Eros im Licht

Близ отеля есть набережная: холодный бетон да золотой песок. Волны на море то вздымаются лезвием, то кошками ластятся на берег, и эти горластые чайки снова напоминают Виктору Петербург. Обычно это называют ностальгией. Никифоров вдыхает полной грудью — да поглубже, — соленый воздух, закрывает глаза, обращается в слух. В карманах пальто он сжимает озябшие пальцы, покручивает кольцо на безымянном. Металл будто карман жжет, Виктор вынимает руку, снова возвращается взглядом к кольцу, рассматривает. Рассматривает то ли с удовольствием, то ли с любопытством, то ли с целью убедиться, что наличие кольца на пальце ему не снится и не чудится. Что второй обладатель такого же аксессуара никуда не делся. Виктор его до сих пор чувствует — пора возвращаться. На рассвете солнце заглядывает в окна только украдкой, но в двухместном номере светло и тихо. Пахнет гостиничным кофе, однако Юри еще спит. Кровать, что у окна, в хлопковом белье хранит человеческое тепло, уникальный запах волос да влажное пятно от слюны на подушке. Виктор смотрит на сверток из одеяла и лишь тешит себя мыслями о том, как бы согреть руки. Как бы согреть сухие покрасневшие пальцы в копне жестких смоляных волос. Ничего не предпринимая, Никифоров разматывает вязаный снуд, сбрасывает пальто, разминает шею вращениями. На экране полно оповещений из социальных сетей, и Виктор уже готов упасть на свою кровать с телефоном в руках, но, — не сказать, что замирает, — задерживается. Кацуки вжимается щекой в подушку, слегка приоткрыв губы. Едва хмурится, как будто он и во сне старается сосредоточиться: лишь бы не оплошать и там. Волосы торчат, плечи словно напряжены, пальцы, сжимая, утопают в наволочке. Но вместе с тем солнце копошится в его взъерошенных волосах, слегка подсвечивает краешек уха, заставляет поблескивать слюну в уголке рта, гладит по щеке и щекочет подрагивающие веки. Виктор решает согреть руки, отложив телефон. — Прости, — виновато улыбается он по-русски, но пальцы уже скользят под одеялом в карман между шеей и плечом: там теплее всего. — Виктор? — хрипло недоумевает сверток. Сверток еще не научился злиться на Никифорова, поэтому, когда ледяная ладонь бесцеремонно прерывает сон, он только молча вздрагивает всем телом. — Что ты… — Руки замерзли, — он оправдывается и между делом сует вторую руку туда же под одеяло. Юри не находит, что на это ответить, но решает удовлетворить запрос Виктора; вернее, не ищет причин не делать этого. Избалованный тренер растекается по чужой кровати, сидя на полу и положив голову на край подушки. В номере снова становится тихо, только теперь дыхание слышно громче, чем раньше. Наверное, потому, что никто из них до этого не обращал внимания на чужие вдохи и выдохи. Виктор прикрывает глаза в легкой полудреме: тихо, тепло и спокойно, веки сами хотят опуститься. Один лишь Кацуки не сможет теперь вернуться ко сну. В какой-то момент молчание его не успокаивает, а кажется неловким. Под чужой рукой он отчетливо ощущает свой пульс, в горле пересыхает, взгляд учит лицо тренера наизусть. — Виктор, так…теплее? Ему улыбаются, не открывая глаз, и светлые волосы Никифорова каскадом ниспадают на лоб. — У нас в России близкие люди не называют друг друга полным именем, — вдруг произносит он. Юри недоумевает с полминуты. — Полным именем? — Можешь называть меня «Витя». — Ви-тя... — повторил Кацуки, пробуя это имя на вкус. — Витя. Никифоров посмотрел на него, а затем заразительно рассмеялся, кивая. — Погреешь меня? У Юри сухие и теплые ступни. Он задевает ими колени Вити, когда подгибает ноги и, ворочаясь, вжимается спиной в чужую грудь позади себя. Виктор это чувствует и без задней мысли втискивает ногу между коленей Кацуки, их ноги переплетаются. Волосы этого парня и вправду притягательно пахнут; зарываясь в них носом, Никифоров глубоко вдыхает запах кожи головы и думает, что он ни на чей другой не похож. Руки сами собой теснее смыкаются на животе Кацуки. — Где ты был с самого утра? — Юри нарушает тишину, которая отчего-то кажется ему неловкой. Сзади молчат и только горячо дышат в шею, едва ли не врастая грудью между лопаток. — Виктор, ты же не спишь… — На море, — бормочет Никифоров, и от того, как он жмется губами к линии роста волос на шее, Юри гнет спину. — На море, — вторит он на ломаном русском и слышит, как Виктор прячет в его волосах свой смех. На море чайки ныряют в холодные волны. Солнце ползет выше и красит небо в яркий лазурный цвет, но в комнату проскальзывает по-прежнему осторожно, будто спрашивает, можно ли войти. Преломляясь о стекло, воровато ползет по ковру на одеяло, играет на спящих лицах и застывает на шее, к которой так тесно прижимаются другие губы.