Зов

      Я и Кейт продолжали встречаться вечерами. Встречаться только для того, чтобы снять напряжение. В нашем соитии не было ни ласки, ни трепетных чувств, была лишь животная страсть. Желание получить удовольствие, разрядку и удовлетворить свою чёртову похоть. И получали мы это всё, где придётся. Вот что значит переполненные сексуальным влечением подростки. Не всякий раз у кого-то из нас была свободна квартира, поэтому на помощь приходили гаражи, скверы, да даже банальные кабинки туалетов в каком-нибудь кафе. Её завлекала моя худоба, которую я одно время ненавидел. Меня завлекала мысль, что после секса в голове было спокойно. А ещё пусто. Мы пользовались друг другом и нас это вполне устраивало.       Сперва я пытался быть нежным, ведь, как бы мне не стыдно было признавать, но она – мой первый опыт, первый партнёр. За что получил прокушенную губу и металлический вкус крови во рту. Кейт не любила целоваться, не любила, когда её ласкали. Ей нравился грубый, жёсткий секс, который впоследствии я ей и давал. Это больные отношения, и я это признаю. Но есть ли в мире хоть один здоровый человек?       Ей нравилось, что после секса у неё саднит спина, потому что мы трахались, опираясь на стену с облезлой краской в заброшенном детском саду. Ей нравилось, что у неё горит промежность, когда без подготовки и почти на сухую я входил в неё, поставив на колени в укромном пятачке лесопарка. Ей нравилось «объезжать» меня и чувствовать под подушечками пальцев выпирающие кости моего худого тела, а после говорить: «Как жаль, что когда ты вырастешь, доберёшь массу. Мне нравятся твои косточки». Мне она была безразлична, но я пользовался. Пользовался потому что хотел, потому что мне это было нужно. Мне стыдно признаться, что мне нравится так жить. Мне стыдно, но я признаюсь в этом сам себе.       Я люблю родителей. Маму и папу. Но всё меньше времени провожу с ними, предпочитая их компании компанию Кейт или друзей. Я дорожу ими, но с каждым днём они всё сильнее меня угнетают. Мама не хочет, чтобы я шёл по пути, который выбрал. Не хочет, чтобы я уезжал так далеко. Не хочет, чтобы моя будущая жизнь состояла из трупов и криминала. Мама меня любит и дорожит мной… но я не хочу идти по стопам своего отца. У меня есть маленькая иллюзия, что если я не стану на него похож, возможно, семейное проклятие не доберётся до меня. Где-то в глубине я понимаю, что это лишь иллюзия и судьба вынесла свой вердикт давным давно, но ещё хочу верить. Вера ослепляет. Я люблю папу. В детстве я хотел быть на него похожим, но не сейчас. Сейчас я бегу. Мне стыдно признаться, что я выбрал реальности иллюзию. Мне стыдно за то, что я слаб, что отвергаю правду. Мне стыдно, но я признаюсь в этом сам себе.       Владимир и Лёша. Мои друзья, мои наставники. Они дорожат дружбой, они дорожат доверием, и в отношении с Владимиром - всё это, несмотря на разницу в возрасте. Владимир - кладезь знаний, ума, харизмы… он мне дорог, и я хочу походить на него. Но я никогда не смогу привить себе такую же личность. Я это знаю. Я завидую. Лёша – всегда энергичный, неунывающий. В учёбе полный лох, однако всегда окружён друзьями, всегда протягивает руку помощи. А в детстве руку помощи протянул ему я. Я с тех пор привык к мысли, что он мой друг и только мой. Но время идёт. И сейчас я ревную. Я завидую. Мне стыдно признаться, что я прожил почти семнадцать лет и не имею друзей, что не могу никому довериться. Мне стыдно, что я их использовал, прикрываясь дружбой. Мне стыдно, что каждый раз, когда я смотрю на них, я испытываю щенячий восторг. Мне стыдно, что за восторгом притаилась зависть. Мне стыдно, но я признаюсь в этом сам себе.       Мне стыдно… стыдно… я слабое эгоистичное чудовище, поглощённое завистью, похотью и ненавистью к самому себе. Мне стыдно… стыдно… что я всего лишь человек. Стыдно… но сейчас у меня есть ещё один шанс… станет ли мне сейчас стыдно, проживая вторую жизнь? Нет, мне не стыдно… мне должно быть стыдно, но я не стыжусь. Не стыжусь того, что позволял Кагуцути убить. Убил не я. Не стыжусь того, что встретил солнечного Наруто и использовал, чтобы убежать от одиночества. Не стыжусь того, что использовал детей вокруг себя, чтобы на их фоне казаться умнее. Не стыжусь, что они всего лишь дети. Не стыжусь своей эгоистичной любви к Шисуи. Мне. Не. Стыдно. Я… я переродился, чтобы наконец стать чудовищем?       Я вижу лица мамы, папы, Леши, Владимира, Кейт… я их вижу… Мне стыдно перед ними, что не усвоил их урок. Но в этот раз я не признаюсь в этом сам себе… Я вижу, как их лица расползаются, словно они - фотография, которую я захотел сжечь. - Кирилл? - спрашивают они в один голос, но с разной интонацией. Они наводят жуть. - Кирилл? Я спокоен. Я пытаюсь разглядеть их лица. - Кирилл… Интересно, как они сейчас? - Кири… Как они? Как мама? - Кир… Как ты, моя любимая мама? - Ки… ши… Не думаю, что мне позволено это знать. У мамы должен быть лучший сын… не чудовище, которое оставило её одну. Совсем одну… - К… ино… ши… Я лишь хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. Что я помню о тебе. Что я ненавижу себя, что заставил тебя пережить ещё одну потерю. - Ш… оши… Прошу только об одном - живи. Ты достойна счастья. Ты достойна своего светлого ребенка. Кусочек радости и чего-то светлого, а не чудовища. - Шин…ши… Мама… мамочка… прощай. - ШИНОШИ! Словно из омута, сознание выныривает в реальность. Мальчик, тяжело дыша, порывается вперёд и ударяется лбом о чей-то лоб, отчего падает на мягкую подушку и шипит. Склонившийся брюнет даже не подумал отодвинуться, словно его и не ударяли. Он лишь обеспокоенно оглаживает мокрые щёки восьмилетнего ребёнка. - Шиноши… Шиноши, успокойся. Всё хорошо. Это всего лишь сон… это сон, Шиноши. Наконец, после того как мальчик услышал такой до боли знакомый голос, единственное что он смог сделать – прижаться к тёплому телу, обнять поперек груди и, впервые за восемь лет, позволить себе по-настоящему разрыдаться. Не от физической боли, не от ментальной… от боли, что всё это время таила в себе его душа. От боли потери, от боли осознания, от боли мук и метаний. От боли, что память не вечна. - Тшшш, успокойся, Ёши, это всего лишь сон… просто кошмар… всё хорошо, Ёши… всё хорошо… - сбивчиво и тихо Шисуи повторял одно и тоже по кругу, прижимал к себе ребёнка и гладил того по светло-русым волосам. Он укачивал своего ученика, не давал тому быть в губительной сейчас тишине.       Всхлипы прекратились только через минут пятнадцать подобной истерики. Учиха положил свою голову на макушку и продолжал поглаживать слегка подрагивающую спину. - Я забываю… - хрипло шепчет мальчик, не смея отлипнуть от, как ему кажется, широкой груди юноши. - Я забываю их, Шисуи… забываю моих родных… я забываю… не помню лица… - ребёнок шепчет, повторяясь, а Учиха лишь кусает свои губы. Он не знает, как можно помочь ребёнку. Этому в академии шиноби точно не обучали. И шарингана нет. Молодой ниндзя только и смог как крепче прижать к себе ученика и тихим голосом произнести: - Шиноши… наша память не долговечна. Ты не должен корить себя за это, – ребёнок сжался ещё сильнее, так что Шисуи поспешил. – Ты можешь забыть лица, даже имена… Но ты никогда не забудешь их. Они были, понимаешь? Они дали тебе жизнь. Они жили. И они до сих пор есть, в твоём сердце. Знаю, оправдание так себе. И хоть ты можешь забыть их запах, их голос… но ты всегда будешь помнить те чувства, которые окружали тебя, когда ты был рядом с ними. Не свои чувства, Шиноши, а их. Как они передавали тебе свои эмоции через прикосновения, взгляды, свою любовь и заботу, как оберегали тебя. Помни эти чувства, Ёши. И, когда ты сможешь так же кому-то дарить себя, всего без остатка… тому, кого ты любишь… тому, кто тебе будет дорог, ты будешь помнить и их. - Шисуи… я… - Тш, все хорошо, Шиноши, успокойся. - Я не знаю, смогу ли… Я потерялся, заблудился… человеческие эмоции и чувства, они жутко сложные. - Все приходит со временем… и с опытом… -… Шисуи… - Да? - Я… я люблю тебя… это правда… я это знаю. Немного помолчав, Учиха, наконец, и сам признался себе, крепко прижав ребенка и положив его голову себе на плечо: - Я тоже испытываю подобные чувства… я тоже… Шисуи было сложно. Он шиноби, который убивал с самого детства. И, хоть он не подвластен проклятию ненависти клана Учиха, он – солдат. А солдатом сложно признаваться в своих чувствах. - Ты мне очень дорог… я тоже… люблю.