***
Прошел час. Прошло два. Потом и три. Каждый из них был как день по расчетам Джерарда. Но то, что он чувствовал, было неизбежно: у него не было ни единой возможности защитить себя, а попросить о милосердии означало бы потерять свою гордость. Конечно, он не мог дать Гамильтону то, что он хочет. Способ предотвратить удары плетью просто не приходили ему в голову. Ему было нечего сказать. Как-то раз гадалка сказала Джерарду, что его карта — Висельник. На карте был изображен человек, подвешенный за лодыжки, человек, не тратящий время на то, чтобы сопротивляться тому, что больше него. Висельник напомнил ему его, задумчиво ожидающего, когда же обстоятельства примут более удачный оборот. Он предпочел смиренно дожидаться, когда же судьба протянет к нему свои руки. Он был уверен, что это случится, рано или поздно. Всегда случалось. — Ты счастливчик, Уэй, — возвестил Гамильтон, будто прочтя его мысли, — это было ожидаемо. Но если бы я был тобой, я бы не спешил радоваться: твоя удача кратковременна. — Уже двадцать девять лет как она со мной, — пропыхтел Джерард, старательно скрывая, каких усилий ему стоило говорить, — я привык удивлять, коммодор. — Отведите его обратно в камеру, — после нескольких секунд пристального разглядывания сказал Гамильтон, — мы встретимся завтра, и я проявлю больше фантазии, пират. Будет другая пытка. Джерард надеялся, что на этот раз коммодор возьмется за какую-нибудь другую часть его тела, потому как кожа на спине была обожжена плетьми до невозможности. Пирата буквально стащили и бросили в темницу. Уэй был подавлен горькой перспективой провести ночь с кровоточащими ранами, которые мало-помалу затягивались бы в темноте. Он провел несколько часов, сидя на полу, с опущенной между колен головой, стараясь не соприкоснуться спиной с тюремной стеной. Прошло много времени, прежде чем он смог нормально дышать, не рискуя задохнуться при каждом вдохе. Но, когда солнце опустилось за горизонт, и сменился гвардеец на посту, взгляд Красного Ворона выцепил из полутьмы фигуру его нервной и восхитительной игрушки на сегодняшнюю ночь. Внезапно искренняя улыбка расползлась по лицу заключенного.***
После почти трех часов тишины Фрэнк начал надеяться, что ночь пройдет без каких-либо бессмысленных разговоров и раздражающих поддразниваний. Его надежды умерли, когда он услышал осторожный голос пирата, который нарушил молчание так внезапно, что заставил солдата вздрогнуть. — Я решил кое-что предложить тебе, маленький девственник. Ох, боже… В этот момент Фрэнк хотел умереть. Он подумал о том, чтобы застрелиться из ружья, которое держал в руках, чтобы не произошло убийство из-за этих наглых слов. Да, он бы нарушил приказ Сайруса следить за этим заключенным, но… Но когда Сайрус поймет это, я пробуду мертвым очень, очень долго. — Эй, ты вообще слушаешь меня? — Я не заключаю сделки с пиратами, — прорычал Айеро, вложив в это определение все свое отвращение и презрение, бурлящие в его сердце. — Если ты поможешь мне выбраться отсюда, я хорошенько позабочусь о той жажде, от которой ты так хочешь избавиться. — Что за жаж… — Солдат, — его голос, острый как бритва, впервые стал серьезным, но в нем слышалась скука, — я предлагаю тебе быстрый перепих. Мальчишка ответил ему протестующей гримасой и недоверчивым взглядом. Этот мужчина, этот отброс человечества вообще не имел понятия о сдержанности. — Думаю, ты много чего не понимаешь, пират. — Твой прикованный ко мне взгляд прошлой ночью говорит об обратном, — эта ухмылка, снова. Эта проклятая золотая ухмылка. Фрэнк вернулся к изучению стены перед собой, это был единственный выход, чтобы не встречаться с пошлостью Красного Ворона. — Ну, так ты заинтересован? — Нет. — Ты не очень хороший лжец, Айеро, — пират все еще помнил его имя. Каждый раз он произносил его, словно оно было оружием или арканом, затянутым на шее его владельца. Это так же расстраивало, как и раздражало Фрэнка. — Как тебе идея продать свое целомудрие? — пронзительно спросил пират тоном человека, которого вовсе не интересовал ответ, — мое тело в обмен на мою жизнь. Достаточно справедливо, как по мне. — Предложу тебе попытать счастья с дневным гвардейцем, пират. Что, ради всего святого, он делает? Он шутит с заключенным? Фрэнк одернул себя, стараясь вернуть себе всю собранность, и с еще большим усилием начал вглядываться в точку на противоположной стене, словно это действие сделало бы его сильнее и увереннее. — Не, он женат, хоть и не всегда бывает честен со своей леди… Джошуа? — Откуда ты знаешь об этом? — Я хорош в том, чтобы задавать людям правильные вопросы, — он снова ухмыльнулся, криво, будто в знак отвращения, — ты уже это подметил. — Так… Неужели моя сделка тебя ни капельки не заинтересовала? — Фрэнк задрожал при этих словах, но старался не показывать этого. Он молчал. — Ничего личного, но с тех пор, как я тебя встретил, все, что связано с тобой, вызывает у меня рвоту, — казалось, этими словами Фрэнк ослабил хватку аркана. В темноте он различил пирата, театрально схватившегося за сердце. — Ты разбиваешь меня сердце, солдатик. Я думал, что нравлюсь тебе! — Фрэнк знал, что он опять шутит. Ничего, кроме саркастичного фырканья не сорвалось с его губ. — Оповести меня, если передумаешь! Затем, наконец-то, тишина.***
Была где-то середина ночи, когда еще один звук достиг ушей Фрэнка. Голос Уэя, но мужчина не произнес ни слова. Какие-то звуки. На секунду Фрэнк понадеялся, что заключенный подхватил внезапную болезнь и успел порадоваться картине его медленного умирания. Но, после стольких часов сопротивления, Айеро позволил себе обратить внимание на заключенного, сидящего в углу камеры на полу. С рукой в штанах. Фрэнк стремительно покраснел и отвел взгляд от этой сцены. — Чт... Что ты творишь? — ответом ему стал громкий, непристойный стон, отразившийся от стен камеры. — Ну, должен же я скрасить последние мои часы на этой земле, верно? — Ты вообще знаешь, что такое стыд? — взвился Фрэнк, искренне возмущенный, — как ты вообще можешь делать такое перед кем-то? — Похоже, у меня нет иного выхода. Напомню, что ты можешь уйти в любое время. — Не могу! Я должен стеречь тебя! — Тогда наслаждайся шоу, Айеро… О мой бог… То, как он произнес его имя, заставило Айеро почувствовать нечто странное. Внезапная дрожь пробила его спину, словно удар хлыста. И у него не было ни единого шанса предотвратить это или хотя бы усмирить это. — Прекрати! — прорычал он сквозь зубы, испуганный и настороженный собственной реакцией. Но, казалось, Уэй не слышал ничего. Он продолжал бесстыдно стонать, словно для него не существовало и тени морали. А Фрэнк возненавидел себя с новой силой, обнаружив, что он так же бесстыдно пялится на него. — Ммм… Ммм… — перешел на мурлыканье пират. — Я сказал тебе остановиться! — вскричал Фрэнк, обрушиваясь на решетку. — С чего бы мне это делать? Ты так сексуально краснеешь, наблюдая за мной… Животный, грозный рык исторгся из грудной клетки Айеро. Парень не узнал сам себя. В кого он превращается из-за ненависти к этому мужчине? — Смотри-смотри, солдат. Все, что ты делаешь, только подкармливает мою фантазию… — рыкнул Уэй, откидывая голову назад и зажмуриваясь на момент, — бьюсь об заклад, было бы чудесно трогать твою прекрасную, бледную кожу… и выбивать из тебя первые в твоей жизни стоны, пока ты отдаешь мне свою невинность с такой трепетной страстью, будто от этого зависит твоя жизнь… Я буквально ощущаю себя внутри тебя… Могу слышать наши голоса, звучащие в унисон, кричащие и стонущие… Твое горячее, потное тело, подставляющееся под мои касания… Только когда Красный Ворон заткнулся, Фрэнк осознал, что сжимает прутья тюремной решетки так, словно готов рухнуть на пол в любой момент. Дыхание с хрипом вырывалось из него, колени дрожали и плыли, словно были сделаны из масла. Прежде, чем он взял себя в руки, Уэй обратил внимание на его состояние. Пират улыбнулся так, словно это был лучший комплимент за всю его жизнь. — Как я могу видеть, тебе тоже нравится это, а? — его взгляд сфокусировался на Фрэнке. Проследовав за пиратом взглядом, парень обнаружил внушительную выпуклость в своих штанах. Он отстранился от решетки, возвращаясь на свой пост, держась взглядом от этого мужчины так далеко, как только возможно. — О, не стыдись, сладкий! — Не зови меня «сладким», канализационная крыса, — выплюнул вспыхнувший от смущения Фрэнк, ощущающий себя так странно, как никогда прежде. Он ощущал на себе взгляд заключенного, полный нескрываемой похоти, и на долю секунды даже забыл о ружье в своих руках и о свободной жизни: казалось, что это он был заключен, а этот Уэй — его персональный палач. Он надеялся, что задохнется. В легких не хватало воздуха, сердце билось бешено, но парень упрямо держал рот закрытым, не желая производить ни звука. Неистовый звук сжимаемой Уэем грубой ткани ворвался в его уши, вынуждая сердце работать на пределе. Затем последовал новый стон. — Открой клетку, Айеро, — приказал томный голос, — иди сюда и позволь мне взять тебя… Я ведь знаю, что ты тоже этого хочешь… Фрэнк старательно игнорировал эти слова, игнорировал образ руки Уэя — все более и более отчетливый в своем сознании, — игнорировал то, как он наслаждался всем. — Ну же… — Заткнись, — шикнул он, замечая, как хрипло звучал его голос, и мгновенно смущаясь этому. — Ну-у-у, разве это не будет чем-то классным? Пират и солдат военно-морских сил… Аморально и невозможно привлекательно… Фрэнк попытался остановить внезапно возникшую дрожь в ногах. Такое уже случалось; из-за холода или, иногда, страха. Но ощущение, которое сейчас сотрясало каждую клеточку его тела, было совершенно незнакомым. Оно затуманивало его разум и зрение. Оно заставляло чувствовать себя хрупким, как осколок стекла, оно разгоняло его сердцебиение, словно он был болен, оно заставляло его отчаянно краснеть. Он ненавидел и любил это ощущение так же, как он ненавидел этого гребаного пирата, но в то же время он просто жаждал послать к черту расстояние между ними. — Я здесь, мальчик, — он продолжал хрипеть, — я твой, если хочешь меня. Здесь никого, кроме нас, никто никогда не узнает… «Я буду тем, кто знает об этом» — подумал Фрэнк, будучи не в состоянии говорить. Сам не понимая, что делает, он подцепил кольцо, на котором висела связка ключей. Он коснулся одного из них, длинного и зазубренного: ключа от клетки Уэя. — Ну же, — простонал заключенный, и Фрэнку показалось, что это голос самого Сатаны подначивает его забыть о чести и обо всем своем честном существовании и окунуться во грех. Внезапно Фрэнк ощутил сочувствие ко всем грешникам, которых когда-либо знала история, религия и человечество. Ко всем убийцам, негодяям и сынам зла, которым всегда желал лишь наказания… Не стоило судить их так строго за их преступления, в конце концов, если каждый грех звучит голосом Уэя, у них не было ни единой возможности спасти свою душу. Он отказался от этого приглашения и принял одно из самых сложных в своей жизни решений: он решил сопротивляться этому злу в камере и в своей душе. Он повесил ключи на гвоздь, любезно торчащий из стены. Свое ружье он прислонил к стене под связкой. Фрэнк больше не владел собой, и это напугало его до смерти. Он решил оградить себя от любого необдуманного решения. Часть его хотела ощущать горячую кожу этого мускулистого тела — желательно, обнаженного — но другая, полная ярости, желала прикончить Уэя сию же секунду. Пират свел его с ума, и это не укладывалось в голове. По этой причине было мудро лишить себя возможности выбирать для этого мужчины свободу или же смерть. «Моя работа — следить за ним», — с трудом напомнил он себе, — «и это все, что я буду делать». — Как ты можешь отказаться от этого? — похотливо настаивал Красный Ворон, — позволь мне позаботиться о тебе, сладкий… — Я сказал тебе не называть меня так! Фрэнк снова обрушился на прутья решетки. Он поблагодарил бога за то, что предпочел отказаться от ружья, иначе не стал бы думать дважды, а пристрелил этого подонка. Когда пират вынул руку из своих штанов, все, о чем мог думать Фрэнк — это твердость в их промежностях. Было странно находиться в подобной ситуации с кем-то, особенно — с заключенным в шаге от смерти. Может, потому, что была глубокая ночь, но Айеро ощущал себя сонным или же пьяным. Все потеряло смысл, а восприятие мира притупилось. Фрэнк едва держал свои мысли в ясном русле, чтобы продолжать мыслить рационально. Уэй приблизился к прутьям и Фрэнк запомнил этот момент, потому как глаза Красного Ворона ярко светились зеленым. Парень не смог оторвать от них взгляда какое-то время. Вопреки всем тем качествам, которые сделали его грубым и развязным, эти глаза сияли сильнее, чем все эти драгоценности английской короны. — Подумай об этом, Айеро. Спроси себя, борешься ли ты с тем, чтобы сказать «да» пирату или же мужчине, которого ты сторожишь две последние ночи. Фрэнк даже не заметил, как близко к нему оказался Уэй, пока между ними не осталась лишь решетка. Заключенный ловким движением схватил солдата за бедро и сжал его, притягивая ближе. Айеро не мог пошевелить ни единым мускулом, даже тогда, когда пальцы Красного Ворона схватили его подбородок. Разделяющую их решетку стало невозможно игнорировать, но, даже несмотря на нее, Фрэнк никогда не ощущал никого настолько близко к себе. Уместнее было бы сказать, что он никогда не чувствовал себя настолько подконтрольным кому-то. — Спроси себя, что ты потеряешь, если сделаешь это, — шептал пират, заставляя колени Фрэнка снова трястись. Мало-помалу он приблизился настолько, что кончики их носов столкнулись, — и что ты потеряешь, если не сделаешь этого… Он намеревался затихнуть, коснувшись губ Фрэнка, и черт его подери, если он сделает это. Фрэнк почти мог чувствовать прикосновение этих тонких, согласных на все губ… А потом он открыл глаза и будто воочию увидел край пропасти, в которую его хотел столкнуть Уэй. Он оттолкнул мужчину с пронзительным «Нет!», эхом отразившимся от стен подземелья. Он отошел на шаг, второй, отодвигаясь все дальше от треклятой камеры. Он не понимал, кто он такой, этот Фрэнк Айеро, смотрящий на Красного Ворона с тем же ужасом, как вампир — на солнце. — Почему ты все еще сопротивляешься, парень? — продолжил пират, ничуть не испугавшись. Фрэнк был не состоянии выровнять свое дыхание или вывести свое тело из этого оцепенения. Он отстранился еще больше, словно Уэй мог бы достать его. Только когда он наткнулся на оставленное у стены ружье и уронил его тем самым, он вытянулся в струну, пораженный. Что ж, вся его гордость, самоконтроль, его почитание английской короны и коммодора Гамильтона — все это рухнуло по воле жалкого выдоха, неряшливого возбуждения, ружья на земле и заключенного, который почти что поцеловал его. Раздавленный невероятным стыдом за себя, Фрэнк поднял оружие и ключи и убежал, словно это могло бы стереть из его жизни существование Красного Ворона.