Молодые и влюблённые.

Пхичит радуется так… Юра не может подобрать слово и наконец выдирает из недр памяти какое-то «политкорректно». Мила подсказывает — «мило». Пхичит радуется очень мило. Благодарит семью, обнимает Селестино, строчит кучу «спасибо» в твиттер, машет фанатам и бегает с телефоном за каждым своим соперником. Джей-Джей строит тупую рожу, хотя даже в тройку лидеров не попал, Кристофф шлёт в зрачок камеры воздушный поцелуй, Отабек едва заметно улыбается, когда таиландец поднимается на носочки, чтобы быть с ним одного роста, и только Юри искренне смеётся, обнимая друга за плечи и демонстрируя рядом с его золотой свою серебряную медаль.  — Юра, — как и все иностранцы, мягко выговаривает его имя Пхичит и машет рукой. — Подойди сюда. На его смуглом лице раздражающе красивая улыбка. Плисецкий не понимает, как так можно: постоянно выглядеть идеальным парнем, сиять во все тридцать два зуба и никогда не унывать. Он не может выжать из себя лишнего слова после любой победы — стресс сжимает горло похуже ошейника, остаётся только вести себя как хамло и натягивать капюшон на самый нос, — а этот ненормальный скачет, как обезьянка-игрунка и очаровательно щурится на очередную вспышку фотокамеры. Если ему сейчас отказать, Барановская с фанатами вместе живьём сожрут. Плисецкий послушно поворачивается к Пхичиту, недовольно поджимая губы и хмурясь. Тот поднимает айфон на селфи-палке и неуверенно обнимает его за плечи, едва ощутимо касаясь через сине-бело-красную толстовку. Руки у таиландца чуть подрагивают, и Юра хмыкает про себя — всё-таки нервничает. Или просто не знает, как поведёт себя «злобный русский», так не похожий на сахарного мудака-Виктора. Становится злобно и тошно одновременно, но Плисецкий упрямо смотрит в камеру исподлобья.  — Готово! — Пхичит отстраняется, проверяя фотографию, и снова улыбается так широко, что по сравнению с ним все лампы меркнут. Он сейчас отлично подходит своему титулу «принца Гран-При», что Юра едва не скрипит зубами. В глазах щиплет, а бронзовая медаль, запрятанная под толстовку, обжигает кожу — «неудачник, слабак, размазня».  — Ты так красиво катался, — восхищённо щебечет Пхичит, убирая айфон в карман своей кофты. — Я даже не знал, что ты так умеешь. Что кто-то в принципе так умеет. Почему бы ему не пойти со своими комплиментами в жопу или к Кацуки? И там, и там ему будут рады!  — Судьям не очень-то понравилось, — вместо этого говорит Юра. Он, может, и получал ретвиты, подписанные как «сатана снова разгулялся», «зачем этого гопника на лёд пустили?» и «он страну позорит!», но сказать сейчас Пхичиту всё, что Плисецкий думает, по меньшей мере нечестно. Чуланонт не выглядит как человек, который любит плясать по чужим переломам и синякам. Поэтому как бы не хотелось послать таиландца в пешее эротическое, но язык не поворачивался.  — Так просто сложилось, — сводит брови домиком Пхичит, и это странным образом и умиляет, и бесит до желания разодрать ему физиономию до мяса. Юра решает, что ещё немного и можно поприветствовать очередной нервный срыв на почве переутомления и разочарования. Чуланонт будто не замечает ни холодного взгляда собеседника, ни его поджатых губ. Может, у того в башке чувство самосохранения от радости перегорело?!  — Ты обязательно заткнёшь меня за пояс, — смеётся Пхичит, и от улыбки у него ямочки на щеках. Мальчик, блять, картинка! — Даже страшно, что ты в следующем сезоне покажешь. Плисецкий тяжело сглатывает — нервы уже не просто нити, они тончайшие волоски, вот-вот лопнут, — но всё же находит в себе силы нахально осклабиться.  — Да всех порву. Пхичит хихикает, прикрыв губы ладошкой, у Юры что-то ёкает в груди. Он чувствует себя не просто проигравшим — растоптанным, вмазанным в лёд, как много месяцев назад в ледовом дворце Хасецу, поэтому ещё чуть-чуть, ещё одна идиотская незаслуженная похвала от таиландца, и Плисецкий рванёт, как атомная бомба. Это будет просто позор. Так что Юра надменно вздёргивает подбородок и показательно щурится, будто выглядывает кого-то.  — Тебя, кажется, наша серебряная свинья ищет.  — Юри? — мгновенно оживляется Пхичит, хотя куда уж больше? Может у него перевозбуждение? Наверняка. Чуланонт оглядывается, всё так же сияя улыбкой, а Плисецкий мгновенно срывается с места, пытаясь на глаз определить, какая комната окажется пустой. Бронзовая медаль бьёт его по рёбрам на каждом шаге, и он не удивится, если потом найдёт на коже синяки и ожоги. Такое позорище. Ему везёт — за первой же дверью никого нет, только на мягких креслах валяются кульки из-под сценических костюмов, а на диване лежит пустая сумка из-под видео-камеры и пиджак. Ноги отказывают, стоит Юре услышать щелчок замка, и он замирает посреди комнаты, закрыв лицо ладонями. На пальцах чувствуется влага, но Плисецкий уговаривает, почти угрожает себе не реветь. У него глаза вообще-то подведены, а уж он насмотрелся на плачущего Гошу, чтобы понять, насколько это жалкое и криповое зрелище — потёкший макияж.  — Юра? — дверь негромко хлопает, пропуская в комнату Отабека. Юра рычит себе в запястья, с трудом загоняя слёзы обратно в глаза. Просто блеск! Охуительно великолепно! Осталось ко всему прочему предстать перед первым другом и просто охереть каким крутым парнем рыдающим в четыре ручья, два из которых — сопливые. Если этот день мог стать хуже, чем был, то вот только что стал.  — Ты чего? — голос у Отабека как всегда спокойный. За всё время их знакомства Алтын ни разу не потерял самообладания, да и на интервью и презентациях — Юра знает, Юра гуглил, — мастерски держит вежливое, хотя и немного хмурое лицо. Плисецкий тоже так хочет. Чтобы быть крутым и вертеть всё на хую. — Ты что, плачешь? — Нет, блять, рэп читаю, — огрызается Плисецкий, быстро вытирая мизинцами успевшие сорваться слёзы: довольно технично, от носа к вискам, как Мила учила. — Что такое? Яков ищет? Или Никифорова за жопу укусила идея меня похвалить?  — Нет, — Отабек приближается к нему — по шагам слышно, — и кладёт руку на плечо. — Я ищу. Меня укусила. Очень хочется потереть нос, но тогда тот покраснеет ещё больше, поэтому Юра только с вызовом шмыгает и поворачивается. Он знает, что Отабек восхищался им когда-то в прошлом. Ну или как-то восхищается где-то в настоящем — хотя последнее трудно представить: восхищаются либо блистательными идолами вроде Виктора и Кристоффа, либо конфетно-сахарными мальчиками, как Кацуки и Пхичит.  — Ну ок, нашёл. Дальше чо, — грубовато бросает Юра, пряча руки в карманы. Его трясёт внутри, словно он замёрз, гуляя по Питеру в одной толстовке, когда вокруг непроницаемый туман и Мойка чернее ночи. Отабек слабо морщится.  — Не начинай, а, — он смотрит так внимательно, что Юра понимает — даже если карандаш он не размазал, Алтын всё равно всё понимает. Это читается в его взгляде, мягком и спокойном, а совсем не равнодушном, как писали в некоторых постах хейтеры. Наверное, поэтому Плисецкому не хочется устроить скандал, хотя тому же Якову или Никифорову уже досталось бы по первое число.  — Хочешь, обнимемся? — бесхитростно предлагает Отабек тем же тоном, каким предлагал дружить. Юра подкатывает глаза.  — Ты дурак? Не, серьёзно, — он подходит, прижимаясь щекой к олимпийке друга и обнимая того за талию, пока Отабек укладывает руки ему на плечи, — кто в здравом уме о таком спрашивает.  — Я, — логично отмечает Алтын, и они оба тихо посмеиваются: один — немного хрипло, второй — всё-таки всхлипывая на вдохе. Юра чувствует, как Отабек гладит его по спине. От этого реветь хочется ещё больше. — Жаль, что мы оба не выиграли эту золотую медаль.  — Да как бы мы оба смогли? — фыркает Плисецкий, обнимая Отабека одной рукой, а второй вытирая выступившие слёзы. Алтын пожимает плечами, смещая гладящую ладонь ему на затылок и перебирая растрепавшиеся волосы. Юра не очень уверен, делают ли так друзья, но спазмы в горле наконец-то ослабевают. Он, конечно, всё ещё не хочет реветь, однако начинает казаться, что Отабек обильное слёзовыделение спокойно переживёт и вполне спокойно справится.  — Понятия не имею, как бы так вышло, но мне этого очень хотелось, — Отабек всё сильнее ослабляет прозрачную резинку, скрепляющую косы Юрия, и Плисецкий, будто эта самая резинка, расслабляется тоже, тяжело вздыхает, прикрывает слипшиеся ресницы, тыкается носом в олимпийку, пахнущую мужским одеколоном. У него никогда такого не было, всё сознательное детство — это попытки прыгнуть выше головы. Юра знает — если прыгать выше головы, то можно сломать позвоночник, поэтому делает вид, что его кости из железа. Но почему-то даже при таком раскладе он понимает, что не откажется от отабековских объятий ни при каких обстоятельствах. Из коридора доносятся громкие голоса — Юра морщится, потому что это Кацуки и Никифоров, — а потом начинают приближаться. Он резко отшатывается от Отабека, резко вскинув на него горящий взгляд.  — Они же не… Голоса останавливаются у самой двери — у парочки женихов явно нехилые претензии друг к другу. Говоря простым языком, они срутся на повышенных тонах.  — Они же да, — в своей манере отвечает Отабек, будто его вообще не волнует, что они наедине в этой комнате, Плисецкий зарёванный, а у него самого на олимпийке виден след от чужого карандаша для глаз. Шерлоком быть не надо, чтобы понять, чем они тут занимались!  — Они не должны нас видеть! — панически шипит Юра, оглядываясь по сторонам и быстро вытирая всё ещё влажные глаза. — Шкаф!  — Что ты от него хочешь? — недоуменно хмурится Отабек, но Плисецкий уже вцепился в его руку и тащит с таким упорством, что либо ты идёшь, либо едешь следом носом по ковру. Они впихиваются в шкаф у стены как раз вовремя, когда дверь распахивается и в комнате становится ещё больше фигуристов. Алтын осторожно прикрывает дверцу, подчиняясь шёпоту Юры, когда Виктор закрывает за собой и Юри дверь.  — Ты как ребёнок, — еле слышно говорит Отабек, отпихивая локтем чьи-то шубы и освобождая себе и Плисецкому место. Шкаф в любом случае не рассчитан на рост казаха, да и в принципе не предусматривает в себе пространства для двух человек, поэтому им приходится практически влипнуть друг в друга: нос Юры где-то возле ключиц Отабека, тот поддерживает его за талию одной рукой, а Плисецкий упирается ему ладонями в солнечное сплетение. Это так смешно, что даже бронзовая медаль на шее становится немного легче.  — Почему мы не могли просто выйти из комнаты? — гнёт свою линию Алтын.  — Ты специально так тупишь? — униженно шепчет Юра ему в шею, не понимая, зачем тот настаивает на объяснениях. — Я ж разревелся, как сопля какая-то.  — Все люди плачут, — когда Отабек говорит шёпотом, его спокойный голос рождает в животе странные мурашки. — В этом нет ничего такого.  — Я же спортсмен, — бормочет Юра, отворачиваясь в сторону комнаты: в просвет между дверцами шкафа как раз видны Виктор и Юри. — Мы не ревём, как дети малые. Отабек хочет что-то возразить, но Плисецкий сердито шикает на него, приникая плотнее к щёлке. Алтын упирается подбородком ему в макушку за неимением лучшего варианта. В комнате разворачивается гейская драма, иначе не скажешь. Кацуки выглядит взъерошенным и несчастным, хотя буквально десять минут назад светился от радости рядом с Пхичитом и гордо блестел серебряной медалью. Сейчас японский фигурист изо всех сил сдерживал слёзы — Плисецкий вдоволь насмотрелся в прошлом на эту жалкую гримасу.  — Юри, — Виктор пытается приблизиться к жениху, но тот только отпихивает его руку плечом, быстро вытирая тыльной стороной ладони поблёскивающие глаза. Никифоров озадаченно хмурится, и Юра сам не понимает — ему отвратительно это выражение заботы и удивления или всё-таки плевать.  — Что не так? — Виктор всё равно лезет к Кацуки, Плисецкий фыркает про себя — этого кретина легче убить, чем остановить, всё равно свою линию гнуть будет. — Мне казалось, всё хорошо. Ты же выиграл, — Юре видно, как кривится его тёзка, и сам ощущает эту глухую злость. Он знает, что Кацуки хотел золотую. Может, не ради идиотской свадьбы, но кто вообще придумал утешать людей таким образом? — Пускай серебряную, но я всё равно горжусь тобой. Плисецкий подкатывает глаза: прямо каре из всех идиотских утешений собрал. Юри разворачивается так резко, что вздрагивают все трое — Никифоров и парочка в шкафу.  — Я должен был выиграть золотую! — Кацуки сдёргивает очки и всё-таки давится рыданиями, практически выплёвывая каждое слово. — Ты же говорил… обещал… — он не договаривает, но Плисецкий понимает всё без слов. Никифоров тоже.  — Я всегда сдерживаю обещания, — убеждённо говорит Виктор. Ага, конечно! Юри мотает головой, размазывая слёзы по щекам и всхлипывая. Плисецкий думает: «что за жалкая свинья», вот только ладони потеют от волнения. Он действительно зол на эту размазню, чуть что ударяющуюся в слёзы, но он понимает его. Он его чувствует, будто делит с ним одну шкуру. Только не позволяет себе реветь, а Кацуки себе позволяет, словно бы не стесняется этих своих порывов.  — Джакометти, Леруа, — Кацуки отрывисто выдыхает, дрожа плечами. — Они все говорят мне об этом. О том, что ты сказал про нашу свадьбу, — Юри машинально зачёсывает назад упавшую чёлку. Вид у него совсем разбитый, уязвимый. — Уже каждый напомнил, что теперь… с серебряной медалью… — Плисецкий понимает, что начинает краснеть от смущения и стыда одновременно, потому что в тоне Кацуки столько искренности, столько настоящего страдания, что подслушивать становится всё более неловко. — Шутят, конечно! Или нет. Я не знаю! Юри съёживается. Поразительно, как он дожил до своих лет с такой тонкокожестью! В России бы сожрали в первые годы жизни, а в Японии, насколько знает Юра, перемололи в общественном строе младшей школы. То ли он чего-то не знает о Кацуки, то ли тому просто везло. Виктор стонуще вздыхает и, запрокинув голову назад, массирует переносицу.  — Господи, ну вот за что ты мне такой? — настолько типичным русским тоном, хоть и по-английски, что Плисецкий чуть не хихикает в голос, но Отабек, будто почувствовав его порыв, быстро закрывает ему рот ладонью. Кацуки, едва услышав эти слова, горестно вздыхает и принимается вытирать слёзы, на сей раз рукавом толстовки, оставляя на той тёмные пятна.  — Я просто…  — Просто подумал, что свадьбе конец? Что мы не поженимся, потому что у тебя серебряная медаль? — Виктор смеётся, но Юра знает его достаточно, чтобы услышать в смехе натянутые нотки. Раньше Никифорову было плевать на многое, если не на всё. Брал, что хотел. А теперь глядите-ка, такое ощущение, что действительно нашёл себе хрупкое сокровище и теперь оберегает!  — Ну, успокойся, — Виктор медленно привлекает к себе Юри, словно даёт тому время отстраниться, но Кацуки льнёт к нему, жмурясь и засовывая очки на ощупь в нагрудный карман Никифорова. — Я тебя люблю, ты же помнишь?  — Так, это уже лишнее, — шёпотом отмечает Плисецкий, резко отшатнувшись от щёлки и наградив Отабека ощутимым толчком в солнечное сплетение. Тот морщится, неодобрительно хмурясь, и Юра поспешно принимается оправдываться. — А чего они?  — Что здесь такого? — удивлённо приподнимает брови Отабек. Действительно, блин! Неожиданно лицо Алтына меняется и он осторожно замечает. — Впрочем, это действительно лишнее, пока мы тут. Виктор и Юри целуются, и Юра больше не хочет ничего об этом думать! И смотреть на это тоже не хочет! Его бесит Никифоров, раздражает Кацуки, а когда они вместе, да ещё и целуются с этим дебильным выражением лица «усраться, как я счастлив», так вообще хочется рвать и метать. Поэтому он отворачивается и пялится в плечо Отабека, который продолжает подпирать собой шубы.  — Вы с Кацуки немного похожи, — шепчет Алтын.  — Серьёзно? — оскорбляется Юра, но пихать друга не рискует. Во-первых, они стоят почти вплотную, хотя ему отчего-то вполне комфортно. Возможно, исключительно из-за того, что это Отабек. Во-вторых, только благодаря Алтыну он ещё не подох под кучей этого меха. Отабек кивает, задевая подбородком ему макушку.  — Вы оба умеете себя накрутить. Только Кацуки для этого хотя бы другие люди нужны.  — Вау, шутка юмора. В кого такой весёлый? — с кислой миной бормочет Юра, всё так же не отрывая взгляда от плеча Отабека. Он не хочет выглядывать в щёлку и снова видеть эту парочку, даже если они уже не целуются, а обнимаются. Алтын смещает вес с одной ноги на другую, опирается одной рукой о стену шкафа над его головой, и Плисецкий сам себе кажется ещё ниже, поэтому спешит поделиться очередным язвительным комментарием. — То есть вот так решают проблемы взрослые люди? Со слезами и сопливыми признаниями? Отабек устало вздыхает — Юра слышит этот вздох всякий раз, когда показательно морщится на обнимающиеся парочки или саркастично комментирует поцелуй очередной супер-звезды в своём Инстаграмме. Это немного раздражает, но это же Отабек. Можно и потерпеть.  — Уж точно не в шкафу от всех прячутся, — в конце концов ворчит Алтын. Остаётся только надеяться, что эта парочка счастливых геев свалит из комнаты поскорее, а не пойдёт на второй заход слюнявых обсуждений своей личной жизни. С них станется. Юра удобнее устраивается под Отабеком — а что поделать? Тот практически навис над ним! — и с удивлением отмечает, что обида всё ещё горчит на языке, но бронзовая медаль прямо сейчас его уже не обжигает.