Цифры на руках

На часах половина шестого утра, и Виктор не понимает, какого чёрта он в такую рань не спит в ворохе пушистых и тёплых одеял, предаваясь сладким снам. Почему это он даже несмотря на невыносимую сонливость и тяжесть собственного непослушного тела встал с постели минут пять назад, а Юри всё ещё утыкается распухшим от сна лицом в подушку и показывает свою голую пятку, выглядывающую из-под края одеяла. Виктор, на самом деле, немножечко возмущен. (а возможно, не немножечко) Он ещё несколько секунд сверлит в высоком ворохе на кровати дырку своим пронзительным льдистым взглядом, а затем сокрушённо вздыхает и с неохотой бредёт в сторону кухни, стараясь изо всех сил не упасть и ориентироваться в приглушённой темноте квартиры. Зашторенное лёгкими прозрачными занавесками окно открывает вид на постепенно оживающий Нью-Йорк, светящий миллионами огней. Виктор любуется немного, широко зевает, проводит тыльной стороной ладони по лицу, обнаруживая очевидную утреннюю щетину, и гремит посудой в попытках отыскать турку. Кухня озаряется огоньком от спички, а затем и от зажжённой конфорки. Виктор садится за стол, кладёт руки перед собой и сверху на них голову, прикрывая глаза. Как же спать хочется. Сегодня в девять часов утра у них с Юри самолёт прямиком в Москву. Он решил показать своему соулмейту сначала столицу его родины, а потом уже они отправятся в Санкт-Петербург, чтобы Виктор в полной мере мог ознакомить Юри с тем, что его окружало всю его жизнь, что для него дорого и любимо. Они летят в Россию прямо перед Новым Годом, отпраздновав в Америке Рождество и День Рождения Никифорова, чтобы встретить там 2017 год. Год, когда Виктору наконец будет девятнадцать, затем двадцать. И теперь с каждым наступлением его праздника он будет взрослеть не только внутренне, но и внешне. От этих размышлений всё клокочет щемящим восторгом от того, что всё это настоящее, что ты, Витя, не в очередном своём сне, а проснувшись, не обнаружишь себя в голодных девяностых. Если честно, до конца в своё наконец обнаруженное счастье не верится. Виктор слишком много прожил (с л и ш к о м), чтобы просто так, не сомневаясь ни в чём, отдаться счастью и жить обыкновенной жизнью. Он пытается, правда пытается, но кажется, что проваливается каждый день всё сильнее и сильнее. Не оглядываться на своё прошлое категорически не выходит, оно ходит за ним по пятам, дышит в затылок, мажет шёпотом ушную раковину и обнимает цепкими руками поперёк грудной клетки, говоря, что всё это мимолётно, не может быть всё так отлично-хорошо, Витя, не может. Он каждый раз с опаской берёт Юри за руку, переплетая свои пальцы с тонкими чужими, боясь, что парень просто растворится. Боится касаться его полных и сладких губ, сминая их в робком и медленном поцелуе, обняв за талию. Боится даже смотреть в его тёплые карие глаза, глядящие на него с любовью. Это такое гадкое и подлое чувство, накрывающее его с головой в самые неожиданные моменты. Иногда, когда Виктор с Юри могут просто без дела валяться в выходной на кровати, запутавшись в объятиях, переплетя ноги и дыхание, в голове всплывают моменты войны, когда Виктор пытался сам не умереть и не дать этого сделать Юрке, когда так сильно хотелось взять нож и перерезать себе горло или просто остаться на улице на ночь, замёрзнув от холода в январе. Когда тело болело и было совершенно костлявым и уродливым, когда длинные волосы пришлось обрезать, когда Юрка чуть не умер от горячки. Картинки такие яркие и динамичные, отпечатавшиеся на корке мозга, что не кричать от ужаса невозможно. Юри пугается этих моментов ужасно, всегда подскакивает и тормошит его, пытаясь привести в чувство. Такое было всего два раза, но Виктор считает, что это слишком много для месяца их отношений. Именно по этой самой причине они отправляются в Россию. Чтобы он смог наконец свежим взглядом посмотреть на то, где сбывались его кошмары, его боль и страдания, счастье и улыбки, раны и слёзы, где бы он смог наконец облегчённо выдохнуть, убрать с голубых глаз отросшую платиновую чёлку, запахнуть поплотнее своё бежевое пальто от пронизывающего ветра у разводных мостов, улыбнуться и обнять Юри поперёк талии так трепетно и нежно, как только может, и надеть на палец кольцо. — Почему не разбудил меня? — потирая заспанное личико руками, тихо интересуется Юри, неожиданно кладя свой подбородок на макушку Виктора. Тот лишь вздрагивает, но ничего не имеет против той перспективы, когда Юри обнимает его за плечи слегка и приятно молчит. Виктор аккуратно изворачивается и сажает разомлевшего Юри себе на колени, ласково оглаживая ладонями слегка пухловатое лицо с до безумия милыми и мягкими щеками и целуя в нос и припухшие щёлочки вместо глаз. — Не хотел будить тебя. Ты слишком очаровательно спал. Юри теснее прижимается к нему, утыкаясь носом в открытую шею, и мерно сопит, кажется, снова проваливаясь в сон. Виктор смеётся и тормошит его, говоря, чтобы тот выключил газ. Он начнёт новую жизнь. Без всех этих неожиданных приступов, сомнений и страхов. Отпустит, переживёт и улыбнётся так, как улыбался в последний раз, когда его предплечья были ещё совершенно чистыми, а мама гладила по голове, называя Витенькой, а отец гордо смотрел на профиль сына. Теперь же у него есть «Юри Кацуки» и, ох, возможно, целая счастливая жизнь впереди с любимым человеком. — Нужно собираться, а то Юра будет недоволен, — хихикает Юри, наконец включая свет на кухне. Виктор слегка улыбается, согласно кивает и принимает решение рассказать Юри всю правду о себе в Санкт-Петербурге, когда его сердце будет не так стиснуто страхом и волнением. Юри должен знать, а Виктор обязан его успокоить, потому что это Юри Кацуки, он непременно будет винить себя в том, в чём абсолютно не виноват.

В конце концов, сейчас это не имеет значение, что кто-то из них ждал 102 года, а кто-то и ни минуты. Они вместе и вот, что по-настоящему прекрасно, думает Виктор, пряча коробочку с кольцом в карман пальто под ночным небом Питера.