Круглые очки

extreme — more than words       Дерьмо. Абсолютное дерьмо.       Юри понимает это, когда в гордом одиночестве сидит за кухонным столом. С большим кремовым тортом, в дурацком картонном колпаке с надписью «С днём рождения!» и совсем один. Кажется, в книжке по психологии это назвали кризисом отношений. Как ни странно, эту самую книжку Кацуки нашёл на полке одного из книжных магазинов, где его любимый женишок давал интервью для оравы журналистов, требующих тупых, повторённых Виктором по тысяче раз, рассказов и автографа на корке «Вашего потрясающего бестселлера».       Кризис отношений. Отлично.       Юри мысленно смакует эти два слова, щёлкает языком и всё это кажется ему таким ожидаемым. Как будто, всё изначально кричало ему о том, что он рано или поздно окажется под колпаком.       Блядь.       Юри сразу же снимает с головы праздничную картонку и заливается хриплым и неуместным после продолжительной тишины смехом. Все настолько дерьмово и очевидно, что это даже смешно. Самое ужасное, что у него нет причин устраивать скандал, бежать за помощью к мозгоправам, звонить в горячую линию поддержки, потому что на словах его проблемы абсолютно мелочны, несерьёзны и лишь вызывают отвращение и непонимание к такому придирчивому и безрассудному Кацуки.       Виктор просто очень много работает, неблагодарный. В том числе, ради тебя, дубина. Тебе стоит сидеть и радоваться тому, что теперь ты можешь позволить себе всё, что тебе только захочется.       Но Юри хочется, чтобы Никифоров просто пришёл домой, поцеловал его в лоб и поставил чайник. Юри хочется измазать Виктору нос в торте, а потом поцеловать его туда столько раз, сколько понадобится, чтобы полностью слизать светлый крем. Кацуки даже не хочется секса с Виктором, точнее хочется, конечно, но даже эта потребность не такая сильная, как желание обнять, уснуть вместе и посмеяться утром над вмятинами на лице.       Юри совсем не хочется, чтобы Виктор торчал на этих бесконечных интервью в круглосуточном режиме.       И ему страшно, страшно не хочется принимать жестокий, бьющий куда-то очень сильно и глубоко, факт того, что Виктор изменился. Не с тех пор, когда они зажигали в шестьдесят пятом, а ещё раз. Он теперь снова какой-то другой.       Оказывается, это и правда редкость, прожить всю жизнь вместе, восхищаясь каждым действием человека. Это так сложно и больно от осознания того, что у Юри, кажется, перестало получаться.       И когда Кацуки слышит отчаянный стук в дверь и звонок через секунду, он задувает почти полностью растёкшиеся свечи и с опьянённым взглядом идёт открывать. Юри хочется перемен. Неважно каких, просто другой жизни.       Потому что происходящее сейчас — полное дерьмо.

***

      На следующий день Юри не берёт в руки кисть. Через неделю он сворачивает все свои эскизы и складывает их в большую коробку на самой верхней и пыльной полке. Через месяц Кацуки тихо усмехается тому, что вот они перемены и выкидывает мольберт.       Виктор, приходя домой, продолжает рассказывать о нескончаемых, одинаковых интервью, и всё, что теперь есть у Юри это надежда на то, что прекращение художественной деятельности — ещё не все перемены в его жизни. Потому что теперь стало только хуже и теперь он в ещё большем дерьме.       Кризис отношений только набирает обороты, и Юри всё лучше чувствует, что два слова, которые он всё ещё ни разу не произнёс вслух, становятся всё привычней и ближе.       Поэтому, когда Виктор открывает дверь ключом, который он в кои-то веки не забыл дома и заходит домой с большой коробкой конфет и коробочкой намного меньше, но важнее, он понимает, что что-то упустил, потому что в глубине души даже не удивляется тому, что Юри, его замечательного, предпочитающего букету цветов конфеты и такого любимого Кацуки больше здесь нет.       Дерьмо. Ожидаемое, доведённое до пика кипения и очевидное дерь-мо.       Старые настенные часы медленно тикают, словно намеренно показывая Виктору, что всё могло бы быть иначе, сумей Никифоров повернуть время вспять и всё исправить, но он не умеет. Он может только отсчитывать секунды, сидя под дверью.       На двести девятнадцатом щелчке стрелки и двадцать втором сброшенном звонке Юри он засыпает глубоким, крепким и одиноким сном, надеясь, что проснётся от звонка Кацуки.       Но Виктор просыпается сам, спустя почти десять часов. Он сообщает своему агенту, что заболел и собирается в ближайший бар, когда замечает, что часы остановились.       Никифоров выкидывает их на помойку и напивается так, как не напивался никогда. На следующий день он обходит красную бархатную коробку с кольцами стороной, предпочитая вообще не заходить в комнату, где она лежит. Через неделю он посылает подальше своего агента, а через месяц роняет телефон из окна, и его охватывает паника. Потому что больше он не может писать Юри, потому что его сим-карту не восстановить, потому что он даже не помнит наизусть номер, который за последний месяц набрал уже сотни раз. Он может в алфавитном порядке назвать все номера агентов, издательств, журналов, а от самого нужного сейчас он не помнит ничего, кроме кода страны.       Вот оно, понимание того, что всё действительно катилось в яму с дерьмом.

***

      Когда через два дня бреда и беспокойного сна Виктор открывает дверь, приготовившись терпеть ярость какой-нибудь журналистки, нашедшей его адрес, он точно не ожидает увидеть на пороге Юри, который сразу же кидается ему на шею с облегченным выдохом. Виктор краснеет. Виктору Никифорову стыдно, как будто он безответственный подросток. Он плачет, наверное, впервые за очень долгое время. Он бьётся в истерике, пока острый кончик вздёрнутого носа не утыкается ему в шею. Юри скучал. Скучал и переживал, когда он перестал писать. А Виктор Никифоров глупец, не сумевший предпринять никаких попыток найти Юри, извиниться, вымолить прощение, Господи, какой же он назойливый, названивающий и вонючий кусок.дерьма.       Но эти мысли тают в сухом прикосновении губ к чужим губам, заставляя сжать узкие плечи ещё сильнее, прижать к себе ещё ближе и отстраниться только через неизвестный, невысчитанный промежуток времени, потому что ублюдских настенных часов в этой квартире больше нет и никогда не будет.       Кацуки запускает бледную пятерню в отросшую челку Виктора и с тревогой смотрит в опухшие глаза, на щетину и обессиленные руки.       — Дерьмово выглядишь.       — Выходи за меня.