Лазурь небес и порожденье ада

      Дьявол побери, похоже, это конец. Странно, конечно, что все закончилось так хорошо. Мне всегда казалось, что счастливые финалы бывают только в книгах и в кино, но не в реальной жизни. Похоже, что мне выпал один из миллиона шансов.       Сирены снаружи понемногу стихают, и внутрь склада, тревожно озираясь, входят Охотники. Облаченные в черные плащи и шляпы, с арбалетами и серебряными ружьями наготове, они выстраиваются в кольцо вдоль стен помещения, и вперед выступает главный из них, с золотыми насечками на рукавах. — Аллан! — радостно восклицает он, заметив меня. — Сколько лет, сколько зим, приятель! — Бен! — Я вяло поднимаюсь навстречу Смиттерсу. За то время, что мы не виделись, он почти не изменился, разве что заметно полысел и еще больше ссутулился. — Как ты вообще нашел меня так быстро? — А я и не искал тебя, — усмехается он, обнимая меня и рассматривая со всех сторон. — Просто наши детекторы засекли в этом месте невероятно большой всплеск темной магии. А я как раз вспомнил о твоих словах про склад, вот и примчался. Мне тут твой начальник, — он понижает голос, — уже успел на улице все уши о тебе прожужжать. — Бывший начальник, — машинально поправляю я. Черт, если сейчас сюда ворвется Катсон и устроит истерику, это вряд ли кончится чем-то хорошим. — Что? А, ну неважно. Ты сам-то как, Аллан, цел? — Бен хорошенько встряхивает меня и хлопает по плечу. — Вроде как. Но мне все равно не помешал бы глоток укрепляющего зелья. А еще лучше виски. — Я вновь опускаюсь на пол. — Будет сделано, сэр. — Он шутливо отдает честь и поворачивается, как вдруг, наткнувшись взглядом на гигантский труп Линденфельда, вздрагивает всем телом. — Тьфу ты, мать твою! Это еще что такое? — То, ради чего ты и твои парни здесь, — усмехаюсь я. — Здесь поблизости еще может быть первородный демон из Колодца Силы. Я вообще-то уничтожил его, но не до конца в этом уверен. — Не волнуйся, Аллан, мы быстро вычислим эту тварь, — успокаивает меня Смиттерс. — Мои парни весь район оцепят, но не дадут ей сбежать.       Он отворачивается, чтобы отдать приказания своим людям, а на склад между тем вваливаются несколько копов. Бегущий впереди всех Морринг тут же бросается к Гвендолин, выхватывая на ходу пистолет и снимая с пояса наручники. — Ага, попалась, убийца! — восклицает он. — Я тебя сразу узнал! Руки сюда, живо! А вы, парни, присматривайте за ней!       «Вот так всегда, — невесело думаю я. — Вся грязная работа достается мне, а другие, прибыв на все готовое, остаются чистенькими. Теперь вся слава поимки Садовода достанется Моррингу, а обо мне в газетах ни слова не напишут».       Гвендолин, все это время продолжавшая сидеть неподвижно, после слов Морринга резко вскакивает и, оттолкнув детектива, бросается ко мне. — Аллан!.. — В глазах ее бьется страх. — Скажи, что со мной будет?.. Помнишь, ты обещал?.. — Да, обещал, — стиснув зубы, киваю я. — И сдержу обещание. На суде я буду свидетельствовать только в твою пользу. Уверен, все ограничится лишь заключением.       Она прерывисто всхлипывает, и крупная слеза скатывается по ее щеке. Мне вдруг в этот момент жутко хочется обнять ее, прижать к себе, утешить, словно родную дочь. Но даже на это сил у меня не хватает, и я лишь скромно улыбаюсь и похлопываю девушку по руке. Она сквозь слезы улыбается в ответ и, повернувшись к Моррингу, протягивает ему руки под «браслеты». Перед тем, как ее уводят, она вдруг бросается к мертвому Джейсону и, поцеловав его напоследок в губы, шепчет что-то по-французски.       «Похоже, они оба совсем заигрались со своими иллюзиями, — думаю я, глядя в спину удаляющейся девушки. — Истинная Красота, тоже мне… Получается, что и здесь без грязи не обойтись. Так не лучше ли все время прозябать во мраке, чем пытаться создать иллюзию света посреди него?.. Дьявол, что это меня так мутит?..» — Эй, парни, есть у кого-нибудь сигарета? — обращаюсь я к толпящемуся вокруг народу. — Курить дико хочется! Один из копов протягивает мне сигарету и коробок спичек. Я с наслаждением затягиваюсь. Дым понемногу успокаивает. — Черт возьми, что тут вообще произошло? — слышен знакомый визгливый голос, и в помещение вваливается Грегори Катсон собственной персоной. При виде меня шерсть на нем так и топорщится во все стороны. — Гелленберг, мать твою, и ты здесь! Может, объяснишь мне, в конце концов, что все это значит? — Он обводит лапой труп франкенштейна, с которым сейчас возятся Охотники, и накрытое простыней тело Джейсона, к которому уже спешит Уиллиган. — Ты хоть понимаешь, сколько бумаг мне из-за тебя придется заполнять?! — Сэр, там в мусорном контейнере еще два трупа, — подбегает к комиссару один из рядовых копов. — Один с пулевым в голову, у другого, кажется, горло перерезано. — Еще двое вон там, — указываю я сигаретой в другой конец склада, в сторону подиума с «Бугатти». — И один из них, сэр, ваш преданный сотрудник, — все-таки не удерживаюсь от сарказма в сторону бывшего шефа.       Катсон начинает что-то шипеть в ответ, но тут возле дверей слышна какая-то суматоха, и копы с Охотниками, раздавшись в стороны, пропускают вперед неспешно плывущую фигуру Джорджа Маккалума. На сенаторе темный шерстяной костюм и шляпа, в руке он держит трость с бирюзовым набалдашником, а глаза из-за стекол роговых очков бесстрастно озирают разгром вокруг. По обе стороны от политика неотступно следуют громилы-телохранители, а позади него, то и дело подпрыгивая и тяжело, с присвистом, пыхтя, бежит Порк Паттерсон. — Мистер Гелленберг, — произносит сенатор, остановив наконец взгляд на мне, — можно вас на пару слов?       Пожав плечами, я затаптываю окурок и следую за Маккалумом в дальний угол склада. Охранники идут было за нами, но хозяин успокаивающе машет им рукой, и они остаются на почтительном расстоянии от нас. — Что ж, я в вас и не сомневался, — начинает сенатор с легкой и по-стариковски доброй улыбкой. — Поздравляю вас с удачным завершением дела о так называемом Садоводе. — Спасибо, — натужно киваю я в ответ. Голова почему-то снова начинает кружиться, я едва стою на ногах. — Простите, вы позвали меня сюда только за этим? — Нет, не только. — Он сдержанно улыбается и поправляет очки. — Вы подумали над моим предложением? — Над каким предложением?.. Ах, по поводу охраны? Извините, не успел, голова как-то все время была забита другим… — Я понимаю, — слегка наклоняет голову сенатор, и лицо его тут же становится жестким. — И все же я хотел бы услышать от вас ответ как можно скорее. — Тогда знаете что я вам скажу? — говорю я, все больше начиная раздражаться. — Вот представьте, выиграете вы свои выборы… или не выиграете, но так или иначе останетесь в политике… А тут я пойду к вам под крыло, буду часто мелькать с вами на публике, на всяких там торжественных мероприятиях. Что на это скажет народ? Что Гелленберг, известный защитник нелюдей, пошел в услужение к известному притеснителю оных? Нет уж, сенатор, если я сегодня спас вам жизнь, то это моя работа, не более того. И это не значит, что я тут же кинусь к вам в комнатные собачки. Извините, если выразился слишком резко. — Что ж, очень жаль. — Маккалум явно недоволен моим ответом, но изо всех сил старается этого не показывать. — Дело, конечно, ваше, и настаивать я не буду. Но если вдруг передумаете, в любое время жду вас в своей приемной. — Непременно. Сенатор топчется на месте, намереваясь уйти, и вдруг поворачивается ко мне с нахмуренными бровями. — И все же я должен попенять вам, мистер Гелленберг, — сурово произносит он, но видя, что я напряженно молчу, внезапно усмехается: — Вы испортили весь сюрприз, который Порк хотел устроить мне. Что ж, оставлю вас и пойду наслаждаться моим подарком, раз уж я все равно здесь. Всего доброго.       Он слегка дотрагивается до шляпы и, повернувшись, идет к «Бугатти», с достоинством постукивая по полу тростью. Паттерсон бежит рядом с тестем, то и дело оглядываясь в мою сторону со странным выражением морды. Такое ощущение, словно он хочет подойти ко мне и извиниться за всю ту хрень, что со мной сотворил, или же поблагодарить за поимку преступников, но не решается этого сделать или же хочет поскорее показать Маккалуму свою новинку. Впрочем, я тоже не горю желанием разговаривать с ним. «А ведь в эту бирюзовую красавицу так и не попало ни одной пули, — соображаю я, глядя на сверкающую в свете лампы „Бугатти“. — Вроде как действительно угодил сенатору, и в то же время подгадил Паттерсону, изрешетив кучу остальных машин».       С такими полувеселыми-полугрустными мыслями я иду к выходу из сарая, но путь мне преграждает Катсон, чья морда так и лоснится от широкой улыбки. Должно быть, как увидел, что сам сенатор вызвал меня на личный разговор, так сразу и подобрел. — Аллан, в общем, такое дело… Одним словом, прости меня… что последнее время только и ругал тебя… И за суд этот прости… Это все из-за Минни… У нее врачи нашли какую-то тяжелую болезнь, не иначе как придется скоро ехать в Швейцарию, в одну клинику… Только там могут помочь… Похоже, он не врет. Да и Оггерлиф, будь он неладен, что-то про это упоминал. — Ну и да, Аллан, я тут подумал… Короче говоря, я ведь еще не подписал рапорт о твоем уходе… Может, вернешься теперь в отдел? Хотя что это я спрашиваю, ты ведь теперь спаситель сенатора и можешь сам просить о чем угодно! Да-да, Аллан, проси меня о чем хочешь! — Тогда я попрошу вот о чем, — говорю я, обрывая поток лебезения бывшего шефа. — Пусть мою дочку перезахоронят под ее настоящим именем. Нужно же мне хоть раз навестить по-нормальному ее могилу. Катсон вздрагивает, и улыбка медленно сползает с его морды. — Так ты уже знаешь?.. — произносит он.       Я не отвечаю, потому что голова все еще дьявольски кружится и произносить лишние слова, тем более когда все и так понятно, у меня просто нет сил. Но надо сказать, Катсон все-таки неплохой парень. Зная столько лет о Лие, он ни разу меня этим не попрекнул, не бросил нечто вроде «крысолова», да и вообще относился ко мне так, как и должно относиться начальство к ублюдкам вроде меня. Даже, пожалуй, чуть-чуть добрее. — Хорошо, это, конечно же, будет сделано, — придя в себя, продолжает комиссар. — Но я бы хотел знать…       Однако я, уже не слушая его, иду в другой конец склада, к изрешеченному пулями шоколадному «форду», что совсем еще недавно служил мне укрытием. Только сейчас вспомнил об одном важном деле, не выполнив которое, я не могу уйти отсюда.       Найдя пустой дробовик мистера Фреулона, я подбираю его и внимательно вглядываюсь в толпящихся кругом копов. Отыскав взглядом русобородого патрульного-гнома, которого я перед этим отправлял к Катсону, я подхожу к нему. — Вот, держи, приятель, — протягиваю ему дробовик. — Как тебя, кстати?.. — Кел, — гордо вытягивается передо мной гном. — Кел Кассион, сэр! — Отлично, Кел. Сейчас бери этот дробовик и тот красный фургон, что стоит там, на улице. Отправляйся в нем по тому адресу, куда я вас перед этим вызывал и верни ружье и машину мистеру Фреулону, сторожу рыбного склада, помнишь его? И передай на словах, что я готов из своего кармана оплатить стоимость всех потраченных патронов и бензина. Запомнил? — Так точно, сэр! — молодцевато козыряет и улыбается мне Кел. — Ну вот и отлично. Я бы съездил сейчас и сам, да только меня мутит так, что я и за руль садиться боюсь…       Наконец-то я выхожу на улицу, где в лицо мне бьет свежий ночной ветер с озера. От этого мне становится немного легче, и я даже с некоторой радостью оборачиваюсь назад, на пропитанное изнутри порохом, кровью и темной магией помещение склада, представляя себе тех, кто возится сейчас там, расхлебывая всю эту кашу. Ничего, господа, вся ночь у вас еще впереди. А я отправляюсь на заслуженный отдых.

***

      Такси несет меня по ночным улицам, и я, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрю на медленно просыпающийся от холодной мглы город. Стыдливо прячется в облаках луна, противно чернеют по сторонам здания закрытых из-за Маккалума фабрик, редкие прохожие, кутаясь в плащи, ныряют в подворотни, будто бы скрываясь от света фар машины… Все-таки паршивое место этот Чикаго… Уехать, что ли, и правда куда-нибудь на запад, на строительство дамбы, как грозил мне когда-то Паттерсон? Или остаться здесь и пойти-таки в охрану к Маккалуму? Ладно, к черту такие мысли, разберусь как-нибудь после со всем этим. А пока — только отдыхать.       Такси тормозит у моего дома, и я, расплатившись буквально чудом завалявшейся в кармане мелочью, поднимаюсь по привычно скрипящей лестнице на третий этаж. Заходя в квартиру, я надеюсь осторожно проскользнуть к себе, не раздеваясь упасть на кровать и тут же уснуть, но навстречу мне из своей комнаты выходит Эва. Судя по ее виду, спать она и не собиралась. — Аллан! — начинает она гневным шепотом, преградив мне путь. — Что, ради Бога, с тобой случилось, что ты удрал из суда и не появлялся целый день? Я уже всерьез начала волноваться! Что, опять какое-то важное дело?       Я понимаю, что, пока не отвечу, она не даст мне пройти. Не отталкивать же ее с дороги (да и вряд ли получится)! А говорить что-либо в ответ я уже просто не в состоянии, настолько меня вымотал этот день.       Я пристально смотрю на большие округленные глаза Эвы, на ее красиво распущенные по плечам черные кудрявые волосы с блестящими на них каплями воды (должно быть, недавно после душа), на дрожащую под платьем грудь, и вдруг, ни слова не говоря, заключаю негритянку в объятия и прижимаюсь своими губами к ее. Губы Эвы сухие и жесткие, глаза смотрят с расстояния в дюйм со смесью изумления и ужаса, но мне до этого сейчас нет никакого дела. Она слабо пытается оттолкнуть меня, но я, невзирая на это, затаскиваю ее к себе в комнату и, не зажигая лампочку, в одном лишь льющемся сквозь окно тусклом свете нового дня продолжаю целовать, с наслаждением зарываясь лицом в ее пахнущие лавандой волосы и прижимаясь к теплому и мягкому телу. Плевать на все условности, плевать вообще на весь мир, здесь и сейчас мне требуется кто-то близкий, к кому можно вот так прижаться. И Эва, видимо понимая это, перестает сопротивляться и бросается в горячем порыве мне навстречу…       …Яркие солнечные лучи бьют сквозь запыленное стекло, заставляя мрак испуганно съеживаться в углах комнаты. Я открываю глаза, гляжу на циферблат часов на запястье лежащей поверх одеяла руки Эвы. Уже почти девять… Собираться на работу или сегодня уже не имеет смысла?..       Сама Эва еще сладко посапывает, уткнувшись носом мне в плечо. Пожалуй, только она одна на всем свете способна стать мне верной спутницей жизни на долгие годы. Той, что никогда не бросит… Из какофонии уличного шума за окном внезапно вырывается особенно звонкий голос мальчишки-газетчика: — Чрезвычайное происшествие!.. Сегодня утром был убит сенатор Маккалум!..