Бюро "добрых услуг".

Лондон. Наши дни. Он смотрел на старую простую кровать из потемневшего от времени дерева. Она стояла на чердаке, такая же пыльная, как и всё в этом двухэтажном доме, некогда принадлежащем ему самому. «Сколько лет прошло? Сто – сто пятьдесят? Может быть, больше? — подумал мужчина, загадочно улыбнувшись. А теперь он снова здесь. Вот ведь ирония! Выкупил этот особняк у книжного магазинчика, что располагался на месте его конторы. «Располагался – главное слово! — но ныне скоропалительно съехал, ибо он, как старый\новый хозяин этого места, настоятельно попросил букинистов освободить помещение в самый короткий срок. Естественно, за дополнительную плату. — Люди так меркантильны… никакого уважения к сентиментальности!» «Новоиспеченный» хозяин дома все еще находился на чердаке, рассматривая широкое ложе. Удивительно даже, что кровать никуда не подевалась за столько лет. Просто стояла тут, в мутном свете мансардного окна, и пылилась, будто он и не покидал Англию на такой продолжительный строк, будто не пытался скрыться от юного графа Фантомхайва и его демона-дворецкого Себастьяна Михаэлиса, которые пытались помешать ему ставить безумные опыты с плёнками жизни. С этой аскетичной постелью у него связано так много… От этой маячащей на кромке сознания, мыслишки мужчина сделался мрачен. Ухмылка как-то сама собой сползла с лица, уступив место раздражению. Именно сюда, в этот дом, лет двести тому назад принесли его и положили на эту кровать. Измученного и истекающего кровью, но всё ещё сжимающего в слабеющей руке, холодный металл косы. Он – Жнец. Сама Смерть, вступившая в схватку с демонами, ради упокоения души Клодии Фантомхайв. Матери Винсента Фантомхайва – отца Сиэля. Это был поединок смерти со своей сущностью. А ради чего? Ради своей любви и дружбы к этой удивительной женщине. К той, которая приняла его в ответ. Которая любила его в ответ. Хотя, разумеется, давным-давно уже истлела и превратилась в прах, как и все, кто недолговечен. Как и все люди… А он? Он жалел её по возможности, хотя и был жесток, как и подобает Смерти, отнимающей у живых близких. Подобной любви нет места в мире по всем законам мироздания. Но как она была сильна, как решительна. «Смешно и мило это получилось, Себе представьте, Смерть влюбилась...» Адские твари нападали тогда все сразу, пытались убить, желая отнять у Жнеца хрупкую и испуганную душу. Раскалённые цепи обвивали его тело, рвали одежду и плоть до кости, пока перед глазами проносились кадры плёнки души Клодии. Кадры, на которых он был отчётливо виден сам в те самые пугающие и волнующие для женщины моменты, когда Жнец являлся лично. В те самые, когда спасал её от себя - Смерти - и клялся в своих чувствах. Тогда он уже не был молод и самонадеян, но эта женщина перевернула его мир, заставила бесчувственную Смерть страдать, подобно людям. Он, не раздумывая, в урон себе, добился для красавицы покоя вместо страшных мук. Отстоял её, защитил… Вот откуда шрамы на его лице и теле. Он об этом никогда не говорит. — Цепи, проклятые адские цепи… — забормотал мужчина. — Это всё они! — даже до шеи своей дотронулся, словно проверяя, не осталось ли ужасных ран, но обнаружил только шрамы под воротничком белой рубашки. Здесь и сейчас. Как бы он их не скрывал, они всё равно проявляются. А тогда… Тогда под двускатной крышей этого дома он бился в агонии, стараясь не сойти с ума и не стать частью бездны, что неумолимо звала его в свои убаюкивающие объятия. Шептала седовласому, как может только она одна, о том, что долг его выплачен и синигами свободен. Куда уходят Жнецы, лишённые возможности умереть, как люди? Они уходят во тьму, из которой созданы. Становятся частью общего… Возвращают себя ей, как благословение за проделанный труд, обретая покой. Он не хотел покоя! Он хотел любить Клодию и любил, сделав то единственное, что действительно мог ей дать после её гибели. Как утешение, как необходимое. Для себя. Для неё. Чтобы быть в мире с собой и знать, что последний долг он свой исполнил. Его подручные-синигами бережно уложили своего господина на кровать, омыли его раны, зашили. Утром пришёл Винсент и что-то говорил ему, заглядывая в лихорадочно блестевшие зелёные глаза, но что именно, Жнец уже не мог вспомнить. Тогда ужасная боль туманила рассудок, и все заверения сына Клодии звучали для Жнеца как сквозь толщу воды. Адские цепи могут причинить огромный урон. Стоило ли оно того? Несомненно. А потом, когда достаточно пришёл в себя и начал мыслить связно, он просто ушёл. Что называется – хлопнул дверью, оставив за спиной Департамент «Несущих смерть» и всех синигами вместе взятых. Ах, какой это имело резонанс в царстве мёртвых! Для всех, даже для демонов. Он ведь не был рядовым жнецом. Всё словно потеряло смысл, а боль сменилась глубоким потрясением и пониманием собственной сути. «Несущие смерть» назвали его дезертиром, отступником, будто в обиду, как дети малые, лишённые покровительства родителя, но вскоре успокоились, принявшись собирать души в прежнем режиме. Подумали, наверное, что время залечит раны Легендарного, ну, или он перебесится и всё вернётся на круги своя. Он ведь волен поступать так, как ему угодно, делать то, что ему нравится. Кто рискнёт его остановить? И он делал. Поселившись в мире людей, делал то, что умеет лучше всего – провожал их в последний путь, став жутковатым, вечно ухмыляющимся Гробовщиком, который прятал свои уродливые шрамы за спутанной чёлкой и носил чёрный траурный балахон. О, да. Он был настоящим асом-художником в своём деле, потому что знал его от и до. Некогда, на месте книжного магазина, который мужчина выкупил сейчас, располагалось его похоронное бюро. Его дом. Место, где он пролил так много своей крови. Место, где в изножье его постели сидел перепуганный Уильям Т. Спирс, куда приходил Винсент Фантомхайв с заверениями дружбы, куда после наведывался его сын - Сиэль. Место, где из мрачного Жнеца он превратился в эксцентричного и чудаковатого Гробовщика, принимающего в качестве оплаты за информацию, которой он, безусловно, располагал, смех. Все было так очевидно о том, кто он, что этого никто не замечал. И Гробовщика это безумно веселило, хотя он уже давно не пользовался ни своими силами, ни своей косой. Он просто был, смотрел из-под седых волос на юного графа Фантомхайва и его демона-дворецкого, даже советы давал, к которым мальчишка редко прислушивался. — Все они много лет назад превратились в тени и пыль, — ухмыльнулся Жнец, отвернувшись от старого ложа. — И только для меня ничего не изменилось. Может быть, ещё для демона… Стоящее тут же, в мансарде, старое зеркало отразило облик седого мужчины. Должно быть, кто-то из букинистов, когда те собирали поспешно свой скарб, стянул с холодной глади полог. Всё тот же высокий худощавый силуэт в чёрном строгом костюме-тройке, из-под которого виднелся воротничок белой рубашки, украшенной серебряными запонками. Неизменно молодое лицо – ему не дашь и тридцати. Светлые длинные волосы, собранные в хвост по моде нынешнего времени, рассыпающиеся по спине. Они стали намного короче, да и шрамы он научился прятать от людских взоров… Проходящий через все лицо и под правым глазом, еще один, вокруг его шеи, будто у висельника, которому слишком сильно впилась в кожу верёвка. Были и другие, но их нет нужды скрывать. Они и так надежно укрыты одеждой. Ну, и конечно гипнотический взгляд… Гробовщик вернулся в свой старый дом. Что-то это да означает.