Молодые и влюблённые.

Юра не знал слова «нет» — это Отабек понял с первых дней дружбы. Точнее, Плисецкий иногда делал вид, что да, он такую штуку как запрет в принципе понимает, просто не практикует. Ни в каком виде. Если ему говорят: «Юра нельзя», значит, имеют в виду «можно, просто мы потом будем ругаться». Наверное, в белобрысой башке это работает как-то так, иначе полное игнорирование фразы «до шестнадцати нельзя! Меня посадят!» Алтын объяснить не может. Своего дня рождения Плисецкий ждёт как дети — новый год, пенсионеры — пенсию, а студенты — конец сессии, только всё это разом. Отабек не знает, как на это реагировать. То есть, они всё это уже обсудили: до шестнадцати ни-ни, потом можно, но тоже осторожно, потому что они оба спортсмены, у обоих тяжёлые тренировки и разные страны в месте проживания. Алтын знает, что такое отношения на расстоянии. Ему кажется, что Юра не потянет, что тому будет больно. Больнее, чем ему самому. Он-то сдержанный, а Юра и сорваться может. Алтын себя убьёт, если Плисецкий сорвётся, но вслух этого не говорит, продолжая упрямо отодвигать от себя темпераментного подростка и делать вид, что не видит прямых провокаций. Юра думает, что если он продефилирует перед ним в одной рубашке и боксерах или случайно задержится до поздней ночи, то всё, самоконтроль казаха треснет и трагично скончается. У Отабека было достаточно времени, чтобы натренироваться на этом поприще. Просто Плисецкий с самого начала был задохнуться, какой красивый. Даже в детстве. Миловидное личико, большущие глазища — поразительно, что всех столько времени отпугивал от него только характер. Отабека вот не отпугнуло, потому что он сразу увидел за бесконечным хамством и упрямством целеустремлённого спортсмена. Потом глаза сами зафиксировали постепенно округляющуюся задницу, пару фоток топлес с подтянутым животом и соблазнительную пластичность. В общем, с этой своей внимательностью Алтын вляпался по самые уши. Не то, чтобы он возражал, но теперь теряется от того, как же сильно его хотят. Точнее, хочет. Один человек, подросток по сути, ребёнок по факту и очень настойчивая личность в действительности. После каждого нового фортеля Юры хоть руки о член сотри. Отабек привык, что у него встаёт на Плисецкого. Он даже поначалу думал, что это нормально для парней его возраста, даже дружбу предложил. После того, как вблизи увидел, как Юра ест мороженое-леденец, облизывая по бокам и посасывая, понял, что был дурак дураком. Осознание пришло в кабинке туалета, по другую сторону которой стоял Плисецкий и болтал что-то про козла-Виктора, а Отабек дрочил, кусая себе губы в кровь, чтобы не застонать. Отличная дружеская прогулка. Оборжаться. В восемнадцать быть таким идиотом непростительно, и Алтын быстро исправляется. Юра тоже. В том самом смысле, что дружили они два месяца, а остальное время принялись друг друга «дружить». Если кто не понял, как это делается, то всё просто — нужно отвозить на мотоцикле своего «друга» в самые красивые места и целовать его там в шею, затаскивать в кафе и держать за руку, пока вы едите, вжимать в стену, упираясь членом в ягодицу и шепча, что тебя посадят. Хорошая дружба. Все мужики обзавидуются. И даже находятся те, которые завидуют. К примеру Эмиль, испробовавший все подходы к Мишелю, но тот либо не гей, либо дурак. Отабек думает, что немного первого и чуть-чуть второго. По крайней мере Эмилю не надо твердить, как чёртово заклинание, «только после дня рождения». Юра определённо всё слышит и всё понимает, но лезет под рубашку во время поцелуев, остаётся на ночь каждый раз, как получается, и пару раз забывает закрыть за собой душ. Алтын уверен, что такими темпами из-за воздержания заработает импотенцию. Плисецкий зарабатывает себе аккурат перед днём рождения растяжение и чуть ли не селится в квартире, которую снимает на время тренировок в России Отабек. Жить становится ещё сложнее, но определённо слаще. Сдерживаться, видя, как Юра хромает по комнате и выполняет несложную разминку, которую ему не запретил врач, тяжело как никогда, зато можно есть вместе, решать сообща такие сложные задачи, как кто будет мыть посуду, и прочие радости романтической влюблённости. Отабек ловит себя на том, что стал считать дни до Юриного шестнадцатилетия. Судя по взглядам Плисецкого, тот тоже это заметил. Впрочем, это ещё не повод делать вид, что сражение за девственность выиграно. В конце концов, закон есть закон, да Алтын как-то дал себе труд прочесть пару статей в интернете, для чего вообще есть возраст согласия. Сам факт того, что Юра может просто не так истолковать свои желания, ползёт по позвоночнику склизким щупальцем. Отабек думает, что точно не переживёт, если всё вот так испортится. Юра думает «нахуя ты так много думаешь» и вслух говорит то, что думает. Тем не менее, вечеринку они закатывают приличную, чтобы не было времени для чего-то неприличного. Юри и Виктора не приглашают, потому что «один опять наебенится, начнёт мне тут стриптиз танцевать, и в результате трахаться будем не мы, а эти два старпёра». Отабек напоминает, что «мы тоже трахаться не будем, это же твой день рождения, Юр». «И чо?» — говорит тот самый Юр, и Алтын прячет покрасневшие щёки за стоячим воротником куртки, потому что, очевидно, лучший подарок для Плисецкого не радиоуправляемый вертолёт, а он сам. Ему краснеть не свойственно — не тот темперамент, но по особым случаям можно. Юра - как раз из этой категории. Чета Кацуки-Никифоровых посещает их днём, чтобы вручить пару подарков и съесть по кусочку торта. Отабек сидит в телефоне всё время, чувствуя себя лишним: он никогда не интересовался ни японцем, докатывающим свой последний сезон, ни звездой русского спорта. Поэтому он листает Инстаграм Бабичевой, а заодно обдумывает, угадал ли с количеством алкоголя в своей квартире и во сколько надо начать резать закуски. Когда гости уходят, Юра говорит, что не угадал, и ржёт, криво отрезая хвостик колбасы. Отабек смотрит на него, сдирающего шкурку с салями и безбоязненно размахивающего ножом у самого лица, и думает, что надо продержаться ещё хотя бы пару месяцев после дня рождения. В таком случае лучше вообще не пить: кто у трезвого на уме, того он пьяным втрахивает в первую попавшуюся горизонтальную поверхность. Секс по пьяни — это вообще изнасилование, Алтын читал. Именно поэтому он сдирает с Юры домашние джинсы на следующее утро после дня рождения. Под ногами валяются бутылки — если вначале они с Гошей ещё относили их на кухню, то под конец просто отпихивали под диван, — на столе лежат прикрытые плёнкой закуски, которые не убрали в холодильник, в комнате холодно из-за открытой форточки, а на кресле, где они спали вдвоём, всё ещё лежит плед. Плисецкий остервенело помогает, стаскивая с себя борцовку. На его левом плече фиолетовый след от засоса — Алтын проиграл ему в фанты и выполнил желание победителя.  — Быстрее, — стонет Юра, притягивая его голову к себе и целуя, жадно и голодно вылизывая рот. Отабек повторяет движения его языка, пытаясь снять джинсы с концами: он подозревает, что в одном из карманов лежит телефон, который они «разъебенили к хуям, да забей, Бек!» Эйпловская техника вряд ли рассчитана, чтобы её швыряли на стол, припечатывая сверху немаленьким весом фигуриста, но Алтын ничего не может сказать в своё оправдание. Когда вы допиваете коньяк, а у вас внезапно отбирает бутылку парень, на которого вы так долго дрочили, и сходу начинает целоваться, выхода иного нет. Приходится разъебенивать всё к хуям и не жалеть. Он и не жалеет, когда наощупь снимает проклятые джинсы, и Юра ногой отшвыривает их куда-то под многострадальный диван, сейчас заваленный подарками и какими-то бумажками. Не жалеет, когда со стоном целует Плисецкого, вцепившись ему в волосы, а свободной рукой дёргая за пряжку своего ремня. Его ведёт от того, какая вокруг жара, хотя с форточки идёт мартовский холод, и всё тело потряхивает от возбуждения, но ему ничего не жаль. Даже новой рубашки, с которой Юра оторвал все пуговицы, пока снимал. Отабек опускает руку на светлые ягодицы, ощупывает через боксеры, с трудом сглатывая. Раскрасневшееся лицо Плисецкого маячит перед глазами, и он не может удержаться, снова цепляет чужие губы, уже ставшие красными и припухшими — они ещё вчера начали играть в бутылочку и немного заигрались, настолько, что остальные плюнули на них и оставили целоваться в полутёмном углу комнаты.  — Ты ебанулся? — нежно стонет Юра, жадно хватая ртом воздух, пока Отабек мокро целует его в шею и гладит подрагивающий живот. — Чего ты тянешь, ну? Мне шестнадцать, всё! Больше не отморозишься!  — Я не морозился, — хрипло возражает Отабек, целуя чужую грудь. Он только в теории знает, как надо спать с парнями и определённо не хочет повторять ничего из того, что видел в порно, поэтому пытается действовать по наитию. Ему нравится, как вздрагивает Юра от каждого его касания, как обнимает его ногами за пояс, как отчаянно закрывает скрещенными руками покрасневшее лицо. И сейчас можно целовать его, вжимать в себя, ощущая, как трётся о пах вставший член, облизывать изнутри губы.  — Динамо, — жалобно хнычет Юра, умудряясь при этом скалиться. — Ну давай, а! Смазка в блядской тумбочке! С конфетами блять! Отабек кладёт руку ему на член, сжимая через боксеры, и Плисецкого как током прошибает. Ткань белья уже вся мокрая от смазки, он чувствует это на своей ладони, но куда сильнее мозг отключает то, как красиво проступают мускулы на ногах Юры, когда он поджимает пальцы и рефлекторно сводит бёдра, не давая Алтыну убрать ладонь. Это было бы забавно, не сходи он с ума от одного вида. Если это расплата за все те разы, когда приходилось дрочить на светлый образ, то они того стоили. Смазка действительно лежит в тумбочке вместе с лентой презервативов в окружении конфет, которые они ещё вчера высыпали туда, чтобы освободить вазу под чипсы. Когда Юра успел туда сунуть принадлежности для гейского секса — непонятно. Отабек улыбается:  — Да ты подготовился, — пока выдавливает смазку на пальцы и скользит между ягодиц Плисецкого, осторожно разминая вход.  — Завали… своё… — стонет Юра, пьяно улыбаясь, и притягивает его к себе, шепча прямо в губы, — ебало. Это так мило! Отабек целует его, мягко вводя полпальца — уж в этом точно надо следовать советам интернета. Пальцы идут туго, но никто не хочет останавливаться. Ни Юра, который отреагировал на подарок словами «за вертолёт, конечно, спасибо, но можно подумать, ты сам в него играться не будешь», ни он сам, который пока дарил этот херов вертолёт думал, что, если продержится ещё пару месяцев, его можно будет считать новым Христом и Буддой одновременно. Судя по тому, что он растягивает Плисецкого, облизывая его язык и потираясь членом о его член, пост Будды и Христа пока в полной безопасности. Отабек отрывает квадратик презерватива от общей пачки, пока Юра самостоятельно снимает с себя боксеры. Его член практически ложится на живот, волосы в паху куда темнее, чем над плечами, а с покрасневшей головки выступает смазка — картина, от которой тяжело не потерять самообладание. У Отабека дрожат руки, пока он раскатывает резинку по своему члену, но он не может отвести взгляд от Плисецкого. Теперь надо просто показать, что три года разницы пусть не делают его идеальным любовником, но уж точно позволяют не кончать в первую же минуту. Согласно социальному опросу, обычно мужчинам нужно от четырёх до шести минут, чтобы кончить. Отабек медленно входит под аккомпанемент стонов Юры и скрипы стола и едва не вылетает в свой космос сразу же. Кто вообще делал тот опрос?! Он держит обеими руками Плисецкого за бёдра, постепенно набирая темп. В какой-то момент тот дёргается, стукнувшись затылком о столешницу, хватается пальцами за её края, и член сам выскальзывает, пачкая скользкой смазкой бёдра. Отабек кусает себя за губу, но вид того, как Плисецкий напряжён под ним, когда он вновь входит в него, уже не так медленно, как в первый раз, и на сей раз до основания, открывает двери в космос снова. Он действительно не помнит, когда кончил, потому что уже с самого начала был словно наркоман на дозе. Просто в какой-то момент дышать становится легче, и Алтын видит, как Юра сам доводит себя до разрядки, поскуливая и жмурясь. От форточки тянет уже не холодом, а какой-то арктической свежестью, или так просто кажется, потому что сам Отабек всё ещё горит изнутри. Он стягивает с кресла плед, помогая всё ещё дезориентированному Юре слезть со стола, и, прижимая того к себе, усаживается на оббитое тканью сидение. Джинсы почти сползли с копчика, боксеры неудобно завернулись, но Отабек просто прижимает Плисецкого к себе и пытается понять, как жить дальше.  — Господи, — бормочет Юра ему в грудь, всё ещё слабо вздрагивая от каждого касания. — И ты… столько времени… мне не давал, — он слабо пихает локтем куда-то в Отабеково сплетение. — Прицепился со своим вертолётом, блять. И устало выдыхает, обнимая Алтына не прижатой к телу рукой.