Сбитый с толку

Квартира Дирка отражает личность своего хозяина во всех своих аспектах: удобная, но угловатая, хотя это слово совсем не подходит — угловатая только из-за нагромождения, казалось бы, совершенно ненужной мебели и предметов, светлая из-за широкого окна в гостиной, с яркими дополнениями среди утонченной невзрачности, несущая слишком много информации при одном только взгляде на любую из окрашенных в мягкие цвета стен. И все же была в ней какая-то незаконченность. Дирк, скорее всего, не сумел полностью обставить ее как надо, хотя и желанием особым наверняка не горел, для него основной локацией, жизненно важной для расследований, был окружающий мир, любые его загадочные закоулки или же открытые, даже слишком, улицы. За дверью слышится неуютное топтание, а потом дверь просто со скрипом открывается от одного несильного толчка. Тодд с недоумением смотрит на найденный торчащим из-под рамы ключ, а затем на не запертую никем дверь и стряхивает с себя ощущение нелепости данной ситуации. Дирк так спешил, что не запер дверь? Дирк вообще волновался о своих вещах? Вряд ли. Дирк мало о чем волнуется, если это не касается дела. Даже о себе. Тодд вздыхает, переступая порог, а затем следует по слишком немому пространству. Это помещение отражает Дирка Джентли во всех своих красках, и одновременно не заслуживает зваться даже местом для ночевки — по крайней мере, в данный момент. Оно слишком немое, слишком спокойное, слишком обычное, чтобы как-то относиться к невероятному детективу. Слишком обыденное. В прошлый раз, когда Тодд был здесь, это небольшая квартира была наполнена жизнью, полки, половицы и поверхности скрипели, будто бы разговаривая с ним, котенок громко хрустел кормом, а звуки наполняли пребывание в ней смыслом. Скрытым смыслом, конечно же. Ни одна вещь и ни одно ощущение, связанное с Дирком Джентли, не содержит и капли смысла на своей поверхности. Тодд обходит все комнаты с каким-то странным чувством пустоты в груди и забывает, зачем пришел сюда. Спальня крикливого британца выглядит скомкано, ее предназначение — провожать своего спешащего хозяина на приключения, она намного светлее остальных комнат, почти что целиком белая и умиротворяющая. Единственное яркое пятно — это кожаная куртка желтого цвета, одиноко оставленная на краю кровати, и руки Тодда тянутся к ней раньше, чем тот успевает подумать. Бротцман позволяет то, что не позволял себе раньше. Подумать о том, что делает он с людьми, а не наоборот. Обзывать себя разными обидными словечками и пытаться доказать всему миру, что он прав, делая это, больше не кажется единственным вариантом. Слова, сказанные Дирку, в его голове звучали как проекция, проекция всего того, что ему довелось услышать. Так хотелось кому-то крикнуть о своей ничтожности, о том, как болезненно быть непринятым, о том, как неудачи ласково лижут его сверкающие пятки каждый раз, когда вроде бы осел в удобной ситуации, вроде бы прижился. Правда в том, что Тодд Бротцман раньше не видел разницы между счастьем и удобством. И обвинить в этом себя было высшей точкой, за гранью понимания Тодда, это бы значило признать себя жестоким, переносящим собственную вину на друга, который все это время пытался внушить ему, что он нужен, что он полезен, что он имеет значение. Слова Аманды задели и отрезвили, словно хлесткая пощечина. Он знал это в глубине души, он понимал, что поступает неправильно, но уже успел решить, будто менять все поздно, будто легче будет оставить Дирка в покое после всего этого, выдав трусость за уязвимость. Снова искал оправдания собственным оправданиям, и этот ком повторяющейся жалости вызывал в его теле тошноту и донимающую дрожь, переходящую в отчаянную слабость. Себя хотелось изменить, побороть, и единственное, что мешало это сделать, это совершенно излишнее принятие самого себя, как данность, окружающих, как данность, тенью нависавшее над всей его жизнью. Тодд чувствовал вину. Потому что он получил все, что хотел, и оставил за собой ненависть, как делал, получается, всегда. Выдоил из близких людей все, что мог, а затем сбежал, поджав хвост. Теперь он сделал это с Дирком, вбирая в себя все его положительные реакции, как губка, купаясь в лучах нужности и чужой потребности, а затем бросил это ему же в лицо, свалил тяжелым сундуком обвинений и отвержения. Будто бы именно Дирку среди них двоих была нужна эта дружба больше всего. Он долго сидит и взвешивает собственные мысли, пытаясь разобраться в том, как умудрился наломать столько дров, и что тому причина. Паззлы никак не хотят становиться на место, но только потому, что бессмысленно менять их туда-сюда местами, когда картинка уже давно сложилась, когда правильное решение лежит прямо перед его лицом, и единственное препятствие — гордо задранный вверх нос. Жалкое подобие гордости, фантомность достоинства, которые давно разбиты вдребезги необдуманными поступками и слепым отрицанием их последствий. Бротцман громко вздыхает, судорожно заталкивает куртку в рюкзак, и старается побыстрее убежать из пустующей обители самого странного стечения обстоятельств в его жизни, напоследок все же бережно проворачивая найденный ключ и с удовлетворением отмечая мягкий, но четкий щелчок запирающегося механизма. Тодд не дурак. Тодд знает, что должен сделать. Хотя бы попытаться.

***

Дирк не изменяет своим привычкам и не может устоять перед слушающим его мужчиной, давшим своей заботой и вежливостью зеленый свет непосредственной Дирковой разговорчивости, не знающей границ и преград. Было даже совершенно неважно, что слушать и помогать — это часть прямых и даже не особо приятных для этого конкретно работника больницы обязанностей, и что сожаление, с которым тот перебивает поток холистичной истории детектива, звучит совершенно фальшиво. Дирку не впервые ощущать собственную приставучесть в воздухе, не впервые распознавать в лицах и голосах, что он лишний, и совершенно не впервые стоять на пороге совершенно новой страницы в своей истории в болезненную одиночку. Кто сказал ему, что следует привыкнуть к компании? Он сам? Разумно ли считать себя достоверным источником? В первые секунды, когда голос Тодда звучит неподалеку, вихрь неописуемых эмоций расставляет все мысли Дирка в его еще неоправившейся голове в неверном порядке. Хочется вскрикнуть, подлететь ближе, рассказать все-все-все, что произошло в больнице — «ничего» Дирк тоже умеет описывать сказочно долго, ему бы даже не было лень рассказывать, насколько это скучно, и как невероятно приятно оказаться за стенами этого сумасшедшего, просто будоражаще унылого, нехорошего места. Но, не успев открыть рот, Дирк стушевывается, вспоминая, что теперь и Тодд ему не рад. Не то, чтобы когда-либо был, но… — Тодд! Ты… здесь, — Джентли чувствует себя неловко, а если точнее — сбитым с толку. — Но ведь дело закрыто. Дирку хочется, ужасно хочется увидеть в глазах Тодда его намерения, потому что внутри теплится крошечная надежда на приятный исход, но мужчина будто избегает смотреть ему в глаза. Ему понравилась компания. Не надсмотрщики, которые у него уже были, не преследователи, а друзья. Друзья — это приятно. Быть тем, кем всегда хотелось, — приятно, и Дирку страшно осознавать окончательно, что это позади. Тодд стал для него особенным. — Как твое плечо? В ответ на слова Тодда плечо начинает ныть, а рана — покалывать, распространяя по телу мелкие импульсы неприятных вибраций. Рука невольно тянется к болезненному месту, и, казалось бы, пальцы коснутся окровавленной ткани, но это были лишь фантомные ощущения, всплывающие из неприятных воспоминаний. Дирк очень, очень сильно не любит кровь. — На самом деле, ужасно… Но, я не понимаю… Тебе нужно что-то? — Паника начинает охватывать Дирка. Этот разговор будет иметь свой собственный конец, и если Тодд пришел напомнить ему, попрощаться с ним… Этому следует закончиться быстрее, потому что Дирк не хочет позволить страху овладеть им целиком. — Я не могу тебе ничем помочь, я не могу ничего сделать, чтобы помочь тебе в твоих делах, я… — Мне не нужна помощь. Дирк еле сдерживает себя, пока Тодд раскрывает свой рюкзак, и искренне недоумевает, когда тот достает оттуда знакомую вещицу. — Я принес ее из твоей квартиры. — Оу… — Дирк осторожно берет в руки свою куртку, все еще непонимающе сдвигая брови, а следом в его руки приземляется прохладная хлопковая ткань со знакомым названием, с совершенно другим запахом, которую тут же приходится прижать к своей груди, будто без этого никак не ощутить смысл, который несет в себе предмет. — Это футболка моей группы. Их осталось мало, так что постарайся, — на лице Бротцмана появляется небольшая, согревающая улыбка, — чтобы тебя не подстрелили в ней. Дирк Джентли совершенно сбит с толку. — Прости, но я все еще не понимаю… Почему ты здесь? Тодд вздыхает, и наконец-то смотрит в глаза Дирка достаточно долго, чтобы поделиться своими эмоциями. Дирка одновременно с этим захлестывает чувством вины, плескающимся в этих огромных голубых глазах. — Потому что я твой друг, Дирк. Вместе с тем, как восторг и понимание медленно захватывают власть над телом Джентли, Тодд смотрит на него так, словно ждет удара. Словно боится узнать, что Дирк смирился с его отсутствием. Казалось, только когда границы терпения детектива уже не могут сдерживать облегчение и удивление, Тодд видит, насколько сильно он был нужен Дирку, и насколько сильно Дирк нужен ему. — Кроме того, я не хочу пропустить, когда начнется следующее дело. Еще пару секунд Тодд наблюдает, как эмоции сменяют друг дружку на лице Дирка, как тот пытается что-то сказать, как он мечется, и ему до чертиков страшно. — Ты же сказал, что эта группа тебя ненавидит? Тодд опускает глаза на секунду. — Да, но… Дирк осознает, зачем Тодд дает ему эту футболку, и почти незаметно качает головой, словно отвечая ему — я тебя не ненавижу. А затем притягивает к себе мужчину, обнимая немного крепче, чем того позволяло пострадавшее плечо. Дирк поскуливает от неприятных ощущений, но хватается за мягкую ткань рубашки Тодда, чувствуя, как в ответ на его объятия ладони брюнета осторожно приземляются на его лопатки. Тодд чувствует неизвестное прежде облегчение и другое, всепоглощающее чувство. Он утыкается носом в здоровое плечо Дирка и понимает, что этот человек всегда был, есть и будет для него безопасной зоной. Детектив пару раз покачивает его из стороны в сторону и впервые молчит, потому что слов нет от переполняющего его счастья. Все мысли обрываются, не успев закончиться. — Я так рад, что ты пришел… Я боялся… И мне нужны двухчасовые обнимашки… — Дирк щурится от удовольствия и от тепла в своем сердце. — Нет, не выйдет, Дирк. — Тодд аккуратно пытается выбраться из объятий и слышит недовольное «прости, почему?», после чего прекращает сопротивление и дается ему обнимать себя еще несколько лишних минут. — Дирк? — М-м? Тодд улыбается, чувствуя себя более чем прекрасно от осознания того, что Дирк наслаждается его возвращением. — Нас ждет Фара… Дирк отстраняется, его глаза округляются, а лицо украшает предвкушением неширокая, но говорящая улыбка. Он восторженно обхватывает его за плечи и с нетерпением топчется на месте. — Тогда чего же мы ждем?