*, помните, наверное, этот эстетический критерий японского искусства... Мне сразу вспомнился один великолепный сонет Верлена Твоя душа как тот заветный сад, Где сходятся изысканные маски, — Разряжены они, но грустен взгляд, Печаль в напеве лютни, в шуме пляски. Эрота мощь, безоблачные дни Они поют, в минорный лад впадая, И в счастие не веруют они, И, песню их с лучом своим свивая, Луна лесам и сны, и грёзы шлёт, Луна печальная семье пернатой, И рвётся к ней влюблённый водомёт, Нагими мраморами тесно сжатый. - Мне нравится этот перевод, - ответил Джаспер. - Хотя их много. В этом есть что-то и лаконичное, и сдержанное, и очень нежное... И вообще стих прелестен - такая чуткая образность, такая интимность, камерность... Сразу вспоминается эпоха мадам де Помпадур, с её розовыми будуарами, мушками и напудренными париками, с её тонкими ароматами, пропитывающими расшитые подушки... И история кавалера де Грие вспоминается, что предпочёл несчастную любовь печальной карьере... Вот истинная эпоха грустных Пьеро, во всех смыслах... Думается мне, что этот костюм был тем, в который любили рядиться изнеженные аристократы, выдумывая себе проблемы... Вычурность, кстати, этой эпохе была очень свойственна, когда нравы облегчались, вкусы утончались, формы изгибались и искривлялись... Действительно, эпоха кривых зеркал, эпоха нежная, но полная неизбывной печали. Как это обычно бывает с теми, кому жизнь ни в чём не отказывает... - Ты хорошо говоришь, - грустно сказала Белла. - Красиво... Ты, наверное, многое читал про это время? - Я почти жил в нём, - ответил Блед. - В своих снах и фантазиях. Иногда сны - это всё, что у нас остаётся. И, конечно же, читал... Как сказал Шопенгауэр, "если бы на свете не было книг, я бы пришёл в отчаяние". - Или "сошёл с ума", что, в общем-то, одно и то же, - сказал Блед. - Да, думаю, ты прав. Пойдёмте, дорогие наши, нам надо показать вам то, что, возможно, вас очень заинтересует. Это - наша большая и красивая библиотека... Вы, надеюсь, любите читать? Не хотелось бы, чтобы столь очаровательные головки не могли бы поддержать разговор на любую тему... - Стараемся как можем, - сказала Белла. - У Сакамаки приходится пудрить себе мозги всякой всячиной... - Знание - настолько ценная вещь, что его не зазорно черпать из любого источника, - рассудительно заметил Блед. - Не я сказал, а великий Сицилийский Бык, Фома Аквинат. - Источники, конечно, тоже надо проверять, - Мелисса улыбнулась вампиру. - Иначе выудишь из них совсем не то, что нужно. - Ну, это как сказать... Вот, например, Отцы Церкви своей пастве не велели читать еретические сочинения... А сами читали. - Они это делали для того, чтобы дать достойный ответ на вызов... Чтобы писать все эти "Суммы против язычников" и тому подобное... - Ну да. Так оно и есть... - Вот именно. Но, думаю, они и из трудов своих противников могли почерпнуть что-то для себя. По меньшей мере, способы аргументации. Если они достаточно убедительные или изложены искусно, этими же средствами могли пользоваться и сами Отцы. Как говорится, "знай врага в лицо". - Да, Джаспер... Наверное, так оно и есть... - И не говори мне, что Отцы Церкви писали только для того, чтобы денег заработать... Думаю, эти великие труды заслуживают уважения хотя бы из-за их учёности, размера, старания и опыта, в них вложенного... Так, "Сумма теологии" Фомы Аквинского воодушевляет меня своей основательностью. - Да, основательностью... Хотя, как мне кажется, что этот труд, подобно флоберовской "Саламбо" - "шедевр прилежания, и только". - Не думаю... Скорее - шедевр трудолюбия, ума, логичности, техничности... Всего, что делает это научное произведение шедевром искусства... _________________________ * Моно-но аварэ — «очарование вещей», одно из наиболее ранних в японской литературе определений прекрасного, связано с синтоистской верой в то, что в каждой вещи заключено своё божество — ками, в каждой вещи — своё неповторимое очарование. Аварэ — это то, что вызывает восторг, взволнованность. Аварэ — внутренняя суть вещей (как и макото: японцы не разделяли красоту и истину), поэтому писатели и поэты прежде всего призваны были выявлять аварэ. Расцвет этого стиля приходится на эпоху Хэйан (IX—XII вв.), но тяготение к нему никогда не исчезало.