Кукла в подвале

Виктория придирчиво рассматривала новые столовые приборы, блестящие вилки с острыми зубцами вертелись между ее тонких пальцев, блестя при свете люстры. Ненастоящее серебро. Барнабас покрутил в руках пузатый бокал, алая жидкость волнами билась о его стенки, опустил на стол — не было аппетита. Виктория краем глаза проследила за действиями мужа и картинно повернулась, чтобы уйти. Барнабас не препятствовал. Она по обыкновению пройдет в большой зал, опустится на белый пуф, и ее пальцы привычно загуляют по клавишам. Викки неплохо играет на рояле. — Вы больше не будете? — служанка убирает со стола неясно откуда взявшиеся крошки. Барнабас кивает, не поднимая глаз. Он встает из-за стола шурша одеждами. Старая привычка — выглядеть, как франт. Можно сказать, вековая. Как и эти юные девушки, невинно хлопающие ресницами на пороге его особняка, просящиеся на работу гувернантками, теперь у всех в домах роботы, а здесь еще не перевелись служанки, и только из-за того, что Барнабас недолюбливает искусственный интеллект. Нужна свежая кровь, допустим, такая, как течет по голубоватым венам у этих девушек. Вампир улыбнулся своим мыслям, облизнув бледные губы. Вышел в коридор с его низкими округлыми потолками и деревянными стенами, — все здесь отстает от времени. В доме по очереди тухли люстры, и задувались свечи. Виктория застегнула маленькую пуговку на сорочке, в районе шеи, и обернулась, смотря на застывшего в дверях мужа. — Я проверю все двери и замки. — произнес Барнабас, останавливаясь взглядом на мертвенно бледном лице Виктории, на что та молча кивнула, плотно задергивая шторы и залезая в постель. Барнабас скрылся за дверью, поспешно направляясь к выходу, подцепил длинным пальцем фонарь за его скрипучее железное кольцо, и полоснув у самого лица спичкой, зажег фитиль. Массивная входная дверь послушно закрылась, и щелкнул замок. Барнабас обошел дом и поравнялся с маленькой лестницей, ведущей в тупик, здесь обычно хранили принадлежности для сада. Барнабас шагнул вниз, освещая себе путь. Его ботинок что-то зацепил… Газонокосилка. Ах да, он не смог смириться с этим шумным детищем нового века, и оно нашло здесь свое последнее пристанище. Вампир нащупал маленькую кнопочку в стене, наверняка она была единственным предметом, на котором не было толстого слоя пыли. Барнабас напрягся. Последнее время он зачастил сюда. Стена медленно разъехалась, открыв темный проход, Барнабас прошел дальше, не глядя нажимая на обратной ее стороне такую же кнопочку. Свет загорелся с таким звуком…будто щелкнули пальцами. Помещение было похоже на маленькую комнату, достаточно опрятную, чтобы жить в ней, но в то же время какую-то неосвоенную для этого. В углу стояла кровать, такие уже не выпускали, такие перевелись где-то пол века назад. Рядом письменный стол, выглядел так, будто тот, кто сидел за ним недавно ушел, забрав с собой бумаги и чернильницу. У другой стены стояли картины в массивных рамах. С каждой смотрели девушки в нарядах прошедших веков, и все бы ничего, только на лице каждой из них была та же улыбка, то робкая, то развязная, но одновременно одна! Как и все девушки были одной девушкой. Барнабас прошелся по комнате, окинул взглядом портреты и тихо поставил на письменный стол фонарь. Это он принес их сюда после событий…того пожара, когда сгорел Коллинвуд. Этот поступок был странным, но разве Барнабас Коллинз хоть раз делал что-то обыкновенное? Гораздо важнее были не эти старые портреты со старыми мазками краски, пусть даже такими бережными и аккуратными, нет, важнее было то, что лежало на кровати. Барнабас подвинул к ней деревянный стул и сел. Это было тело. Прекрасное, с бегущими по нему изумрудными венами, особенно яркими на руках, шее и щиколотках, белое и бесконечно холодное мертвое тело. Оно будто светилось, должно быть, от освещения в комнате. Фарфоровая кожа переливалась на свету причудливыми узорами. Анжелика Бушар лежала, с несвойственным себе спокойствием, склонив голову на бок. Барнабас аккуратно коснулся ее руки, чтобы не вызвать очередную трещину на фарфоровой коже, все тело было испещрено ими, трещины плелись, как паутина. Вампир отодвинул прядь светлых волос, чтобы взглянуть на тонкую шею, там были видны следы от его клыков. В тот злополучный вечер он укусил ее. Барнабас поежился, воспоминания тянули за собой рой прохладных мурашек, точно какой-то неудачный бонус. У Анжелики не сочилась из раны кровь, лишь шея покрывалась губительными трещинами. Только подумать… Чего он хотел тогда? Выпить ее кровь? Кто мог догадаться, что она была фарфоровой куклой, да и сейчас… Только сломанная, ни одного живого места. Барнабас скривил губы. Она позволяла только ему играть с ней. Она погрузила его жизнь в мистику, тем самым превратив ее в Ад. Барнабас нахмурился, у него на лбу вырисовалась морщинка. Он перевел взгляд на лицо Анжелики, на щеке не хватало нескольких фарфоровых кусочков, они осыпались, когда он тогда прикоснулся к ней. В тот момент она уже не дышала. Эти осколки он сохранил, как и все остальные недостающие. После того, как Виктория была спасена, и весь ужас был позади, Барнабас решил вернуться в пылающий особняк — большой зал уже миновал огонь. Он собрал все осколки и все рассыпавшиеся части блестящего, почти прозрачного малинового сердца. Оно было странное. Барнабас всегда думал, что сердце Анжелики, как черный кусок угля или что-то в этом роде. Сейчас все это хранилось в шкафчике письменного стола, не самое надежное место, но другого не нашлось. Но самое волнительное вот что. Барнабас безумно боялся, что полностью вся Энджи рассыплется на тысячи бледных осколков. Тогда он кое-как освободил ее руку от прозрачных оковов люстры, а потом все же решился поднять тело. Барнабас уже принялся молить Бога, чтобы ведьма больше не пострадала, но осекся, быстро поняв, что такое создание как Анжелика больше принадлежит Дьяволу, кто если не он мог создать ее настолько ужасной и прекрасной одновременно? Вампир наклонился над телом, приближаясь к лицу. Глаза были почти закрыты, но можно было увидеть потемневшие застывшие зрачки. Он бы поцеловал ее. Если бы мог. Нет, дело не в обиде и не в ненависти. Этого уже давно не было. Он простил ей все за эти годы. Ее было опасно целовать. Тело было слишком хрупким, и от одного неверного движения все могло принять ужасный оборот. Барнабас улыбнулся, поглаживая светлые волосы. — Я стал более терпелив, после того, как ты заточила меня в гробу на двести лет. Ах да…лишь на сто девяносто шесть.