Добро пожаловать домой

В канун Рождества всех в офисе отпустили рано, и когда Теппей вышел на улицу, стоял белый день. Рассеянный свет лился сквозь неплотную толщу облаков, отражаясь от снега, лежащего на деревьях, крышах и местами — на мостовых. Глубоко вдохнув бодрящий холодный воздух, Теппей неспешно двинулся вверх по узкой улочке. Киото нравился ему больше, чем Токио. Да и офис располагался на восточном берегу Камогавы, среди старой архитектуры — не жизнь, а сплошное любование красотами. Дойдя до ближайшего моста, Теппей пересек узкую серую речку и двинулся вдоль набережной. Прачечная Ханамии-сан примыкала к гостинице. Здесь обычно было малолюдно, а накануне Рождества так и вовсе пусто. Впрочем, Теппей знал, что Ханамия-сан не особенно страдает по этому поводу — у нее был договор с гостиницей. — Киеши-кун, — она вынырнула ему навстречу со стопкой свежих полотенец в руках. — Сейчас, подожди минуточку, я только отнесу это… — Давайте я, — он перехватил у нее полотенца. Ханамия-сан заулыбалась ему, и Теппей в тысячный раз подумал, какое же это счастье — что она и ее сын так непохожи внешне. Да и вообще не похожи. Он отнес полотенца в отель и вернулся в прачечную. Ханамия-сан предложила ему дойти до ближайшей кофейни, и Теппей согласился. Они пили кофе, заедали его пирожными, и Ханамия-сан трепалась, почти не затыкаясь. У нее всегда была тьма новостей и сплетен. Сегодня, например, ее постоянная клиентка, молодая школьная учительница в старшей школе, рассказала, что с нового учебного года у них вводят «уроки свободы». Старшеклассникам будут рассказывать о преимуществах свободной жизни — новая правительственная программа, сказала молодая женщина, нацеленная на увеличение числа свободных граждан. — Между прочим, — неожиданно вставила Ханамия-сан, почти не меняя тона, — очень милая девушка, и не замужем, — она со значением посмотрела на Теппея. Он, улыбаясь, ничего ей на это не ответил, зато рассказал, что у них в конторе на ассистентские должности начали брать сотрудников из секретариата, а в секретариат теперь набирают невольников. — Людей на свободную работу перестало хватать, — вздохнула Ханамия-сан. — Эдак мы дождемся, что врачами и учителями будут невольники работать! Так что ты думаешь насчет Сумико-тян? Она очень милая, и ты ей точно понравишься! Теппей рассмеялся. — Боюсь, мое сердце плотно занято, Ханамия-сан. Она закатила глаза и сказала язвительно, немедленно сделавшись очень похожа на своего сына: — Да кому нужно твое сердце! Я о жизни, о жизни говорю! Нельзя прожить всю жизнь одиноким бирюком. — Спасибо за заботу, Ханамия-сан, — ответил он ей. — Ты даже не пытаешься, — вздохнула она. Это была неправда. Он пытался. Еще до переезда в Киото, когда он еще надеялся, что сможет вернуться в нормальную жизнь, он пытался. Оставил свои данные на сайте знакомств, сходил на пару свиданий, даже обратился к свахе — оказалось, что нынче свахи работают и на однополые пары тоже. На одно из свиданий пришел невольник — сотрудник большой компании, занимающейся производством косметики. Он рассказал, что работает в лаборатории, а заодно поведал, что многие компании позволяют своим невольникам заводить отношения со свободными. Правда, гомосексуальные связи все равно не поощрялись, но конкретно эта компания слишком зависела от западных партнеров, чтобы позволить себе дискриминацию. Он был худощав, темноволос, светлоглаз и бледен, речь его была язвительной и насмешливой, нрав — непростым, и Теппей решил, что это сработает. Они сходили на несколько свиданий и даже провели вместе пару ночей. А потом Теппей понял, что его одолевает тоска при мысли о следующей встрече и честно признался парню, что ничего не выйдет. Тот ушел, кривя рот, и Теппей остался под впечатлением, что не ударили его только потому, что он был свободный, а тот — невольник. Вестей от Ханамии не было. Пару раз Теппей открыл программку на телефоне, но она оба раза показала одно и то же место где-то в Токио, и Теппей понял, что Ханамия что-то сделал с устройством слежения. Он перестал открывать программу, а потом купил себе новый телефон и не стал ее туда устанавливать. Про кольцо, купленное для Ханамии, он начисто забыл — и вспомнил ровно в тот момент, когда нашел его, пакуя вещи для переезда. Возвращать кольцо в магазин было поздно, и Теппей с неожиданным для себя самого цинизмом продал его в ближайшей лавочке, что скупала поношенные украшения. В Киото он переехал в середине весны, когда понял, что квартира, где он живет, офис, где он работает, дорога от работы и до дома — все сводит его с ума. У его фирмы был филиал в Киото, туда-то Теппей и попросился. Уже переехав — в квартиру побольше, с двумя спальнями, хотя он так и не смог ответить себе на вопрос, почему снял именно такую — он вспомнил, что здесь живет Ханамия-сан. Какое-то время он размышлял, стоит ли вступать с ней в контакт — а потом просто пришел в ее прачечную с корзиной грязного белья. В первый вечер они оба напились, сидя на полу в крошечной квартирке Ханамии-сан, что располагалась над прачечной, и Теппей говорил и никак не мог перестать. Он рассказал Ханамии-сан все — про старшую школу, поврежденную ногу, избиение на втором матче и свои слова, адресованные Ханамии, рассказал про их встречу в «Фукуро», про невыносимое поведение Ханамии в самом начале их совместной жизни, про порку, про их дальнейшую жизнь, про то, как он влюбился и про то, как Ханамия бросил его. Она слушала, держась за свою кружку, как за спасательный круг, а потом отставила ее, обняла Теппея за шею и притянула его к себе. — Бедный мальчик, — сказала она. — Бедный, хороший мальчик. Она не предложила ему никаких слов утешения, не сказала ничего вроде — Макото тоже тебя любит, он обязательно вернется, — и он был благодарен ей за это. С тех пор он приходил к ней почти каждый день. Они ужинали вместе, ходили гулять по выходным, Ханамия-сан готовила обед в маленьком кухонном уголке в своей квартирке, и временами Теппей, который почти не помнил свою мать, начинал ощущать, что чувствуют взрослые сыновья, что приходят по выходным в гости к своим мамам. Они посидели в кофейне еще немного, болтая о ерунде, а потом Ханамия-сан убежала на работу, а Теппей достал планшет и принялся от нечего делать листать социальные сети. Здесь-то его и застал звонок в скайп от Хьюги и Рико. — Ага, прохлаждаешься посреди рабочего дня! — весело закричала Рико, не дожидаясь приветствий. Ребенок у нее на руках отчаянно пытался вырваться, хотя, Теппей знал, не умел еще даже толком ползать. — Нас рано отпустили, — ответил он, улыбаясь ей. Через минуту в кадре появился хмурый Хьюга. — Собираешься приехать на Рождество? — спросил он тоже без особых преамбул. — Нет, — ответил Теппей. — Хочу встретить Рождество в Киото. Тут очень красиво. — Ждешь? — спросила Рико, и Теппей не сразу нашел, что ответить. — Нет, — сказал он наконец. — Не жду. И не буду. Когда, еще будучи в Токио, Теппей рассказал им — вернее, они вытащили из него клещами, — что произошло между ним и Ханамией, он ждал, что Рико и Хьюга будут возмущаться поведением Ханамии и готовился защищать его. Но они только переглянулись, и Хьюга передернул плечами. — Знаешь, — сказал он, — так лучше. Тем не менее они оба расстроились, что их лучший друг уехал жить в другой город, а еще — что он так и не наладил свою личную жизнь. Но Теппей тут ничем не мог им помочь. Он не ощущал себя несчастным и ничего в своей жизни менять больше не хотел. Однако в его ответе, хоть и правдивом, был элемент лукавства. Он не ждал, да. И все же в его квартире были две спальни. Они поговорили еще немного, в основном о малышке. Девчонка была совершенно несносной, требовательной и крикливой, и единственным, кому удавалось ее успокоить, был Айда-сан. Так что Хьюга и Рико таскали дочку к нему в спортзал, где оба работали, и пока они занимались клиентами, он занимался ребенком. — Тебя очень не хватает, — вздохнула Рико. — Уверена, из тебя бы вышла прекрасная нянька. Теппей слушал, кивал, смеялся где надо, а сам думал, что так и не задал им вопрос, подписали они вольные документы или нет. Обручальных колец у Хьюги и Рико не было, но это ничего не значило — они работали тренерами в спортзале, и кольца могли им попросту мешать. С другой стороны, ошейника на Хьюге больше не было — и это тоже ровным счетом ничего не значило. Теппей не спрашивал и сам не мог себе ответить, почему. А они не говорили — и он тоже не знал, почему. Когда они попрощались, оказалось, что дневной свет потихоньку сереет. Теппей собрался, оплатил счет и неспешно направился домой. Небольшой старый дом, в котором располагалась его квартира, ничем не напоминал безликую токийскую высотку. Здесь было уютно и мило, и не было лифта. Теппей поднимался пешком, не спеша, прислушиваясь к звукам из-за чужих дверей. Телевизор, голоса, гудение пылесоса, звон посуды. Умиротворение наполнило его, такое, какое случается с каждым, кто возвращается в свой дом, и поэтому, открыв дверь и перешагнув порог, он сказал вслух, машинально, не отметив ни горящего в квартире света, ни запаха еды: — Я вернулся. — Добро пожаловать домой, — отозвались из квартиры, и Теппей, наклонившийся, чтобы развязать шнурки, замер на полудвижении, не веря своим ушам. Мгновением спустя он возник в проеме — неожиданно загоревший, с остриженными волосами. Прическа открывала уши, челка падала до бровей, но больше не закрывала глаза. Теппей понял, что не в силах перевести дыхание. Ханамия стоял неподвижно несколько секунд — у него было такое лицо, словно он продумал все ровно до этого момента, а теперь не знал, что делать. Потом он скользнул вперед, опустился на колени и принялся расшнуровывать Теппею ботинки. Когда он поднялся на ноги, на скулах его горел румянец. — Не очень-то ты рад, — сказал он. — Я обрадуюсь попозже, — отозвался Теппей хрипло. Ханамия неопределенно кивнул и начал стягивать с него куртку. И снова Теппей не стал сопротивляться, позволил Ханамии раздеть себя и повесить куртку на крючок. — Проходи, — коротко сказал Ханамия и отступил на шаг. — Я готовлю ужин. Он развернулся, чтобы уйти, и тогда Теппей, вышагнув из ботинок, взял его за запястье и притянул к себе. Сердце колотилось как сумасшедшее. Он понял вдруг, что ужасно зол на Ханамию, а еще — что невыносимо скучал, настолько невыносимо, что не позволял себе даже думать об этом. Он поцеловал Ханамию, а тот поцеловал его в ответ, крепко обняв за шею. Теппей обхватил его за талию, прижимая к себе, едва не отрывая от пола. Они влетели в вешалку, своротили стойку для зонтиков и выпали в комнату, переплетясь, как пара угрей. Ханамия целовался так, словно не делал этого вечность, и дикая, безудержная радость овладела Теппеем при этой мысли — не делал! Они упали на пол, перекатились, и Ханамия оказался сверху. Взгляд у него был голодный и несчастный. — Теппей, — позвал он. Охнув, Теппей вцепился ему в плечи и дернул на себя. Они снова поцеловались, потом руки Ханамии вцепились Теппею в ремень, расстегивая его брюки, стаскивая их. В следующее мгновение он ужом вызмеился из собственных домашних штанов, а потом они снова перекатились, и Ханамия оказался снизу. — Хочу тебя, — сказал он, и Теппей навалился сверху, накрывая его своим телом. Это было бешено, яростно и быстро. Ханамия вскрикивал, его голова металась по полу, его пальцы сжимались на плече и на загривке Теппея, его взгляд был таким, словно он пытался прожечь Теппея глазами, взрезать его, выпотрошить, вывернуть наизнанку. Теппей вбивался в него, стонал сквозь стиснутые зубы, обнимал — обхватывал руками, подгребал под себя, всего, полностью — и все равно не мог. Он не мог владеть Ханамией всем, целиком. Но хотел ли он этого? И хотел ли он, чтобы Ханамия владел им? Сумерки за окном сгустились и почернели. Двое лежали на полу, слушая сбитое дыхание друг друга. Надолго ли ты приехал, хотел спросить Теппей? Останешься ли ты? Понял ли ты? Любишь ли ты меня? Вместо этого он спросил: — И что дальше? В ответ Ханамия взял его за руку и переплел их пальцы. А потом поднял их руки вверх, к темнеющему потолку. — Дальше… — сказал он и замолчал на мгновение, словно не вполне знал, что сказать. — Для начала мы поужинаем.