Цифры на руках

Юра заливает в себя оставшийся в пластиковом стаканчике алкоголь и, откинув его куда-то за спину, обводит помещение пьяным взглядом помутневших зелёных глаз. Вокруг так много людей, большинство из которых он видит вообще впервые, пьяные и весёлые, возможно, уже находящиеся под чем-то запрещённым. Юре, на самом деле, плевать. Сейчас в его организме находится достаточно виски, кажется, вина и ещё чего-то, что он не сможет вспомнить даже если слишком сильно захочет. И опять-таки плевать. — Ты нормально? Парень поворачивает голову в бок, смотря на задавшего вопрос, что присаживается на тот же диван, где сидит он, и пытается сфокусировать расплывающийся взгляд, хотя он и так узнаёт его по голосу. Его просто невозможно не узнать, потому что уже довольно давно этот голос сидит под его кожей, а образ его хозяина всплывает перед глазами, словно какая-то надоедливая иллюзия. Но Юре не надоедает. — Просто отлично, — расплываясь в искренней и совершенно счастливой улыбке, отвечает Плисецкий и даже кивает для большей убедительности, а затем, немного неуклюже и смешно, подползает к парню и тычется носом в тёплое и приятно пахнущее плечо, обтянутое тканью футболки. В доме практически везде полутьма, да и вряд ли кому-то нужно обращать своё внимание на них, чуть обнимающихся на диване в углу комнаты. Юра прижимается к чужому боку и обвивает тонкие руки вокруг талии, ощущая, как большая и горячая ладонь ложится на его плечо, тем самым придвигая к себе ближе. Внутри бешеным стуком заходится непослушное сердце. — Тебе весело, Бек? Юра правда не знает, как всё пришло к тому, к чему пришло. Просто весной было так плохо и тоскливо, а Аня оказалась слишком хорошей подругой, которая не отстала от него. Анна всегда пытается выбить из него какие-то подробности из новых книг, донимая порой очень сильно, но её почти всегда успокаивает Саша. Аня слушает только своего соулмейта, всегда как-то тушуясь и становясь неловкой в её компании. Александра, высокая и коротко стриженная девушка с изысканной татуировкой на запястье рядом с именем своей возлюбленной, с самой первой встречи вызывает в писателе уважение. И Юра не понимает, как ему могло так сильно повезти встретить на своём жизненном пути двух таких замечательных людей. И, конечно, Аня не могла не познакомить Юрия с симпатичным казахом из теперь совершенно любимого кафе. Юра сопротивлялся до последнего, вызывая этим недоумение даже у вечно пофигистичной Саши, а её девушке только подливая этим энтузиазма и желания сдружить их. Он и сам не понимал, почему всегда так робел, когда Отабек появлялся в поле зрения, чаще всего подходя узнать заказ или просто кивнуть в знак приветствия. Отабек всегда дарил ему воздушные шарики, а Юра не знал, что с ними делать, впрочем, не знает он и сейчас, вечно бурча на довольного Алтына, который в очередной раз смог впихнуть ему свой маленький подарок. Однажды целую гору из подаренных шариков увидел Виктор, звоня своему «любимому Юрочке», когда тот был слишком усталым и сонным, чтобы в должной мере позаботиться о заднем плане. Тогда пришлось краснеть и сбитой от смущения речью заверять смеющегося Виктора о том, что это не его и он вообще не знает, откуда они взялись. Виктор, конечно же, смеялся ещё сильнее. В начале апреля он всё-таки столкнулся с Отабеком лицом к лицу, и возможности смыться в тот момент не было: у Анны был День Рождения, и вечеринка была закачена именно по этому случаю. Первые полчаса Юрка ходил с мрачной аурой вокруг себя и бурчал что-то о том, что подруга его нагло подставила. А Отабек просто ходил за ним по пятам, ничего не говоря и будто это всё было совершенно случайно. Плисецкий всё время в компании парня старался прятать свои руки за тканью кофт и толстовок, чтобы тот не видел его цифр, да и вообще никто не знал, что в этом году ему предстоит встретиться со своим соулмейтом. Зато сам Алтын никогда этого не скрывал, будто и не замечая взглядов, направленных на его «2015». От этого внутри Юрия до сих пор пусто. После празднования Дня Рождения их общей подруги они неожиданно стали больше проводить времени вместе. Юра начал заходить в кафе практически каждый день, частенько дожидаясь окончания смены Алтына и вместе с ним прогуливаясь по улочкам родного Санкт-Петербурга, разговаривая много и ни о чём. С ним всегда легко и тепло. Гадкое и холодное одиночество отступило уже как пару месяцев назад. А руки ему теперь греет другая рука, осторожно сжимающая и поглаживающая большим пальцем. Юрию от этого жарко где-то в районе грудной клетки. Отабек чуть поворачивает голову в его сторону и наклоняется вперёд, шепча в район пшеничной макушки: — Если честно, то делать тут нечего. Выпивка уже давно закончилась, а лицезреть пьяные рожи мне не очень приятно. Но если тебе... — Поехали отсюда, а? — полушёпотом говорит Юра и потирается носом об изгиб чужой шеи, слабо соображая, что он сейчас творит. Пофиг. Просто плевать, потому что хорошо и тепло. Он пропускает момент, когда они покидают кишащий пьяными и развеселёнными людьми дом, кажется, у выхода встретив Анну вместе со своей девушкой, которая блаженно обнимала свою половинку и покусывала мочку чужого уха. Юра только кивает им на прощанье, а затем его на свежий воздух вытягивает Отабек, всё это время тянущий его тушку за руку. И только от этого мозг Плисецкого перестаёт нормально функционировать. Прохладный ночной воздух остужает разгорячённое жарким помещением и крепким алкоголем тело, от чего Юрка приятно жмурится, послушно следуя за другом, ищущим свою где-то недалеко припаркованную машину. Бескрайний космос раскидывается над головами, сияя бесконечным числом звёзд, многие из которых наверняка уже давным-давно погасли, а люди до сих пор не знают об этом. Пока он рассуждает в голове о несчастной участи космических тел, Отабек находит свой автомобиль и, отпуская ладонь задумавшегося Юрия и открывая перед ним дверцу пассажирского сидения, заталкивает его в салон машины, хлопнув дверцей. — О, Бека, тебе ведь нельзя за руль! Ты же пил! — пьяно начинает лепетать Юра, как только хозяин авто присаживается на своё сиденье и фиксирует ремень безопасности, пытаясь сделать то же со своим другом. Но тот вцепляется в его крепкие руки тонкими пальчиками и всячески препятствует этому, продолжая бормотать что-то о нарушении правил. Алтын может только тяжело вздохнуть и поймать взгляд малахитовых глаз своим взглядом. — Успокойся, Юр, я выпил только один бокал вина, и прекрасно себя чувствую, в отличие от тебя, — как можно убедительнее говорит парень, внутренне молясь хоть на какую-нибудь здравую часть этого недоразумения, ведь не мог же он быть настолько пьяным. — Ну, тогда ладно, — мигом отлипает от него Юра, становясь каким-то слишком покладистым. Может, алкоголь его так меняет? Отабек просто не догадывается, что дело в его чёртовых глазах, в которые он не может долго глядеть даже в таком отвратительном состоянии. Потому что он пробуждает в нём то, чего не должно быть. Да, совершенно точно должно там отсутствовать. Юра отворачивается к окну и позволяет чужим рукам пристегнуть его ремень безопасности, только после этого Алтын садится в нормальное положение и заводит автомобиль. Мерный и успокаивающий звук мотора, от которого юношу тянет в сон, но как только веки самопроизвольно смыкаются, а машина наконец трогается с места, Отабек серьёзным тоном говорит: — Если наблюёшь мне в салон — пощады не жди, мелкий алкоголик. Юрий возмущён до глубины души за «мелкого алкоголика» и за то, что друг такого плохого мнения о нём. Теперь изгадить этот идеально чистый салон хочется от слова «очень», но Плисецкий справедливо полагает, что это действительно слишком и он пока не готов к расправе, поэтому просто половину пути дуется и строит из себя обиженного и оскорблённого. Изредка ловит на себе тёплые и слегка язвительные взгляды карих глаз, долго терпит, но в конце концов тянется правой рукой к магнитофону и врубает его. Лёгкая ткань ветровки натягивается в районе предплечья, оголяя некоторые фрагменты чёрной татуировки. Юре делается дурно, а в машине играет спокойная попсовая песня. — Уже ждёшь завтра? — как-то странно хмыкнув, спрашивает Отабек, переводя взгляд с бледной кожи Плисецкого на дорогу. Юра смотрит на него непонимающе. — Завтра первое августа, болван. Узнаешь точную дату встречи со своим соулмейтом, разве не здорово? Юра думает, что нет, не здорово, нетнетнетнетнет, но просто продолжает таращиться на ряд ровных чёрных цифр, будто видит впервые. Он не готов. Столько лет ждал этого момента, а сейчас просто хочет забиться в угол, обняв колени, а ещё лучше Виктора. Или Отабека, что находится на расстоянии вытянутой руки. — Ты ведь... — в горле сухо и дерёт, но он продолжает говорить: — узнаешь завтра тоже эту чёртову дату. Отабек безразлично пожимает плечами и выдаёт такое обыденное «Ну да», что хочется забиться в уголок повторно. Но Юра уверен, что тот сейчас думает о том же, о чём и он. Не нужно было рассказывать этому человеку о своей жизни, о жестокой насмешке судьбы, о гложущих внутри тараканах и своих переживаниях. Вот просто не надо было. Хоть Отабек и выглядит сейчас равнодушным до безобразия, Юрий понимает, что он тоже жаждет встречи со своей родственной душой. Тот ждёт соулмейта почти пятнадцать лет, конечно, не так много, как он сам, но тоже довольно долго. И Юрий искренне желает Алтыну самого лучшего человека на планете, который сможет заставить его улыбаться чуть чаще, быть более открытым и счастливым. Но проблема в том, что он сам не уверен в себе и своих чувствах. Не уверен, что хочет этой неизбежной встречи. Не уверен, что уж точно полюбит предназначенного судьбой человека. Не уверен, что хочет видеть, как чужие пальцы переплетаются с пальцами Отабека (хоть тот и позволяет нечто подобное крайне редко, но всё равно приятно, что такое дозволено лишь ему одному). Чёрт возьми, он не уверен в том, что испытывает его сердце, когда он рядом с Отабеком. Это всё неправильно. Он ведь ждал, и вот осталось совсем немного, а он, глупый Юрка, думает о всякой фигне, а не о своей будущей половинке. Вновь смотрит на лицо Отабека и думает, что было бы просто замечательно, если бы они были соулмейтами. Но тут же даёт себе мысленную затрещину, боль от которой пульсирует где-то в районе грудной клетки. Они не соулмейты. Нет. Они не могут ими быть по определению. У него своя дорога, у друга — своя. Просто так совпали годы и месяцы встречи, но это ничего, так действительно бывает, он читал. И соулмейты никогда не видятся до назначенной встречи. Он пытается собраться с мыслями, несмотря на то количество выпивки, что находится в его организме. Представляет Виктора, родного и доброго, искренне верящего и ждущего своего единственного человека куда больше, чем он. На таких, как Никифоров, необходимо равняться многим, и Юра равнялся все эти годы, но сейчас система даёт сбой, и это действительно паршиво. Он вспоминает чувственных Александру и Аню, целующихся будто бы не у всех на виду, вспоминает прочитанные книги, и полагает, что все ошибки исправлены в механизме. Всё нормально, да. Но, блять, конечно же нет, стоит Отабеку открыть рот и заговорить. — Тебе в какую квартиру? Плисецкий снова хочет убить себя за то, что позволил Алтыну узнать слишком многое из его личной жизни. На самом деле всё, потому что он первый его друг, не считая Виктора, а девушек своими драмами ему нагружать никогда не хотелось. — Ни в какую, — честно отвечает Юра, утыкаясь лбом в холодное стекло. — В смысле? — не понимает Бек. — Не хочу в свою квартиру, в квартиру Виктора тоже. Там холодно и одиноко, а мне сейчас так паршиво, что лучше просто замолчи, иначе я правда наблюю тебе тут. — Понятно. А Юрию вот нихрена не понятно, потому что когда автомобиль останавливается, Отабек быстро выбирается на улицу и открывает перед замешкавшимся писателем дверцу, открывая вид на немного знакомый подъезд. По крайней мере, он точно здесь был пару раз. А когда до затуманенного алкоголем сознания всё-таки доходит, Юра удивлённо округляет глаза. Отабек фыркает. — Так и будешь сидеть или мне тебя как принцессу на ручки взять? — с насмешкой задаёт он вопрос, не дожидаясь нормальной реакции от явно слегка заторможенного парня, и хватает того за руку, вытянув на свободу из салона машины. — Всё-таки понести? — карие глаза щурятся, это Плисецкий видит даже в такой темноте. — Да ну не пошёл бы ты, — «любезно» отказывает Юрка, выхватывая своё запястье из чужой хватки и делая шаг в сторону подъезда. Но голова начинает кружиться тут же, а сам юноша заваливаться набок. — Я-то пойду, а вот насчёт тебя не уверен, — подхватывая лёгкое тело под подмышки, усмехается Алтын, затем прижимая к себе одной рукой несопротивляющееся тело, а другой закидывая верхние конечности своего друга себе на плечи. — Эй, принцесса, ногами талию обхвати, а руками за шею, а то упадёшь ещё. Юрочка повисает на Отабеке словно мартышка, обвивая его руками и ногами, а голову укладывая на плечо, уткнувшись покрасневшим лицом в ткань майки. Стыдно отчего-то невероятно, а сердце стучит всё громче и громче. Остаётся только молиться о том, чтобы тот, кто является причиной его бушеваний, не заметил этого. Хорошо, что квартира Отабека находится на втором этаже, хотя Юрий практически уверен, что для казаха пройтись с его тушкой в руках хоть на десятый будет не такой большой проблемой. — Да отпусти ты меня уже, — начинает он всё-таки возмущаться, когда Отабек, всё также аккуратно придерживая его за талию, закрывает за ними входную дверь и включает свет в прихожей. Юра здесь впервые, но глазеть по сторонам сейчас нет ни сил, ни желания. От тела, к которому он прижимается, веет невероятным теплом и уютом, и от этого на душе спокойно и хорошо, а глаза сами слипаются. — Грохнешься ещё, — фыркает в ответ Алтын, а парень с ним мысленно соглашается, но для вредности впивается в плечи ногтями. Отабек на это никак не реагирует, просто продолжает идти целенаправленно куда-то, пока в его руках бухтит, на минуточку, взрослый человек. Виктор бы покрутил у виска, однозначно. Отабек усаживает его на неразобранную постель и принимается стаскивать с него ветровку и обувь, будто с маленьким ребёнком нянчится. У Юрки просто не остаётся сил на сопротивление, поэтому он просто откидывается назад на мягкий матрац. — Ты будешь спать со мной, — твёрдо говорит он, когда Отабек достаёт из шкафа дополнительные подушку и одеяло, ибо ночи в Санкт-Петербурге оставляют желать лучшей температуры. — Не неси чушь. — Чего ты боишься, Бека? — интересуется Юрий, очерчивая взглядом непонимающее лицо напротив. — Приставать я к тебе всё равно не смогу («хотя хочется...»), да и ты ко мне тоже. Просто полежим вместе, как два друга. Хочется прикусить себе язык, но не получается. Он даже не подумал, что парень мог ничего такого и не подразумевать под ночлегом в гостиной, а просто проявляет гостеприимство. Идиотом себя выставляет тут, блять. — Если тебе так этого хочется, — вздыхает и соглашается Отабек, запихивая подушку обратно, а одеяло всё же беря с собой. Юра мысленно хвалит его, потому что в процессе сна он явно бы стянул всё себе, а так у каждого теперь есть своё. Он напрасно пытается помочь хозяину квартиры разобрать постель, только больше мешая; оба сходятся на мнении, что слишком устали для принятия водных процедур, и, когда они наконец оказываются прямо в одежде каждый под своим персональным одеялом, Юре, уткнувшись лицом в подушку, что наверняка провоняется алкоголем на утро, иррационально хочется рыдать. Потому что ему сейчас настолько потрясающе, что он и представить себе не может, что так хорошо ему может быть с кем-то помимо этого парня, пока ещё ищущего удобное положение для сна и ворочающегося от этого. Что могут быть чьи-то чужие ладони, согревающие его собственные. Что существуют на свете глаза прекраснее этих карих, отчего-то смотрящих на него сейчас так внимательно и проницательно, будто достают до самой глубины его души. И что его сердце когда-нибудь будет так же сильно переворачиваться от чужих прикосновений, похожих на этот невесомый поцелуй в лоб. Юре хочется разодрать цифры на своих руках. Чтобы они исчезли, растворились, испарились и никогда больше не появлялись вновь. Это больно, когда на тебя смотрят с добротой и светом, отстраняясь от твоего лица. Это больно, когда тихий шёпот желает: — Спокойной ночи, Юр. Это больно, когда хочется выдохнуть невероятно правдивое «Я люблю тебя», а получается лишь: — Спокойной, Бека. Это так невыносимо, когда ногти всё-таки проходятся по нежной коже на предплечье.

***

Юрий просыпается, когда сквозь довольно большое не зашторенное окно в спальню проникают лучи утреннего солнца. Они скользят по тёмному полу, доходят до постели и осторожно перемещаются на лицо парня, спокойное и умиротворённое, но как только луч попадает на глаза, юноша морщится и пытается закрыться, поворачиваясь на бок и наконец лениво приоткрывая один глаз. Сначала он совершенно теряется и не понимает, где находится, но когда память услужливо подкидывает ему события минувшей ночи, Юрий резко садится на кровати. Лучше бы он этого не делал, правда. Голова раскалывается на части и пульсирует болью прямо изнутри, он массирует виски, но это, конечно же, ни черта не помогает. Здравствуй, похмелье. Юра осматривает комнату, подмечая в ней минимализм вещей, а ещё отсутствие одного казаха. И словно читая его обеспокоенные мысли, Отабек заходит в спальню, тихо открыв и закрыв за собой светлую дверь. — Доброе утро, — приветствует хозяин квартиры, а в руках у него стакан воды и пластинка с таблетками. Растрёпанный и всё ещё немного сонный Юра кивает и потягивается, с силой сдерживая рвущийся наружу зевок, в то время как Бек мягкой походкой босых ног минует расстояние от двери до постели и присаживается на самый её край. Он молча протягивает Плисецкому таблетки с водой и улыбается слегка на хриплое «спасибо». Юрий делает осторожные и неторопливые глотки, наблюдая из-под пушистых светлых ресниц за сидящим совсем рядом другом. На том только домашние чёрные штаны, и это, на самом деле, заставляет Юру смутиться, потому что он ловит себя на желании провести ладонями по этому рельефному телу и широким плечам. Он давится от собственных же мыслей, а Алтын обеспокоенно стучит по его спине. — Сколько времени? — Почти десять, — отвечает Отабек и встаёт, смотря на свернувшегося в одеяло писателя сверху вниз. — Я кинул твои вещи в стиралку, потому что от них нереально несёт. — В ответ лишь неразборчивое мычание. Юрию не хочется вставать. Голова болит, во рту какое-то дерьмо, да и кровать слишком тёплая и пахнет своим хозяином приятно. Да и десять всего утра, спешить действительно некуда. — А ещё я пиццу заказал. В этот момент Юрий так сильно ненавидит усмехающегося и полуголого Отабека, потому что пиццу он обожает практически так же сильно, как и яблочные пироги Виктора. — Засранец, — бубнит Плисецкий и кое-как выбирается из вороха двух одеял. — Зато любимый засранец, — довольно хмыкает парень, а Юрка и не может поспорить. Отабек достаёт из шкафа спортивные штаны и белую майку, вручает это всё ещё страдающему от похмелья другу и уходит на кухню. Юрий осторожно смотрит на закрывшуюся дверь и опускает взгляд на одежду в своих руках, а затем утыкается в приятно пахнущую свежестью и чистотой майку, вдыхая её аромат и впитывая в память. Господи, это утро так похоже на утро влюблённых соулмейтов из книг и романов, что хочется плакать. Он всё-таки обращает внимание на свою руку, когда переодевается в майку Алтына, замечает красные полосы от ногтей и кусает губы, пока внутри расползается чувство всепоглощающей пустоты. Завтра к «2015.08.» добавится точная дата встречи. И у Отабека появится тоже. Переодевшись, он выходит из спальни и осматривается в поисках кухни, потому что он здесь впервые и совсем не ориентируется. Для начала он безошибочно попадает в ванную комнату, где кидает в корзину для грязной одежды свою и умывается холодной водой из-под крана. Сильный запах какао довольно отчётливо доносится из-за дальней двери, поэтому Юра осторожной походкой направляется именно туда, как только покидает ванную. Отабек сидит всё в том же полуголом виде на подоконнике, на котором стоит парочка горшков с кактусами и какие-то непонятные баночки, и смотрит из окна на голубое утреннее небо. Когда Юра входит, он оборачивается и одаривает того странным нечитаемым взглядом. У него от этого взгляда сердце застревает в глотке и мурашки по позвоночнику табунами. — Пиццы ещё нет, — говорит Бек и всё смотрит и смотрит, а Юре просто хочется ответить, что, мол, ничего, мне плевать на пиццу, на весь мир и эти грёбанные законы нашей Вселенной с соулмейтами, потому что у меня есть ты. Но, если честно, есть он хочет, Отабек никогда не будет принадлежать ему, а сам он ему не нужен. А от боли можно абстрагироваться. Не сейчас, может, как-нибудь потом получится. Сейчас можно просто потерпеть. Юра всё так же продолжает стоять на одном месте и не знает, куда можно себя деть, как устроить свои руки или куда переместить взгляд. Слышится лёгкий смешок со стороны окна, а затем босые ступни касаются пола и приближаются к застывшему Юрию. Длинные пальцы зарываются в светлые волосы, слегка тормоша их и массируя кожу головы подушечками пальцев. От этого сердце беспокойно бьётся, а ладони потеют. — Да не стесняйся ты, чувствуй себя здесь свободно. Можешь даже в холодильник без спроса заглядывать, — с добротой и улыбкой в голосе говорит Отабек, напоследок делая на чужой голове полный кавардак из спутанных волос и отходя от него на шаг. Юра стоит с низко опущенной головой, силится подавить желание пристыженно закрыть пылающее лицо ладонями и ещё подтянуть вечно спадающие с узких бёдер чужие штаны. Он почти говорит: «Делай так чаще», имея в виду приятное прикосновение к своим волосам, но на деле пихает того локтём чуть в сторону и нагло подходит к высокому холодильнику и спрашивает: — Пиво есть? Он надеется, что его соулмейт будет немного более предусмотрительным, чем Алтын, потому что у того в холодильнике нет ни баночки хоть какого-нибудь пива, ни даже минералки, а похмелье, кажется, только сильнее вцепляется в его плоть. Когда в дверь наконец звонят, Отабек оставляет своего гостя одного на кухне в компании шипящего и нежелающего настраиваться старенького радио, а возвращается с двумя коробками пиццы и слегка проступающей довольной улыбкой на губах. Юрию хочется возмутиться тому, что парень выходил к доставщику без майки, светя своим торсом, но вовремя прикусывает щеку изнутри и резко крутит колёсико на радио, из-за чего помещение неожиданно наполняется громкими шипящими звуками. Противное шипение, впрочем, тут же стихает, а Юрка строит непонимающее лицо. Пиццу они съедают довольно быстро, наконец бросают попытки с радио, хозяин квартиры ставит его куда-то на верхнюю полку, а Плисецкий начинает мычать какую-то неясную мелодию сквозь сжатые губы. Отабек наливает себе в чашку горячее какао и переводит нечитаемый взгляд в окно, вновь рассматривая там что-то. А Юра смотрит на него. Смотрит, скользя внимательным взглядом по красивому профилю друга; смотрит, как тот закусывает нижнюю губу, как медленно переводит карие глаза прямо на него и как совершенно искренне заламывает брови в печальном выражении. — Ты боишься не понравиться своему предназначенному? — сипло интересуется Отабек, не разрывая зрительного контакта. В груди всё предательски сжимается от этого вопроса, в горле першит, а голова только сильнее пульсирует болью. — Или... — друг на мгновение запинается, и всё естество писателя замирает в ожидании продолжения, — если тебе он не понравится? Бесполезно. Всё это бесполезно с самого начала. Отабек читает его, словно открытую книгу, пробираясь на самые глубины, туда, куда сам он боится даже сунуться. В этот момент Юрий видит перед собой своё же отражение, с теми же мыслями и переживаниями. Он сглатывает образовавшийся ком в горле и выдавливает улыбку, говорит, что не хрен тут всякую пургу нести, что как соулмейты могут друг друга не любить, а сам будто в этот момент падает в пропасть. Он говорит и говорит, а потом просит какао. И сдерживает слёзы. Юра никогда ещё настолько сильно не чувствовал себя таким неправильным, потому что Отабек с полуулыбкой отвечает: «Да, ты прав, что-то я сегодня не в себе. Глупости говорю». Вот так, то, что он испытывает к своему чуть ли не единственному другу — глупость. Конечно же. — Все ведь любят своих соулмейтов, они часть нас, — продолжает рассуждать Отабек, ставя перед ним белую чашку с дурацкими розочками. Юра хочет закрыть уши руками и громко закричать, срывая голос и хрипя, но вместо этого он важно кивает и отпивает из чашки, обжигая язык слишком горячим какао, но никак не подавая вида, что во рту жжёт. В груди жжёт куда сильнее, а глаза печёт из-за еле сдерживаемых слёз. Больно. И какао здесь ни при чём.

***

Юрий устало валится на свою кровать, мягкую и удобную, и закрывает глаза. Голова гудит, а во рту горький вкус рвоты. Он блевал десять минут назад, согнувшись над унитазом и пытаясь не вымазать свои волосы, лезущие прямо в лицо. Съеденная за день еда теперь вне его желудка, но Юрию как-то всё равно. На душе гадко явно не от этого. Он проваливается в беспокойный сон медленно и будто нехотя, словно его сознание обволакивает сырой и холодный туман, но когда парень всё-таки отдаётся небытию, телефон в кармане его заботливо постиранных Отабеком джинс начинает гудеть. Юра через силу разлепляет сонные глаза, натыкаясь взглядом на горку из воздушных шариков в углу, а затем уже пытаясь вытащить трезвонящий мобильник. Раздражение подкатывает новой волной рвоты к горлу, но тут же исчезает, стоит только прочесть имя на дисплее. — Ты чего звонишь? — хрипящим голосом спрашивает он в трубку, утыкаясь лицом в покрывало. — В смысле «чего звоню»? Тебя в скайпе нет, в сети тоже, вот я и решил, — отвечает Виктор, и его голос так сильно убаюкивает и успокаивает, что Юра почти отрубается, но Виктор продолжает: — У меня сегодня выдался выходной, поэтому звоню так рано, ну, то есть, у тебя уже не рано, в общем, ты понял. — Наступает тишина. — Юр? — Ммм?.. — нехотя мычит он в ответ, всё ещё не имея ни малейшего желания перевернуться на спину или встать, чтобы членораздельно говорить. — Что у тебя случилось? — обеспокоенно интересуется Никифоров, а Юрий перестаёт на мгновение дышать. — Ничего. С чего ты взял, что что-то случилось? У меня всё в порядке. — Не ври мне, — резко прерывает Виктор серьёзно. — У нас с тобой особая связь за эти годы, так что я отлично чувствую твоё дерьмовое состояние. Выкладывай, малыш, иначе я вернусь первым же рейсом в Россию и наш разговор состоится лицом к лицу. Ты этого хочешь? У Юрки плечи дрожат и губа искусана в кровь, а ещё горячие слёзы, впитывающиеся в ткань пледа. И, возможно, треснутое в середине сердце. — Ты прав, — говорит он и садится, подбирая под себя колени и сильнее прижимая телефон к уху. — У меня проблема, огромная проблема. — Говори. — Я влюбился. Он ушёл из квартиры Отабека довольно рано, говоря, что если он не выберет обложку для книги через день, то ему крупно не поздоровится. Друг кивал и говорил, что всё понимает, что у него сегодня выходной и он собирался проваляться весь день перед телеком вместе с ним, но раз такое дело, то удачи, и потрепал по волосам. А ещё снова всунул шарик на лестничной площадке прямо на глазах у старушки из соседней квартиры, по-прежнему светя голым торсом и накачанными руками. На самом деле, крайний срок для книги был больше чем через неделю, а в середине месяца планировалась её презентация для поклонников, но из Юры оказался неплохой актёр. Практически весь день он провёл в библиотеке, обложившись стопками из книг по теме соулмейтов. Он перерыл все книги в городской библиотеке, но так и не смог найти пункта, когда ждущий влюбляется в кого-то до встречи. Такого просто никогда не было, ведь природа убрала эту функцию из человека, так почему? Почему именно с ним всё это происходит? — Что? — через две минуты абсолютного молчания переспрашивает тихим голосом Виктор на том конце связи, пока Юра молча глотает слёзы. — Подожди, ты, наверное, что-то путаешь. Ты не можешь никого любить сейчас. — Могу, как видишь, — горько хмыкает Юрий. Когда он ничего не обнаружил, то стал себя успокаивать, что всё, что он чувствует по отношению к Алтыну — дружеские чувства и сильная привязанность, так как он стал единственным кроме Виктора человеком для него, что мог так сильно узнать Плисецкого. Виктора сейчас нет рядом, поэтому он и начал накручивать себя по пустякам, ибо вставить мозги некому. Спрашивать обо всём этом Аню и Сашу было как-то неудобно, а Отабек вряд ли бы оценил. Поэтому, мысленно согласившись с тем, что он неправильно распознал свои чувства, Юрий взял какой-то роман про родственных душ, чтобы окончательно убедиться, что испытывает нечто совершенно другое. Выходил он с красными от слёз глазами и дрожащими руками, которые пытался спрятать в карманы ветровки. Шарик он отдал пробегающей мимо ребятне, криками и смехом отреагировавшей на такой подарок. Знал же, что бред, что это гнилое чувство, засевшее под самой кожей — и есть та самая любовь, ведь сам пишет о ней книги и, можно сказать, зарабатывает. Неправильная и самая отвратительная любовь на свете. — Отабек, да? — просто для формальности спрашивает Виктор каким-то уставшим голосом, на что Юрка просто слабо кивает головой, хоть тот его и не видит. Он даже не помнит, когда успел рассказать ему о казахе. — Уже завтра, ты в курсе? Что ты будешь делать? — Не буду с ним видеться, — отвечает Юра, ощущая разрывающую тоску в районе диафрагмы. — Сейчас мне нужно плотно заняться работой, а когда книга будет готова, то несколько дней будет проходить раздача автографов, а потом... Я не знаю, я ничего не знаю. Всё запутанно. — Не плачь, — мягко просит Виктор шёпотом через динамик телефона. Юрий чувствует, будто его обнимают родные тёплые руки, а затем заботливо гладят по голове, прямо как тогда, много лет назад, когда чёрные цифры на руке въелись в кожу словно проклятие. — Лучше бы мой соулмейт умер... — сипло шепчет он, но Виктор его слышит. — Не смей так говорить! — резко и громко кричит Никифоров, от чего парень крупно вздрагивает и замирает. — Ты встретишь своего человека уже совсем скоро, ты увидишь его, поймёшь, что все твои сегодняшние заморочки просто глупости, и будешь жить с соулмейтом всю жизнь, любя его, а он тебя в ответ! Ты ждёшь столько лет, Боже, а теперь желаешь своей же частичке смерти? Может, мне тоже пожелать?! Как же я буду рад, что завтра мой год исчезнет! Все сто лет только об этом и мечтал! Он слышит, что Виктор тоже уже плачет, у него истерика, а её причиной является он сам, так просто разбрасываясь такими страшными словами. Юра сжимает телефон в руке со всей силой. — Ты прав, прав, Виктор... Просто, я так скучаю по тебе, мне одиноко, может, поэтому я решил... — Я тоже скучаю, — преодолевая всхлипы, выговаривает тот, на что Юрка слабо улыбается. Огромное облако из разноцветных воздушных шаров вырывается на свободу из окна на седьмом этаже, ярко выделяясь на предзакатном небе. Дети, играющие на площадке, загораются восторгом и громко кричат, задирая головы вверх и выставляя руки к небу. Сидящие на лавочках родители качают головой с снисходительной улыбкой на губах и думают, что кто-то отмечает праздник. Юра думает, что у него просто траур по похороненным чувствам и дефектной любви. И каждый остаётся при своём мнении.

***

Следующие две недели он не видится с Отабеком. Не ходит в кафе, не звонит и не пишет ему, а на все расспросы Анны только отмахивается и говорит, что времени с презентацией его новой книги совсем нет, на что она забывает об Алтыне и начинает быстро канючить все подробности о новом произведении. Впрочем, он почти не врёт, так как работы действительно куча. Юрий потягивается, заходя в ванную комнату, и становится перед зеркалом. Включает прохладную воду и наспех умывается. И никаких взглядов на правую руку. Сегодня у него последний день раздачи автографов, а затем можно будет хорошенько отдохнуть ещё один день. Он уже давно не бывает в квартире Виктора, всё чаще готовит сам (ведь за столько лет жизни неплохо преуспел в этом деле) и реже заказывает что-то готовое на дом. Старается замазать тональным кремом синяки под глазами и расчесать спутанные ломкие волосы. И улыбаться. Улыбаться шире и по возможности ярче, чтобы фанаты видели на сегодняшней встрече, что он рад всех их видеть. Он действительно рад, правда, но солнечный луч падает на висящий на стенке календарь, и знойный август вдруг превращается в безжалостный январь, покрывая инеем все внутренности. На календаре с фотографией подсолнухов 12 августа 2015-го года, а на руке «2015.08.13.». И это не больно. (может быть совсем немного) Виктор пытается его подбодрить и настроить на встречу по скайпу, пока неугомонный Маккачин всё время тянется облизнуть веб-камеру своего хозяина, вызывая смех не только у него, но и у Юры. Юра говорит, что всё нормально, он справится со всем и ему уже наплевать на те слова, что он сказал тогда, в последний день уходящего июля. Виктор кивает, но смотрит на него печальными голубыми глазами. Он знает, но Юрий это игнорирует. Приезжая на специально подготовленное для пресс-конференции место, Юрий обнаруживает уже огромную очередь из кричащих девушек и парней, которые улыбаются ему и смотрят с неприкрытым восторгом, а также группу из редакции и журналистов. Это, на самом деле, придаёт сил, он садится за своё место и берёт ручку, разрешая подпускать первого фаната. — У этой книги самый грустный конец из всех, что я когда-либо читала, — лепечет растроганная Аня, суя ему книгу для росписи. Юрий хмыкает и быстро ставит свою подпись с пожеланиями и благодарностями. Он говорил ей, что вручит ей свой автограф лично, что не нужно стоять в очереди, но когда она слушалась кого-то, кроме своей девушки? Прошло уже почти три часа с начала этого мероприятия, и очередь из фанатов медленно подошла к концу, от чего писатель облегчённо выдыхает. Подруга напоследок целует его в щеку и убегает по делам. Ещё парочка человек и можно заканчивать. Юрий выходит из прохладного здания на улицу, прощаясь с группкой фанаток, оставшихся обсудить книгу, и смотрит на ясное небо, не сразу замечая стоящего рядом с ним человека. А когда замечает, то хочет провалиться сквозь землю. — Привет, — обыденным голосом говорит Отабек и кивает головой в знак приветствия, пока Плисецкий не может пошевелить даже пальцем. Парень выглядит совершенно обычно: то же непроницаемое выражение, та же причёска, те же глубокие карие глаза. Но аура вокруг него изменена, хотя Юра и не уверен, почему так думает. Алтын чем-то подавлен. От этого сердце предательски останавливается на секунду. — Привет. — Как прошло? — Нормально. Летнее солнце палит, удушает и обжигает кожу, поток жизни проносится яркими машинами и пёстро одетыми людьми, а они стоят совсем рядом, ощущая нечто особенное между своих пальцев. — Я читал её, ну, твою новую книгу, — после нескольких минут полного молчания сообщает Отабек и засовывает руки в карманы штанов, чуть поворачивая голову в сторону Юры. — Да, и как она тебе? — Юра вообще не понимает, как до сих пор ноги держат его в вертикальном положении, почему в горле так сухо, голова начинает болеть, а кожа на руке, скрытая летней рубашкой, гореть и покалывать маленькими ожогами. — Слишком отчаянно. Герои заслуживали счастливого конца, — отвечает друг и неожиданно подходит ближе. Юрке хочется отойти, убежать, но он послушно стоит на одном месте и считает про себя от десяти до одного, чтобы спокойствие овладело его разумом, а ещё лучше телом. — Такова реальность, моё вдохновение и сюжет. Отабек пожимает плечами, мол, наверное, тебе виднее, ты же её создатель, а потом смотрит в глаза настолько проникновенно и долго, что дыхание останавливается, а тёплый ветер поддувает в спину, толкая вперёд, прямо в пропасть, из которой нет выхода. — Покажи свою дату, — неожиданно просит Бек и тянет руку в его направлении с таким выражением на лице, что хочется плакать и фотографировать его со всех ракурсов, чтобы в особенно тяжёлые дни смотреть на эти фотографии и делать себе намного больнее, чем есть сейчас. Перед глазами возникает календарь с подсолнухами, цифры на руке горят болью отчётливее и слышится треск. Внутри что-то лопается, сгибается пополам и ломает себе позвоночник. Юра чувствует, как его накрывает паника: дышать становится практически нечем, а глаза наполняются влагой. Он не хочет показывать никому эти чертовы цифры. Не хочет слышать слова поздравления в свой адрес, что как это замечательно, ведь он так долго ждал этого дня и вот уже завтра он настанет. Юре не хочется до полумесяцев на внутренних сторонах ладоней объяснять, что да, это, конечно, всё здорово, я рад, но я немножко умираю, потому что у меня опухоль на сердце размером с твой кулак. Юрий не желает показывать ни своё проклятие, ни знать дату счастья Отабека (он знает от подруг, что встречи с соулмейтом у того ещё не было), потому что он, похоже, хоть и мазохист, но не до такой степени. — Нет, — шепчет он каким-то жалким полувсхлипом и дёргается от тянущейся к нему руки, словно в той находится нож, вот-вот готовый пронзить его плоть. Отабек застывает в таком положении и смотрит внимательно, даже не думая продолжить наступление на парня или что-то сказать. Он просто стоит и ждёт чего-то от него с такой ясной грустью на дне радужки, что Юра просто теряется и, шепча сбивчивое: «Прости, Бека, мне нужно идти. Пока», убегает в сторону дожидающейся у такси помощницы редактора, чувствуя, как раскалённый воздух горячит кожу лица, а между лопаток образуется кровавая мозоль от взгляда позади. Он старательно отводит заплаканные глаза в сторону, когда девушка в салоне машины пытается расспросить его о причине слёз. Если бы он мог объяснить, то рассказал бы. А так может только унимать дрожь в теле и утыкаться лбом в раскалённое стекло автомобиля. Если завтра всё-таки наступит, то пусть поторопится, иначе он окончательно сойдёт с ума от этой боли внутри.

***

Юрий испытывает смешанные чувства. Его новая книга выпущена в свет только неделю назад, но уже полюбилась довольно многим, собирает неплохие сборы с продаж и активно обсуждается в сети и в парочке журналов. Виктор поздравляет с очередным успехом и посылает воздушный поцелуй на пиксельном изображении ноутбука, а потом спрашивает про время, и думать об этом хочется мало. Не хочется ни капельки, на самом деле. Он испытывает смешанные чувства, потому что цифры на бледной коже наконец все, и Юра впервые с момента признания своей гадкой любви к совсем не тому человеку ощущает крошки теплоты в районе опухоли и совсем немного радости по поводу встречи. «2015.08.13. 13:07» покалывают и пробуждают в ленивой голове множество воспоминаний, начиная с первого дня весны далёкого 1951-го года, когда Виктор прижимал к себе зарёванного восемнадцатилетнего мальчишку, от которого он сейчас мало чем внешне, да и внутренне тоже отличается, и заканчивая отъездом Виктора в США. Может, ещё немного заканчивая вчерашней встречей, но это не важно. Уже нет. Он выходит на улицу в свой заслуженный выходной и решает наведаться в берлогу Никифорова хотя бы просто для того, чтобы поностальгировать. На часах около одиннадцати утра, внутри какая-то подозрительная сосредоточенность и спокойствие, а в мыслях образ соулмейта. Он всё ещё надеется, что им окажется девушка. И он будет любить её больше всего на свете. Конечно, будет, и Отабек свою половинку тоже. Юрий не совсем понимает, почему ноги привели его прямиком к входу в кафе, в котором работают его подруга и почти-уже-не-любовь. Он мешкается немного перед дверью, заглядывает через окна внутрь и всё же проходит в помещение, чтобы с порога и самого первого вдоха этой атмосферы понять, что он скучал. Безумно скучал. Юра не знает, можно ли считать свой поход в это заведение неким прощальным жестом по отношению к своим чувствам, но обдумывать это не хочется совершенно, когда к столику подходит Отабек в фартуке и белой рубашке с блокнотом в руках. Он смотрит будто поверх него, и Плисецкого это беспокоит куда сильнее. — Привет, — отстранённо произносит Бек, наконец смотря Юрию прямо в глаза и, Юра готов поспорить, вздрагивает, когда натыкается на ответный взгляд малахитовых глаз. — Прости, что так неожиданно убежал, — сразу начинает извиняться он, внутренне успокаивая себя, что именно за этим и пришёл. — Мне правда очень жаль, Бека. Отабек как-то мигом оттаивает, от чего на душе писателя становится ещё теплее тоже. Алтын улыбается краешками губ и говорит, что всё нормально, он понимает и что ничуть на него не в обиде, а потом спрашивает заказ, хотя ему это вовсе не нужно, ведь знает, что Юрий закажет их потрясающий кофе и шоколадное пирожное. Юра засиживается в кафе, наблюдая за посетителями и разговаривая о всяком с часто подходящей к его столику Анной. Он подумать не мог, что в этот день будет чувствовать себя настолько хорошо и свободно, будто ничего значительного и не должно произойти. Впрочем, значительное наступает, когда он кидает взгляд на время на дисплее айфона. Мурашки стягивают кожу на затылке, руки потеют и надо просто успокоиться. 13:02. Так значит ему суждено встретить своего соулмейта в этом месте? Какая же всё-таки шутница эта жизнь. Здесь ты обрёл свою гнилую влюблённость, здесь же её и похоронишь. Смеяться хочется. Ах-ха-ха. Цифры начинают гореть огнём. Он чувствует их. 13:05. Его всего трясёт будто в лихорадке. Беспокойное и горячее сердце бьётся где-то в районе глотки, будто сейчас вырвется наружу безобразным ошмётком крови и гниющей плоти. Вокруг мелькают люди, много людей. Кто-то из них человек, которого он ждал почти шестьдесят лет. Хочется реветь от неверия в происходящее. Отабека нигде нет. Наверное, на кухне. 13:06. — Твой счёт, — раздаётся прямо над ухом, и Юра резко поворачивается и смотрит на Отабека немного со страхом. — Спасибо, — сипит он и не замечает нервного состояния стоящего рядом официанта. Время всё ещё 13:06, когда Юрий вертит головой из стороны в сторону. Бек не отводит от него проницательного взгляда. Всё заканчивается в один миг. Этот миг не сравнить с теми годами ожидания, несколькими месяцами отрицания и этим чёртовым моментом, одной секундой, когда весь твой замок обрушивается. 13:06, а цифр нет на его теле, в смысле вообще нет, он это отчётливо ощущает. Ужас сковывает все внутренности и переворачивает их. «— Лучше бы мой соулмейт умер... » Юрий встаёт резко и быстро, не останавливается совсем, даже когда его обеспокоенно зовёт Анна из другого конца кафе и даже когда Отабек пытается прижать его к себе и что-то сказать на ухо. Он вырывается, больно пихает друга с откуда-то взявшейся силой в сторону и выбегает на улицу. Слёзы стекают по щекам, он бежит и почти совсем не видит дороги перед собой. Он убил своего соулмейта. Он, блять, действительно сделал это своими грёбанными словами. Такое бывает, о таком пишут в энциклопедиях о родственных душах, говорят по телевизору, а вот теперь и он стал эпицентром этого. Юрий кое-как попадает ключами в замочную скважину и вваливается в прихожую Виктора, тут же падая на колени и цепляясь пальцами за тумбочку. Солёные капли падают на экран, но долгожданные гудки всё-таки разрезают тишину квартиры. — Я понимаю, что тебе не терпится поделиться, но, чёрт возьми, сейчас слишком рано, Юр, — сонно бормочет голос Виктора из динамика, и от этого Юра начинает ещё сильнее плакать. — Его нет... — всхлипывает он со всем отчаяньем. — Он не появился, хотя уже время. И цифры исчезли за минуту до встречи... Я убил его... Юра начинает настолько сильно рыдать, что просто отключает телефон, понимая, что глупой идеей было позвонить Виктору на другой конец света. Он кричит настолько сильно и громко, что срывает голос, но продолжает хрипеть. Сдирает с тела рубашку и только убеждается в том, что цифр нет, имени нет и ничего нет вообще. Самое ужасное, что он не ощущает слишком сильной боли от потери своей части, как это должно быть. Скорее преобладает над всем другим ненависть к себе. Чёрная и засасывающая. Юрий кое-как доползает до старого дивана в гостиной и с абсолютной пустотой вместо сердца проваливается в сон. Это больно. Он желает не просыпаться.

***

Но, конечно же, просыпается. В квартире полутьма и совсем тихо, что соответствует настроению с трудом открывающего глаза парня. Он лежит на диване в совершенно неудобной позе, его ноги и руки затекли, а в горле настолько сухо, что даже глотать слюну неприятно. Немного посмотрев в белый и неприветливый потолок, Юра поворачивается набок, подкладывает под голову ладонь и снова закрывает глаза, жмуря их до всех этих разноцветных вспышек. Немного тошнит, а ещё в голове настолько пусто, что это просто странно. Нет никаких вопросов типа «Как мне теперь жить?», «Кто всё-таки был моим соулмейтом?», «Как этот человек умер?», «Стоит ли посмотреть в новостях список смертей за вчерашнее число?» и «Блять, я ведь теперь старее, да?». Юре как-то по-страшному странно, потому что спокойно. Буря внутри не даёт о себе знать, слёзы не льются непрерывным потоком из уже опухших глаз, а сердце стучит в своём обыкновенном ритме и совершенно не болит. По пасмурной квартире разносится мелодичный звук звонка в дверь. Самым первым желанием Юрия становится не вставать и не подавать признаков жизни, его тут нет, его вообще теперь нигде нет, отъебитесь, пожалуйста. Но почему-то он всё-таки встаёт, чуть не падает обратно, правда, но в последний момент ему удаётся устоять на ватных ногах, схватившись за подлокотник дивана. На часах около восьми утра, он просыпался около одиннадцати раз за всё это время, у него умер соулмейт по его же просьбе, и у человека по ту сторону двери должна быть явная причина прийти сюда именно сейчас, иначе он за себя не отвечает. Юра не смотрит на себя в зеркало, не смотрит в глазок перед тем, как открыть, но во все глаза смотрит на слегка заляпанные белые кроссовки. Постепенно очерчивает взглядом накачанные ноги, живот и грудь, к которым липнет мокрая майка (судя по всему, на улице дождь), и останавливается на таком знакомом лице. Внутреннее спокойствие сменяется гулом сердцебиения в ушах. Они не приветствуют друг друга, Юрий не спрашивает, что тот забыл на пороге берлоги Никифорова в такой ранний час и есть ли у него на это веская причина. Они просто изучают друг друга глазами, смотрят настолько глубоко, что это становится неприличным и чувственным, что вау. И в один момент, в момент шестнадцатой секунды игры взглядами, Отабек делает резкий и решительный шаг вперёд, хватает всё такого же ошарашенного Юру за руки, сжимая в своих по обыкновению, и толкает к стене. Дверь захлопывается. Юра, ещё не до конца проснувшийся и слабый после истерики, ничего не понимает, когда ощутимо ударяется лопатками о холодную стену. Когда оказывается зажат между этой холодной стеной и мокрым, но горячим телом. Когда его мир резко переворачивается, крутится, меняется, словно калейдоскоп, и не желает становиться нормальным. Потому что Отабек целует его. Целует так, как никто и никогда его не целовал, потому что это его первый поцелуй. Целует нежно, отпуская его руки и перемещая одну ладонь на талию, а другую — на щеку. Холодные губы сминают покусанные и горячие, Отабек проводит языком по ранкам, пытается проникнуть внутрь, шарит ладонью по оголённой коже. А Юра сходит с ума и отталкивает его. Отталкивает сильно, потому что Бек отлетает до противоположной стены и смотрит настолько непонимающе, что ещё чуть-чуть, и Юру вывернет наизнанку. Оба дышат тяжело, смотрят друг на друга и чего-то ждут. — Ты что делаешь, придурок? — Юре хочется быть злым и возмущённым, но получается только жалким и отчаянным. Голос хрипит. Отабек снова подходит, снова пытается поймать парня за руки, притянуть к себе, обнять, но Юра вырывается из последних сил и еле сдерживает слёзы, потому что ему настолько сильно плохо от всего этого дерьма, происходящего в его жизни. — Успокойся, пожалуйста, — шипит Отабек, всё-таки прижимая Плисецкого снова к стене и хватая того за подбородок, чтобы смотрел только на него. А Юрка не может, ему так обидно за себя сейчас, что просто хочется остаться одному и никого больше не видеть ближайшую неделю. — Ты идиот, бестолковый и глупый, — шепчет Юра ему в лицо слишком отчаянно, дрожа всем телом от жара, исходящего от чужого тела, что прижимается к нему прямо сейчас. — Какого хрена ты, блять, творишь? Решил узнать, что такое поцелуи до встречи со своим соулмейтом? Не с кем больше поиграть что ли? Сколько там у тебя дней осталось, м? Он не контролирует себя и то, что вырывается из него обидными словами. Настолько паршиво ему не было даже вчера. Отабек даёт сильную пощёчину, но Юрий мысленно отмечает, что тот мог дать куда сильнее. Но его голова всё равно от удара поворачивается в сторону, а волосы закрывают половину лица, словно сейчас произошла сцена из фильма или книги. А затем Алтын снова впивается в его губы каким-то горьким поцелуем, теперь уже проникает языком в чужой рот и неумело хозяйничает в нём, проводя языком по ровному ряду белых зубов. Юрка дрожит, кажется, намного сильнее, ноги не выдерживают и вот-вот готовы подкоситься. Отабек отстраняется, а между их губ тянется тонкая ниточка слюны, которая тут же обрывается, стоит парню на достаточное расстояние отстраниться от Юриного лица. Его карие глаза куда темнее и глубже, чем обычно, и смотрят они слишком пронизывающе, и от этого у Юры сердце к глотке подскакивает. Бек хватает того за правую руку и поднимает на уровень его лица, а затем цедит сквозь зубы как-то уж совершенно непривычно: — Смотри. Смотри внимательно и читай, надеюсь, что читать ты не разучился. И Юра смотрит. И Юра читает. И задыхается. — Твою мать... — поражённо выдыхает он в плечо в миг успокоившемуся Отабеку, который немного улыбается и приобнимает за плечи льнущего к нему парня. Перед глазами почему-то всплывает облако из воздушных шаров и лиловый закат на его фоне. Отабек прижимает к себе сильно и по-родному, кладёт голову на мохнатую светлую макушку и зарывается в неё носом, а Юрка цепляется за мокрую кожаную куртку, за майку, за своего соулмейта. — Но почему цифры исчезли за минуту до точного времени? — шёпотом спрашивает Юра, чувствуя, как внутри всё постепенно оттаивает и злобное одиночество растворяется. Замечательное чувство. — Да и почему мы встретились задолго до назначенной встречи? — Возможно, что из-за большой разницы по времени ожидания мы и встретились раньше, влюбившись друг в друга, — хмыкает Отабек и проводит рукой по спине Плисецкого. — Мои цифры исчезли в тот же момент, когда и у тебя. Юра вздрогнул. Какого чёрта вообще с их жизнями творит эта судьба? — Но я так рад, что наутро я увидел твоё имя, — нежно ведя кончиком носа по виску юноши, признаётся Бек и целует разомлевшего и одновременно шокированного этим всем Юру в щеку. — Не знаю, но мне кажется, что даже если бы на мне сейчас было имя другого человека, я бы всё равно пришёл к тебе. И я знаю, что ты поступил бы так же. Юрий краснеет от этой искренности и трепета. Он шепчет люблю, люблю тебя, чёрт, так сильно и долго люблю тебя, а Отабек ловит эти слова губами и улыбается в поцелуй. Отабек шепчет почему на тебе рваная рубашка? и я тоже люблю тебя. На улице, возможно, ливень, в квартире мрачно, в холодильнике явно давно ничего нет, а они продолжают разделять воздух между собой в небольшой прихожей. В дверь начинают неистово стучать и одновременно звонить в звонок в тот момент, когда порванная рубашка лежит на полу, а худые ноги обвивают чужую талию, пока покусанные и распухшие губы покрывают чувствительную шею нежными поцелуями. — От-открой, — полузадушенно лепечет Юра, непроизвольно зарываясь длинными пальцами в тёмные волосы Алтына и ещё больше открывая свою шею для изучения губами. Отабек что-то ворчит, кажется, маты, но отпускает слабого парня и дёргает дверь на себя, открывая вид на промокшего и очень взволнованного парня с липнущим к лицу платиновыми волосами. — Ебать... — выговаривает Юрий, сидя на тумбочке и даже не собираясь стесняться своего полуобнажённого вида, а Бек просто захлопывает дверь в ту же минуту, когда соулмейт произносит это слово. Полнейшая тишина длится пять секунд максимум, чтобы затем прерваться пинаниями по двери и возмущёнными окликами: — Да вы вообще охренели, что ли?! Какого хрена вы занимаетесь этим в моей сраной квартире?! А ну быстро откройте! Позже выясняется, что Виктор где-то посеял ключи от собственной квартиры и сел первым же рейсом на самолёт до Питера, но если б знал, что здесь происходит такая фигня, сидел бы сейчас с Маккачином и смотрел фильм, а не искал по всей кухне что-нибудь съестное для полуголого писателя и его парня. И не смотрел бы сейчас, как эти двое переплетают пальцы под столом. И не считал бы время до собственной встречи, пока Юрка заказывает пирог с яблоками, ну, помнишь ведь, как тогда. «Юрий Плисецкий» замечает Виктор красивыми буквами на правой руке Отабека, пока достаёт муку с нижней полки. «Отабек Алтын» подмечает Виктор на бледной коже Юрки, когда посылает их в магазин за яблоками. Виктор садится за стол в мгновение стихнувшей после хлопка двери квартире и подушечками пальцев гладит через ткань чёрные цифры. Он улыбается искренне и произносит: — Надеюсь, меня ждёт такое же вознаграждение.