***
Когда-то у Джона Стилински был план. Он заключался в локонах темных волос и глазах цвета янтаря. В чуть вздернутом к небу носике и широкой сияющей улыбке. Он звучал в переливах ее смеха. Джон увидел всю свою будущую жизнь с Клаудией в первый же миг их встречи. Но получил он немного больше десяти лет. Но он также получил и Стайлза. И что это был за чертенок. На протяжении всего своего взросления он умудрялся оказываться самым умным ребенком в комнате, но в то же время и самым глупым. Стайлз — замечательный ребенок. Иногда ему кажется, что он провел годы, произнося эту фразу как успокаивающую молитву, а не констатацию факта: он хороший ребенок. Стайлз — хороший ребенок. Он бормотал это себе под нос по дороге на очередной вызов в школу словно мантру, которая помогла бы ему защититься от толпы учителей, еще никогда не имевших дела с таким ребенком. А что? Думаете, у Джона были ответы на их вопросы? Да будь он проклят, если действительно знает, что происходит у Стайлза в голове. Стайлз целиком и полностью сын Клаудии. И у Джона сердце кровью обливается от мысли о том, что она не увидела, как он растет. Не увидела, как он закончил школу, его выпускной в академии. Не была рядом в его первый день на работе, когда они со Стайлзом стояли бок о бок, гордо поправляя свою форму. Он хороший ребенок. Самый лучший. Но он всегда был не таким, как все. Всегда вляпывался в страннейшие переделки. Вспомнить хотя бы один из звонков из школы в день, когда всех третьеклашек, включая Стайлза, повезли на экскурсию к апельсиновым плантациям завода по производству сока. Нет, Стайлза не тошнило после того, как он выпил слишком много апельсинового сока. Его укусила альпака. Откуда вообще на апельсиновой плантации взялась гребанная альпака?! Джон довольно быстро привык принимать подобные повороты судьбы, не задавая вопросов. Как оказалось, двадцатилетний опыт в воспитании Стайлза — что можно сравнить с попытками пасти котят и толкать толщи воды из реки вверх на холмы — неплохая практика для человека, узнавшего о существовании оборотней. Потому что оборотни и охотники никогда не были частью его плана. Как и Питер Хейл.***
Полыхающий в заповеднике дом Хейлов видно за милю. Видно рыжее свечение, прорывающееся через стволы и кроны деревьев. Зрелище жуткое и отчасти завораживающее, если не знать, что это за свечение. Но Джон знает. Он один из первых очевидцев, оказавшийся на месте трагедии даже раньше пожарной команды. Это и понятно: они ведь едут из города. А Джон принял вызов, патрулируя местность неподалеку. Только спустя долгие часы, сидя в участке с чашкой горячего кофе в перебинтованных обожженных руках, Джон задумывается над тем, было ли это удачей или несчастьем для мужчины, которого он вынес из огня, что он добрался до горящего дома так быстро. Скорее всего, Джон лишь продлил его страдания на еще несколько дней. С ожогами такой степени он не жилец. Наверное, лучше бы ему было умереть со своей семьей.***
Джон не уверен, что именно движет им, когда он впервые навещает Питера в больнице. Может, это какое-то извращенное любопытство. А может, это нечто непривычное, беспокойно кружащее в груди, — потребность извиниться. Потребность сказать, что он сожалеет об ужасной смерти всей его семьи. Сожалеет о том, что не смог добраться раньше. Сказать… Черт, Джон даже не знает. Он думает, что больше всего сожалеет о том, что Питер Хейл еще жив. Тот находится в коме из-за обширных ожогов и дышит лишь за счет поршневого медицинского устройства рядом с его постелью. Если бы Питер Хейл знал, что случилось, он наверняка мечтал бы о смерти. На его месте, Джон мечтал бы только об этом. Выжили только двое. Одна из них — Лора Хейл. Восемнадцатилетняя девушка, выехавшая за город встретиться с друзьями. Решение, спасшее ей жизнь. И, возможно, однажды она будет благодарна судьбе за это. Но Питер, даже если он очнется, остаток своих дней проведет в борьбе с нестерпимой болью. Джон сожалеет об этом. Он не произносит ничего подобного в свой первый визит к Питеру. Что уж там, он с трудом заставляет себя даже просто посмотреть в его сторону. Редкие участки кожи, не перевязанные бинтами, обуглены или покрыты волдырями, и Джон боится представить ту ужасающую картину, что скрывают бинты. Джон присаживается в кресло возле кровати Питера и закрывает глаза. Механическое вжиканье аппарата искусственной вентиляции легких. Кап-кап-капающий звук отмеряющей раствор капельницы. Биканье реанимационного монитора пациента. Так же он провел последние дни жизни Клаудии, сидя у ее постели. Бип. Бип. Бип. Этот звук все еще преследует его в кошмарах. Его не было рядом, когда это случилось. Он работал. Жизнь утекала из нее, но ему все еще нужно было чем-то оплачивать счета, у него был ребенок, которого нужно собрать в школу, были продукты, ожидающие его на полках в магазине, грязное белье, которое нужно было отвезти прачечную. Ничто не прекратило свой обычный ход, когда она умерла. Время не остановилось, и сейчас осознавать все это так странно. Как мир мог просто продолжить существовать? Как все это работает до сих пор? — Хей, — тихо произносит он, гипнотизируя взглядом стену напротив. — Это Джон. Джон Стилински. Так все и началось.***
— Питер, отпусти, — говорит Джон, стараясь контролировать свой голос. Питер огрызается рыком и глубже впивает когти в его запястье. Из небольших колотых ран выступает еще больше крови. — Питер, — повторяет Джон. — Ты причиняешь мне боль. Именно этим словам все же удается пробиться до разума Питера: признанию, сказанному голосом Джона. А он ведь наверняка мог почувствовать запах крови, страх Джона, однако, все равно только слова смогли заставить его остановиться. Внезапно Питер отпускает его и отшатывается назад. Он снова рычит, но уже не так яростно. Этот рык мягче, он почти растерянный. Питер резко оборачивается и исчезает из кухни. Рука Джона пульсирует. Кровь приливает к запястью, и кожа краснеет, разборчиво вырисовывая уже несуществующую хватку. Он подходит к раковине и поворачивает вентиль. Подставив запястье под напор холодной воды, он на продолжительное мгновение закрывает глаза. Затем он закрывает кран и тянется за чистым кухонным полотенцем, чтобы вытереть руки. Проколы от когтей не такие уж глубокие. Да и кровь уже не идет. Но синяк наверняка будет чертовски болезненным. Господи Боже. Во что превратилась его жизнь?***
— Здорова, фанат спортивных новостей, — произносит Джон, привычно устраиваясь в кресле возле постели Питера и разворачивая газету. Никакого ответа от Питера, конечно же, не следует, но Джон любит представлять, как тот закатывает глаза, как и Стайлз, когда Джон обращается к нему как-нибудь похоже. — Отличная игра на выходных. Гиганты против Падрес. Он читает ему обзорную статью. За долгие годы это уже стало своеобразным ритуалом. Чем-то, что Джон без труда вписал в свое расписание между работой и домом. Он знает, что совершенно не обязан приходить, но это уже привычка. И, может быть, ему это даже немного нравится. На работе он теперь Шериф — не то что бы здесь была какая-то борьба за должность после того, как старый Шериф Уиллс ушел в отставку, — дома он отец, и только здесь он Джон. Здесь он может поговорить о чем-то, о чем не решается говорить в другом месте. Как, например, о его предвыборной кампании и о том, что он понятия не имеет, как ее провести. О клятве шерифа и о странном чувстве, что чего-то не хватает, преследующем его повсюду. Позже он поймет. Клаудия. Ее больше нет рядом. Он рассказывает о скатившемся среднем балле Стайлза и о том, как он отдаляется, прячась за маской саркастичного умника; о собственных опасениях, что это не просто очередная подростковая фаза. Что, если их отношения навсегда останутся такими? Джон совершил много ошибок. Они не говорят об этом, но он знает, что Стайлз помнит тяжелые времена после смерти Клаудии. Его ребенок имеет полное право не простить ему это никогда. Но что, если так все и будет? Джон рассказывает Питеру Хейлу то, что не рассказывает больше никому. Он также говорит с ним о других вещах, не таких глубоких. Например, о смене времен года. О том, что магазин одежды Фишерс закрывают. Он открылся еще в 1934 году, но как небольшое семейное дело может противостоять волне урбанизации, несущей за собой гигантские торговые центры? И где, черт подери, Стайлзу теперь покупать свои дурацкие фланелевые рубашки? (По правде говоря, переживать нечего. Как только до Стайлза дойдет новость о предстоящем закрытии, он скупит у них столько фланелевых рубашек, что ему хватит еще на десять лет вперед). Он рассказывает Питеру о новом парке, строящемся возле Мейпл, и о планах по благоустройству восточной части города. Он рассказывает Питеру обо всем, что происходит в их городе, пока тот… Пока тот все еще находится черт знает где, только не здесь.***
Джон поднимается по лестнице. Дверь в комнату Питера открыта, но его там нет. Джон направляется в собственную спальню. Когда он впервые увидел Питера там, он не сразу справился с удивлением. Трудно смириться с мыслью, что Питер — не человек. А, несмотря на видимость, на его кровати, свернувшись под одеялом, лежал не человек. Это был волк. Он видел, как точно так же вел себя рядом со Стайлзом Дерек, поэтому это и было так шокируще. Просто- Просто до этого дня он не понимал по-настоящему, что имел в виду Дитон, говоря о том, что он — якорь Питера. До этого дня он не замечал этого. Поначалу он думал, что он просто друг для Питера, голос, ведущий к разуму, когда все вокруг начинает слишком давить. Но теперь он знает, что между ними имеет место быть нечто гораздо большее. Джон — кто-то, в ком Питер нуждается на примитивном уровне, кто в силах помочь ему вернуться, когда волк берет на себя слишком много контроля. Он Альфа. Его волк сильный и дикий. Его обращение отличается от обращений Дерека. И они оба — волк и человек — доверяют Джону достаточно, чтобы подпустить его так близко, позволять возвращать все на свои места, восстанавливать баланс. Это чертовски большая ответственность. Клыки и когти исчезли, но глаза Альфы все еще горят красным. Он лежит на боку на кровати Джона, обхватив руками одну из подушек. Джон садится рядом и вытягивает ноги. Левое бедро, в которое стреляла Кейт Арджент, до сих пор иногда пронзает мимолетной болью. А ведь прошло уже пятнадцать месяцев и чертовски много сеансов физиотерапии. И психотерапии тоже. Джон потерял восемь Помощников в ту ночь, и до сих пор, бывает, просыпается в холодном поту от того, что видит, как Кейт Арджент держит пистолет у виска Стайлза. — Я не знаю, что тебе сказать, Питер, — произносит он. Питер едва поворачивает голову. Он слушает. — Я ждал суда над Джерардом так же, как и ты. Знаю, на него заведено крупное дело, но ему осталось жить не больше трех месяцев, он умрет за решеткой. В конце концов, что с того, что мы не посидим в зале суда? Питер не отвечает. — Это все равно не то, что ты подразумевал под «возмездием», когда мы говорили об этом, верно? — Джон протягивает руку и опускает ее на плечо Питера. — Стайлз убил Мэтта. Дерек разорвал глотку Кейт. А где же убийство для твоих рук, м? Питер вздрагивает, и Джон подозревает, что он думает о Лоре. — Это нам теперь неподвластно, — говорит Джон. — Ты это знаешь. Этот старый больной ублюдок сгниет один в тюремном госпитале, а ты будешь жить. Вот в чем твоя месть, Питер. В жизни. Питер рычит. — Может, это банально, — продолжает Джон. — Может, это херня. Но иногда подобная херня — это все, что у нас есть. И у тебя есть два выхода, Питер, — что уже больше, чем у многих других людей. Ты можешь броситься во все это с головой, начать свое кровавое возмездие и продолжать его, пока какой-нибудь охотник не прикончит тебя, или же ты можешь постараться оставить Джерарда Арджента позади и стать наконец полноценным чертовым Альфой, которым ты и должен быть. Питер бормочет что-то, но подушка Джона глушит слова. — Что? Питер прерывисто выдыхает. — Я теряюсь, Джон. Помоги мне. Джон сжимает пальцы на плече Питера. — Я никуда не пропаду, и ты тоже. Обещаю.***
Иногда Джон задумывается, что бы подумала Клаудия. Всего этого не было в его плане, но Клаудия никогда не придумывала их для себя. Однажды она разбудила его в четыре часа утра, только чтобы они скорее сели в машину и успели добраться до пляжа до рассвета. Джон до сих пор помнит это утро. Завтрак на песке, один термос с кофе на двоих и Стайлз, с широко раскрытыми глазами пытающийся угнаться за чайками в одном только подгузнике. Он думает, она бы гордилась.***
Питер напрягается, когда Джон встает и вытягивает подушку из его рук. Он заставляет Питера подняться на ноги. Все еще красными глазами тот отмечает след от когтей на руке Джона и отворачивает голову. — Посмотри на меня, — говорит Джон. В груди заполошно бьется сердце, и он знает, что Питер его слышит. Может ли волк отличить волнение от страха? Слабость и решительность? Когда Питер поднимает подбородок, Джон охватывает пальцами заднюю часть его шеи. Его большой палец проводит по коже слишком близко к яремной вене Питера. Опасная территория, но Джон должен утвердить свой авторитет. Он не отнимает другую руку от плеча Питера и пробегает пальцами по напряженным мышцам, пока не чувствует, как Питер немного расслабляется. — Хорошо. Вот так. Волки — тактильные существа. Что не так сильно отличает их от людей. Джон скользит рукой с плеча Питера вниз и замирает у верхней пуговицы его рубашки. Приятно осознавать, что вообще-то она принадлежит ему. Хотя, естественно, на Питере смотрится гораздо лучше. Питер встречает его взгляд — настороженно, любопытно, — и Джон расстегивает ее. Руки Питера безвольно висят вдоль туловища. Его пальцы подрагивают. Для следующей пуговицы Джону нужна вторая рука. Он почти готов к тому, что Питер отшатнется, как только он отпустит его шею, но Питер не двигается. И не отводит глаз. Он лишь внимательно рассматривает лицо Джона, едва наклонив голову. Они никогда не делали ничего подобного. Возможно, сейчас самое время. Между ними уже есть близость, доверие. Черт, даже любовь. Это не такой уж большой шаг, на самом деле, если не считать, что Джон так и не касался никого после смерти Клаудии. Он был на паре свиданий, но никогда не позволял вещам развиться куда-то дальше романтического ужина. Он уже выиграл в лотерею однажды, верно? Глупо думать, что такая яркая молния ударит в то же место снова. А затем вдруг появился Питер, который сейчас стоит прямо перед ним, и Джон любит его. Может, сначала он чувствовал потребность защитить, полюбил его, как члена семьи. Как он любит Стайлза и как теперь, очевидно, полюбил Дерека. Но если говорить откровенно, есть здесь что-то другое. Что-то балансирующее на самом краю. Яркая вспышка. Джон стаскивает рубашку вниз по плечам Питера, и тот дергает руками, помогая ткани скользнуть на пол. Взгляд Джона охватывает его шею, плечи, заметно подрагивающие под кожей мышцы. Он касается пальцем пульсирующей вены у глотки Питера. Питер не опускает голову в жесте подчинения, как бета, но и не рычит. Волк принимает его как равного. Будь он проклят, если знает, каким именно образом он это понял. Он прожил лет на пятнадцать дольше, чем Питер, и многие из этих лет провел с бутылкой пива в руке и намного большим, чем понравилось бы Стайлзу, количеством съеденного красного мяса в желудке. Даже когда Джон был двадцатилетним солдатом в армии, его мускулы не были такими впечатляющими, как у Питера. А теперь, когда пятьдесят ближе, чем сорок, он, мягко говоря, расплылся по контурам. Чисто физически он совершенно не подходит Питеру. Но кто, если не он? Тем более, что Джон не собирается зацикливаться на своих лишних складках у пояса брюк или седых волосах. Не тогда, когда красноглазый Альфа смотрит на него так, словно он единственный человек в мире, способный его приручить. Та еще подкормка для его самоуверенности, честно говоря. Джон опускает ладонь на грудь Питера, жесткие волоски на которой покалывают кончики его пальцев. На животе у Питера волоски еще грубее. И темнее. Джон надавливает, потирая пальцем кожу под ним, и дыхание Питера сбивается. Джон двигает руку ниже и расстегивает пуговицу на джинсах Питера. Он хочет видеть всего Альфу.***
Впервые Джон видит Питера Хейла задыхающимся. Его глаза пугающе закатаны, обгоревшая кожа слезает, словно кожура перезревшего фрукта, пока Джон пытается вынести его из огня. Ощущения тошнотворные. Джон усиливает хватку на запястьях мужчины, вытягивая его за собой, и рот несчастного открывается в беззвучном крике ужаса, когда кожа трескается, обнажая кровавое месиво. У Джона нет с собой ничего, кроме бутылки воды. И он выливает ее на лицо мужчины, чтобы хоть еще как-то помочь. Он уверен, что тот не доживет до приезда врачей. В следующий раз Джон видит Питера обмотанным бинтами. А еще долгое время спустя — со сморщенной, испещренной белыми шрамами кожей. Сейчас на Питере ни одного рубца. Волк излечил его или, по крайней мере, его внешнюю оболочку. Потому что некоторые раны находятся слишком глубоко. Джон касается незапятнанной гладкой кожи и представляет, как если бы он тоже мог вытягивать боль. Он почти видит их. Черные линии бегущего по венам Питера яда. Питер прикрывает глаза, когда Джон касается его, и краснота в его взгляде на мгновение темнеет. Джон подцепляет шлевки на поясе джинс Питера и медленно тащит их вниз. Он почти улыбается, замечая, как Питер выпрямляет осанку и плечи, потому что ну разве это не самое типичное поведение для дикого, самодовольного Альфы? Почти улыбается, потому что за его веселостью все еще прячется неуверенность. Джон никогда не делал этого раньше. Не сказать, что он об этом не думал, но все же никогда не представлял всерьез, что этим-таки все закончится. Немного волнительно осознавать, что, дожив до своих лет, он впервые думает, что может это сделать, что хочет это сделать. Это заставляет его задуматься о других вещах, которых он еще о себе не знает, о которых, возможно, не узнает никогда. Однако, он не сомневается. Он не имеет права, ради Питера. Ведь именно так нужно вести себя с дикими животными, верно? Нельзя показывать страх. Джон поворачивает руку. Он задевает костяшками член Питера и поднимает глаза, чтобы перехватить его взгляд. Питер медленно моргает. — Ты позволишь мне коснуться тебя, Питер? Позволишь мне вернуть тебя? Питер лишь молчаливо кивает. Джон пропускает волосы Питера сквозь пальцы. Он чувствует, как тот тянется за прикосновением. Питер поворачивает голову, прижимаясь носом к пульсирующей вене на запястье Джона. Его ноздри раздуваются. — Ляг на кровать для меня, — произносит Джон, его голос ниже обычного. Питер ведет плечами, и его мускулы заметно двигаются под кожей. Пускай он волк, но прямо сейчас он напоминает Джону льва: движения плавные, в каждом из которых сквозит сила. Сила, заставляющая все лишние мысли Джона зациклиться, оставляя на поверхности лишь одну: хищник, хищник, хищник. Но Джон знает, что все не так просто. Питер растягивается на животе, устраивая подбородок на сложенных руках. Он… Джону все еще с трудом даются такие мысли, но он прекрасен. Джон не уверен, почему выбрал именно это слово для описания. Не уверен, умалит ли это мужественность Питера или его собственную. Вряд ли, ведь это определение подходит ему идеально. Это заставляет его вспомнить рисунки из альбома Клаудии. Мускулы, сухожилия, кожа Питера — все это вместе отражает идеал, который мог бы использовать какой-нибудь скульптор времен Ренессанса, когда искусство поклонялось человеческим формам. К слову, его член гораздо больше, чем те, что вы увидите в музее Ватикана. Джон устраивается рядом, ткань его джинс задевает обнаженную кожу бедра Питера. Он опускает ладонь на его шею и ведет ниже, медленно надавливая на каждый выпирающий позвонок, словно пересчитывая. Питер подрагивает под его прикосновениями и прерывисто выдыхает. — Я держу тебя, — говорит Джон. Питер выгибается навстречу его руке. Есть в этом что-то завораживающее. Гипнотизирующее. Джон касается его, и тепло кожи Питера отдается покалыванием в ладони. Заставляет его член, скрытый грубой тканью джинс, затвердеть. Дыхание Питера ускоряется. Он сжимает ягодицы, прогибаясь в спине, ища трения о кожу Джона. Джон скользит ладонью вниз, замирая на окружности ягодиц и на мгновение впиваясь пальцами в упругую кожу. Стон Питера словно музыка для него. — Тебе нравится, Альфа? — спрашивает Джон. Часть его действительно хочет знать, что, черт возьми, сейчас происходит. Но лишь потому, что он не может дать этому объяснение, не значит, что это не ощущается правильно. Джон не волк. Инстинкты не движут им так же сильно, но он проработал копом более двадцати лет, а каждый коп знает это чувство, которое сложно игнорировать. Оно безымянное, но оно верное. Он вновь оглаживает спину Питера, чувствуя ладонью выступивший пот. Он склоняется над Питером и прижимается лицом к его шее у самой кромки волос, глубоко вдыхая. — Давай же, — шепчет он. — Кончишь прямо на моей постели, Питер? Ты хочешь этого? Хочешь смешать наши запахи? Пометить свою территорию? Питер дрожит, почти отчаянно сжимаясь и толкаясь бедрами в постель. — Да. Пожалуйста, Джон. Джон протискивает руку между ног Питера. Он обхватывает его яйца и сжимает. — Сделай это, Питер. Сделай это для меня. Питер рычит, разводит ноги, и даже Джон может почувствовать внезапный резкий запах спермы. — Хорошо, — слабым голосом произносит он. — Все хорошо. Он гладит Питера по спине, чувствуя, как тот дрожит под его прикосновениями. Затем он встает, выбирается из собственных джинс и через голову снимает футболку. Он помогает Питеру забраться под одеяло, а после ложится рядом в одних боксерах. — Посмотри на меня, — просит Джон. Питер поворачивается на бок, поднимая голову. Его глаза снова голубые. Бриллиантово голубые с пьяно расширенными зрачками. Джон приглашающе кивает, помогая Питеру устроить голову у себя на груди, и обнимает его одной рукой. — Ты вернулся ко мне, Питер? — Да, — шепчет Питер, его дыхание согревает грудь Джона. И Джон прижимает его крепче.***
Джон просыпается поздно. В спальне уже темно. Свет из-за окна совсем тусклый, небо Бейкон Хиллс освещает высоко поднявшийся месяц. Пальцы Питера аккуратно охватывают его запястье. Джон узнает это легкое покалывающее ощущение и даже в полумраке видит черные паутинки вен на предплечье Питера. Он забирает его боль. — Все в порядке, — бормочет Джон. Палец Питера оглаживает потемневший след от собственной хватки. — Это не так. Я чувствую себя виноватым. — Эй, ты не должен, — Джон поднимает свободную руку и касается щеки Питера. — Ты имеешь полное право злиться. — Не на тебя. — На весь чертов мир, если быть честным, — Джон мягко очерчивает пальцем скулы на его лице. — Но я рядом, ты же знаешь? И всегда буду. — Ты всегда будешь, — эхом отзывается Питер, и край его губ приподнимается в слабой улыбке. Это не одна из обычных улыбок Питера: острых, насмешливых. Эта улыбка почти мягкая. Определенно особенная. Джон думает, что может привыкнуть. Он ко многому может привыкнуть рядом с Питером. Он приближается и соединяет их губы. Это не поцелуй, не совсем. Это скорее обещание. Снизу доносится скрип открываемой двери. — Пап? — кричит Стайлз. — Питер? Джон замирает на мгновение, а затем слышит, как Дерек произносит что-то слишком тихо, чтобы разобрать. Входная дверь с грохотом захлопывается. Буквально через секунду слышится рев двигателя джипа Стайлза и визг шин, поворачивающих с подъездной дорожки. Джон не может сдержаться. Он перекатывается ближе, соприкасаясь лбами с Питером, и смеется.