Jugendlich Eros

Взрослая жизнь отточена до автоматизации. Взрослые не думают о простых ежедневных действиях — просто выполняют их механически, по алгоритму, заложенному под коркой и используемому на протяжении многих лет. Так Виктор принимает душ, обматывает бедра полотенцем, и, пока махра впитывает лишнюю влагу с кожи, принимается чистить зубы. Суточную щетину сбривает по одной и той же схеме: начиная со скул и заканчивая подбородком; расчесывает мокрые волосы уже не глядя, будучи уверенным в том, что его действия не требуют проверки. Юри наблюдает за этим процессом всякий раз, когда им с тренером, — выпадает возможность или приходится? — делить одно жилье на двоих. В такие моменты Виктор кажется ему существенно старше себя. — Замечтался? — Никифоров плюхается на кровать рядом, а Кацуки только в этот момент понимает, что в открытом дверном проеме ванной комнаты Виктор уже не мелькает, и наблюдает он за пустотой. — Нет, я не то чтобы… просто засмотрелся. — На меня? Юри от такого вопроса не тушуется, но ответа не находит. Витя задорно смеется, похлопывает по плечу, дескать, я понял, не объясняй. — Я только подумал о том, что ты иногда кажешься и впрямь взрослым. — Взрослым? Юри, мне двадцать семь, — улыбается Никифоров. — Не тогда, когда ты шутки шутишь, — бормочет в ответ Кацуки. — Как бы это сказать… Вот смотришь на тебя, и кажешься таким серьезным, далеким, а как говорить начинаешь, — он вовремя понимает, что слова его, вероятно, звучат грубовато. Донести смысл правильно не получается — какой-никакой, а языковой барьер. И Юри дезертирует: — Прости… забудь. Виктор впадает в состояние какой-то задумчивости, покусывает подушечку большого пальца. Заметив это, Кацуки начинает беспокоиться: — Не пойми меня неправильно! — восклицает он. — Я не хотел обидеть тебя или сказать, что ты… — парень замолкает на полуслове: Никифоров роняет голову на его плечо, овивает руку своими руками. — Ты такой забавный, — по-русски произносит он, хоть и с осознанием, что Юри вряд ли поймет. Они сидят неподвижно какое-то время. Кацуки смотрит на светлую макушку тренера, чувствует на плече его теплые выдохи и боится заговорить снова. Смысл слов «Ты такой забавный» ему непонятен, но интонация, с которой они были произнесены, говорит о том, что Витя снова вложил в них всю свою доброту. И это успокаивает. Время не стоит на месте — настенные часы монотонно тикают, стрелка начинает следующий круг. — Витя, — с легкой опаской зовет Кацуки, — нам скоро идти, — он аккуратно высвобождает свою руку из объятий Никифорова и первым поднимается с постели, однако ладонь его тут же перехватывают чужие пальцы. — Сначала дашь мне украсть один поцелуй, идет? Юри вздыхает, — он не любит это кокетство, — смотрит недоверчиво: — Только не играй в Дон Жуана со мной. Никифоров смеется, тянет за руку на себя и жмется губами к губам. У Кацуки они слегка шероховатые и потрескавшиеся, но все равно мягкие. Виктор пробует их на вкус кончиком языка, едва прихватывает нижнюю и втягивает в рот. Оба чувствуют, как слюна становится общей. — Это взрослый поцелуй? — Юри прислоняется лбом ко лбу, горячо выдыхает. Витя улыбается одними глазами, смакует вкус на губах, облизываясь. — Хочешь, покажу кое-что по-настоящему взрослое? Когда Виктор плавно съезжает с кровати на пол и заставляет Юри подняться следом, последний недоумевает недолго; только сглатывает и не знает, куда себя деть. Куда деть руки, неопределенно болтающиеся, куда деть взгляд, который жадно впивается в это новое для него зрелище. За эту жадность Кацуки стыдно, и она же его парализует. Ему не пятнадцать — он понимает, что происходит, только не до конца верит, что именно с ним. — Ви-виктор, может, не стоит? — говорит в нем здравый смысл. — Почему? Я же хочу, — Никифоров как будто искренне не понимает, — авось снова притворяется, — и расстегивает-таки молнию брюк. «Я же хочу», — какие еще могут быть причины для отказа. — Опоздаем… Виктор методично пропускает эту информацию мимо ушей, его пальцы кольцуют запястья Кацуки, заводят за светловолосую голову, прижимают к затылку. Юри со свойственной робостью запускает пальцы в волосы. — Держи свои руки здесь, — Никифоров улыбчиво смотрит снизу вверх и добавляет на русском: — Ладно? — «Ладно», — проигрышно выдыхает Юри. Он по-прежнему мечется взглядом. Смотрит то на свои руки, удерживающие Виктора за затылок, то на обнаженные плечи, то в самый низ — на крепкие бедра, оголенные под задравшимся махровым полотенцем, когда Никифоров стоит перед ним на коленях. Сильные спортивные ноги принадлежат такому же сильному и гибкому фигуристу, и сейчас он стоит для него на коленях. Брюки сползают вниз, по ногам пробегает прохладный воздух гостиничного номера. И язык Виктора касается его через ткань нижнего белья. Только от этого Юри вцепляется пальцами в светлые волосы, на секунду задыхается. Эти касания горячие и мокрые, Никифоров точно знает, куда направить язык и где прихватить губами, и при этом его руки неподвижно лежат на коленях. Юри шепчет его имя раз за разом, да так, чтобы не было слышно никому, кроме себя. — Юри, не жмурься, — просит тренер, — смотри на меня. — Я и не жмурюсь, — рвано дыша, Кацуки не заставляет ждать с ответом. И тогда зубы подцепляют резинку, тянут вниз, и влажные прикосновения становятся ярче, честнее. Он сам не понимает, как его руки по прихоти Виктора направляют голову последнего; только смотрит в голубые глаза сверху вниз и завораживается тем, как ритмично двигаются мокрые от слюны губы. Плавно вперед и так же лениво назад, скользят, но не соскальзывают. И Никифоров ни на секунду не отводит от него взгляда. Движения головы Виктора волнообразны, его щеки краснеют, а шея напрягается до выступающих мышц. Пальцы в сивой копне сжимаются с силой, и Юри сам не замечает, как ладони давят на затылок. Все мысли в голове Кацуки разбегаются, кроме одной: почему это горло такое глубокое. Почему это горло такое глубокое, рот такой тесный, а язык — умелый, Юри не знает, но ни о чем другом думать не может. Он обязательно спросит у Виктора об этом, если найдет в себе смелость, но не сейчас, когда ему так хорошо, что сердце вот-вот остановится. Когда ноги его совсем не держат, Юри прислоняется спиной к стене, и его дрожащие колени Виктор обнимает руками, целует живот. — А сейчас я казался тебе взрослым? Кацуки с трудом переводит дыхание, смахивает испарину со лба рукавом водолазки и ловит себя на мысли, что вслух и двух слов сейчас не свяжет. — Ну так, казался? — Виктор утыкается носом под ребра, трется щекой. — Сейчас — нет. — Нет? — Сейчас ты как твоя собака. Смех Никифорова тонет в складках одежды Кацуки, и все, что может сделать последний, это обхватить Витю за шею, прижимая к себе, пока еще возможно стоять на ногах. Он выравнивает дыхание и наглаживает белесые волосы, так, будто пытается успокоить, только не Виктора — себя. Лишь бы щеки остыли да ноги перестали дрожать. Иначе слишком по-взрослому.