Точка отсчёта

Часть 3       Два дня. Давно я не умещал столько дел в короткие двое суток. И даже при этом умудрялся учиться. Правда, справедливости ради стоит сказать, что посещал я не все предметы и лекции, которые были в учебном плане.       С Фрэнком и Теа я наспех проходил ускоренный курс самой элементарной колдомедицины и ухода за пациентами. Я вызубривал новые заклинания и мучил свою палочку, у меня затекала рука, когда я часами тренировался на неживых манекенах. А потом дома на всём, что под руку попадалось, включая балдахин, который я случайно обрушил на кровать, разнеся его в щепки, и занавески, которые чудесным образом укоротил до половины, просто переставив в длинном заклинании местами слова. И тут же ужаснулся и рассмеялся одновременно. Хоть бы профессора Снейпа так не укоротить, а то с меня станется.       Совместными усилиями мы с Кричером приводили в порядок соседствующую со мной комнату, перекрасили стены в тёплый светлый цвет, я трасфигурировал имеющуюся там кровать в удобное широкое ложе. На окнах появились лёгкие занавески и плотные шторы, исчезли громоздкие шкафы и вычурные низкие столики с кривыми ножками. Комната стала казаться уютной и жилой. Рон присоветовал мне своего приятеля, изучающего архитектурную и строительную магию, и с его помощью мы практически объединили эти две комнаты, сделав их смежными, разделёнными лишь раздвижной дверью. Всё это происходило под причитания моего домовика, который был против каких-либо изменений в священном для него доме Блэков, но я это мужественно пережил, и он тоже. Я закупал нужные лекарства и всё необходимое, что могло понадобиться в уходе за больным.       И за всеми этими хлопотами меня не оставлял один вопрос — почему он согласился? Зачем? Для чего? Та его ироничная ухмылка… Уж, наверное, она была не просто так. Я старался об этом не думать, потому что как только начинал, мне тут же становилось не по себе. У меня было невесть откуда взявшееся, но совершенно стойкое ощущение, что меня просто провели. Умело, точно, со знанием дела. Именно так, как мог бы бывший виртуозный шпион и двойной агент — Северус Снейп.       В эти два дня я и не вспомнил ни о каких вечеринках.       Мой гость появился в моём доме в точно назначенное время, хоть часы сверяй. В обнимку с Фрэнком и Теа. Просто для того, чтобы аппарация прошла удачно, им обоим пришлось обхватить его с разных сторон, таким образом, сделав перемещение максимально безопасным, насколько это возможно в его положении.        По его лицу, которое было не просто бледным, а каким-то серо-пепельным, по стеклянным, ничего не выражающим глазам, я понял, что ему не просто плохо, а очень плохо. Теа и Фрэнк тут же уложили его в кровать. Несколькими часами ранее колдомедик заглянул в особняк, дабы убедиться, что мой дом подготовлен к пребыванию в нём такого пациента, и остался доволен тем, как я успел всё подготовить. Видя, как они укладывают профессора в постель, я заметил, что на повязке, которая закрывала его горло, вновь образовалось кровавое пятно.        Проследив мой взгляд, колдомедик сказал, разводя руками и улыбаясь: — Тренировки закончились, мистер Поттер, теперь вам придётся справляться самому. Попробуйте.       Я вытер о джинсы внезапно ставшие влажными ладони, наставил палочку на багровый след и произнёс банальное очищающее, волнуясь при этом, как хаффлпаффский первогодок. — Отлично, — продолжила Теа, — а теперь стерильное на рану и обезболивающее. Давайте, вам всё равно придётся это делать постоянно.       Я выдохнул, взмахнул палочкой и произнёс нужные заклинания. Все и всё осталось на месте, никто не пострадал, не рассыпался и не укоротился, слава тебе, Мерлин. Посмотрев на Снейпа, я увидел, что лицо его едва заметно разгладилось — значит, обезболивающее заклинание я тоже произнёс правильно, и оно действует. Я подошёл к самому изголовью кровати, профессор тут же приоткрыл рот, не открывая глаз. Как тогда, в Мунго, когда он хотел показать, что совершенно игнорирует окружающее — и события, и людей. Я с сухим щелчком вынул пробку из флакона и вылил сонное зелье в приоткрытый рот, как в горлышко бутылки. — Молодец, Гарри, вы всё сделали правильно, — похвалила меня Теа.       Я вздохнул. Да уж! Могу спорить, профессор Снейп, запросто, нашел бы миллион способов придраться к выполнению этих заклятий.       Фрэнк засуетился, доставая из маленького чемоданчика флакон за флаконом и расставляя их не очень стройными рядами на столе. — Если понадобится, вот маггловское обезболивающее, потому что иногда помогает только оно. У мистера Снейпа в руке стоит катетер, колоть вам самому не нужно, делайте, как я показывал. Думаю, что справитесь. А я, когда буду приходить, то сам буду промывать и ухаживать за катетером.       Я уверил его, непременно справлюсь. Меня даже хватило на то, чтобы предложить этим чудесным людям выпить по чашечке чаю, но я был безмерно рад тому, что они, отказались.       Когда я закрыл за ними дверь, то потом ещё долго стоял вот так, прислонившись лбом к прохладному гладкому дереву, не в силах от него отлепиться. Я знал, что нужно подняться наверх, расставить флаконы с зельями, разложить маггловские лекарства, наверное, сделать что-то ещё, но я не мог. Я замер возле двери, застыв внутри своего дома, словно в безвременье. Мне казалось, что если сильно-сильно зажмуриться, то все пройдет и исчезнет. Все то время, что тянется из нашего с ним прошлого. Если бы можно было наложить очищающее заклятие на все, что с нами было. Всё это — и война, и моё недоверие, и Визжащая хижина, где он лежит на полу с разорванным горлом, а я вглядываюсь в его лицо. И моё бессилие. Всё это перестанет быть моей и его судьбой, исчезнет бесследно, как исчезло кровавое пятно с его повязки.       Зачем я притащил его сюда? На что я надеялся? Что он будет рад? Чему? Иметь возможность умереть не в больничной безликой палате, а в доме? В ненавистном ему особняке Блэков? У ненавистного Поттера? Да это просто смешно! Но ведь зачем-то же он согласился!       Я закрыл глаза, пытаясь дышать ровно и как-то унять сумасшедший стук сердца. Я снова видел его взгляд, как мне тогда казалось, последний, когда он говорил, что у меня глаза моей матери. Он — тот человек, который знал её, который любил её. Он — единственная оставшаяся у меня нить, связывающая меня с ней. Как жаль, что он не может говорить! Я бы так хотел расспросить его о ней! И в тоже время как хорошо, что он не может говорить, иначе он бы точно высказывался по поводу и без, не жалея эпитетов.       Я тряхнул головой, прогоняя оцепенение. Что сейчас рассуждать или предаваться запоздалым сожалениям. Что сделано, то сделано. Я уже ввязался в это. Твоя жизнь с сегодняшнего дня кардинально изменится, мистер Поттер. Уже изменилась. И, между прочим, ты сам этого хотел. Я внял внутреннему голосу, пожал плечами, дескать, ну да, именно так, и бодро поднялся по лестнице.       И почти спокойно, вошёл в теперь уже его комнату. Комнату моего бывшего преподавателя, Северуса Снейпа, человека, который любил мою мать и совершенно не любил меня. Того, кто в этой комнате, по всей видимости, умрёт.       Лицо его было расслабленным, он спал. Я расставил на специально предназначенном для этого стеллаже снадобья: сонное, укрепляющее, обезболивающее. На другую полку положил маггловские лекарства, ампулы и шприцы. Поставил рядом с его кроватью на тумбочку специальный стакан с водой, крышкой и трубочкой, торчащей из неё, чтобы удобнее было пить, не проливая.        Ещё раз окинул взглядом комнату — всё было в порядке и всё было на своих местах. Подошёл к его кровати, спокойно и уверенно поправил подушку под его головой. Как мне сказали колдомедики: «Привыкайте, Поттер, теперь вы будете делать это постоянно». Поэтому нечего стесняться и робеть. Вот я и не стану. Посмотрел на часы — профессор проснётся примерно часа через два. Ну, и прекрасно. Я вышел и закрыл за собой дверь.       Следующие несколько дней я привыкал к совершенно новой жизни. Теперь мой день был расписан по часам, и я абсолютно себе не принадлежал. Впрочем, как и всегда, это состояние было мне привычно и понятно. Я всегда был ДЛЯ кого-то или чего-то.        Для Дамблдора, для дела (разумеется, великого!), для того, чтобы убить Тёмного Лорда, для того, чтобы быть чьим-то талисманом или вести за собой и вдохновлять. Да мало ли ещё для чего — на что-то я всегда мог сгодиться, хоть посуду мыть в доме у тётушки Петунии. Вот и сейчас с ролью сиделки я вполне сносно справлялся.       Я просыпался по будильнику в шесть утра и тут же шёл в соседнюю комнату, потому что как раз к этому времени заканчивали своё действие обезболивающие зелья и маггловские лекарства. Я накладывал обезболивающие чары, потому что это было самым быстрым. На то, чтобы подействовало зелье, нужно было всё-таки хоть какое-то время, а маггловские лекарства я вводил ему только перед ночным сном. После этого и у меня, и у него было ещё два часа на сон, я шёл к себе и снова ложился в кровать. Я приучился спать в пижамных штанах, чтобы утром не тратить время на поиски одежды. Встал, вышел, взмахнул палочкой, вернулся, упал в постель ещё на два часа.       Следующий раз мой будильник звонил в восемь — и всё повторялось сначала, с той лишь разницей, что потом я уже ни в какую постель не падал. Сначала я накладывал обезболивающее заклинание, потом поил профессора таким же зельем, потом я поддерживал его, пока он вставал с кровати, и потом мы очень медленно доходили до ванной комнаты. Я ждал его у двери, он выходил примерно через полчаса, и мы таким же медленным и плавным шагом возвращались. Я снова укладывал его в кровать.       Потом я поправлял ему подушки, усаживая, занимался перевязкой его шеи, чередуя стерильные чары с обезболивающими, а потом Кричер приносил моему гостю завтрак. Поначалу я порывался кормить его, но, несмотря на слабость и болезненность, мистер Снейп предпочитал справляться самостоятельно, во всяком случае, пока он мог это делать. Соответственно, завтрак его растягивался примерно на час, поэтому я всегда накладывал на еду согревающие чары, чтобы она не остывала, так как поглощал он её медленно. По его удивлённому взгляду, брошенному на меня в свой первый завтрак в моём доме, я понял, что в Мунго об этом никто не заботился. В общем, пока он возился с едой, я быстро приводил в порядок себя — умывался, успевал проглотить свой завтрак и иногда даже что-то почитать перед учёбой. Затем я снова укладывал его, убирая подушки из-под спины, давал укрепляющие снадобья. И, в зависимости от пожеланий профессора, либо просто оставлял лежащим и смотрящим в пространство перед собой, либо ставил перед ним специальную подставку-столик, на которую воодружал книгу. Благо в моём нынешнем жилище имелась довольно внушительная библиотека. Зачастую утром я приносил на выбор несколько книг, и он останавливал свой выбор на какой-нибудь чрезвычайно заумной, такой, что мне бы и близко в голову не пришло читать. Сейчас, например, его выбор пал на том под названием «Методология изучения особенностей артефактов, изменяющих границы пространства». Одни такие длинные названия вызывали в моей душе священный трепет. Хотя иногда профессор просто приоткрывал рот, я вливал туда сонное зелье, и это означало, что он будет спать до обеда. Потом я уходил, закрывая за собой дверь, и аппарировал в аврорат.       А в обеденный перерыв я возвращался на Гриммо, и снова всё повторялось — если повязка нуждалась в уходе, я менял её, очищающие, стерильные, медленное передвижение до ванной комнаты, и обед. Обезболивающее, укрепляющее и сонное по желанию, ну, или новая книга, если профессор изволил дочитать предыдущую. И я снова бежал учиться.       Вечерний моцион отнюдь не отличался разнообразием, всё было почти тоже самое. За первую неделю профессор не произнёс ни слова. И никак не дал понять мне, что вообще замечает моё присутствие не только в качестве подручного средства, облегчающего его жизнь, но и в качестве живого человека, я уж не говорю про нечто большее.       Время от времени заходил Фрэнк, проводил необходимые манипуляции с катетером, убеждался в том, что я не угробил столь ценного пациента, да и уходил, удовлетворённый моей исполнительностью.       В общем, в конце концов я сдался первым. Мне всё равно, что он там себе думает. Он в моём доме. Он гость. А я хозяин. И да, конечно, я сам его позвал, но он-то согласился. В общем, спустя неделю его пребывания на Гриммо, в шесть утра, когда зазвонил мой будильник, я решил, что всё будет по-другому. По крайней мере, с моей стороны, а он уж пусть с этим делает, что хочет. Я не стану больше обращаться с ним, как с непонятной конструкцией, требующей ежедневной починки. Войдя к нему в комнату, я привычно увидел его напряжённое лицо, закрытые глаза, услышал учащённое дыхание. А это признак того, что ему было больно. Очень. — Доброе утро, профессор Снейп! Сейчас, секунду потерпите, — взмах палочки, короткое слово, — ну как, лучше?       Он открыл глаза, исподволь с любопытством разглядывая меня, одна его бровь поползла вверх. — Да, я вижу, что лучше, — спокойно сказал я, заметив выражение его лица. —  тогда предлагаю ещё пару часов поспать.       И ушёл. И тут же бухнулся в постель.       С того самого дня я стал с ним разговаривать, практически постоянно. Я желал ему доброго утра и спокойной ночи, спрашивал, не горячая ли еда, не перестарался ли я с согревающими чарами, просто болтал с ним, несмотря на то, что он мне ничего не отвечал. Я стал просыпаться не в шесть часов, а в пять, потому что видел, что к шести утра он просто, сцепив зубы, терпит боль, которая грызёт его тело, но при этом сам упорно не просит о помощи. Мне достаточно было его мимолётного благодарного взгляда, который тут же сменился облегчением и практически моментально опять превратился в безразличную маску, когда я впервые зашёл в его комнату не в шесть, а в пять утра. Его выдали глаза — буквально на миг, но я ликовал! И он это заметил… И с деланным безразличием медленно смежил веки.       А потом я стал ему читать. Не то, чтобы что-то специальное, просто мне нужно было сделать очередное домашнее задание, а для этого необходимо было прочесть пару параграфов скучнейшего текста. Несколько раз я честно начинал, но, не дойдя даже до середины, отвлекался на что-то постороннее. Повторив эту процедуру раз пять, я понял, что так дело не пойдёт, надо с этим что-то делать. И тут меня осенило — если я буду читать эту белиберду вслух, да ещё своему бывшему хогвартскому преподавателю, тут уж мне будет не отвертеться. Всё прочту, и вызубрю наизусть как миленький. В Хогвартсе профессор Снейп всегда действовал на меня дисциплинирующе, мягко говоря.       И я зашёл в его комнату со словами: — Мне тут выучить кое-что нужно, я вам почитаю, профессор Снейп, ладно? Вы уж потерпите? А то мне одному никак не справиться.       И не дожидаясь хоть какой-то реакции c его стороны, я открыл учебник по истории боевой магии и начал сыпать датами и событиями, которые мне предстояло запомнить. Я настолько вошёл во вкус, что и не заметил, как стал произносить фразы за молчащего профессора Снейпа, почти копируя его интонации: — Повторите ещё раз, Поттер. — Да-да, обязательно, — отвечал я сам себе и начинал читать сначала. — Вы сбиваетесь уже на третьей дате. Неужели так сложно запомнить? — говорил я гнусавым голосом. — Простите, профессор, я недостаточно сосредоточился. Позволите попробовать еще раз?       И принимался перечитывать вслух то место, которое необходимо было запомнить. С датами и событиями. — Остановитесь, Поттер, и повторите ещё раз. Медленно. У вас просто каша в голове, — передразнивал я профессора.       И вдруг посмотрел на него. Почти случайно. Он улыбался! О, Мерлин! Профессор Снейп, мой злобный хогвартский учитель, улыбался! Я остолбенел. Просто тупо уставился на него. И даже, кажется, рот открыл от удивления. У него оказалась совершенно тёплая и обаятельная улыбка! Видел ли я, чтобы он улыбался когда-нибудь раньше? Нет, кажется, мне этого не припомнить. Я подскочил к его кровати, отложив в сторону многострадальный учебник: — Мистер Снейп, вы себя хорошо чувствуете? Наложить обезболивающее?       Он едва заметно покачал головой, потом неожиданно поднёс руку к горлу, зажал его и произнёс тихим хриплым шёпотом: — Получается просто прекрасно!       И снова улыбнулся.       Я тут же залился краской: — Простите, профессор Снейп, я совершенно случайно. Просто я, кажется, вошёл в раж. Я не буду. — Ничего, продолжайте, — снова хрип… И медленно расползающееся красное пятно на повязке.       Я быстро взмахнул палочкой и произнёс очищающее, без всяких укоризненных взглядов и рассказов о том, что говорить ему нельзя. Он и так это прекрасно знает. Снова… Этот его мимолётный, совершенно открытый благодарный взгляд, улыбка. И это были первые слова, произнесенные Снейпом за те две с небольшим недели, которые он провел рядом со мной в моем доме. Я был рад, и ободрённый его радушием, продолжил. И, конечно же, я прекрасно всё выучил.        На следующий день на занятиях, выдавая имена, даты и события, как из справочника, я вспоминал вчерашний тёплый вечер, не обращая внимание на недоумённые взгляды Рона, которые тот бросал на меня по мере того, как я чётко отвечал на все вопросы удивлённого преподавателя, даже и не думая сбиваться. — Гарри, что с тобой такое творится? Ты не заболел? — подначивал меня Рыжий в перерыве между занятиями, когда мы вышли покурить и сели на скамейки, стоящие возле здания аврората. — Да, нет, Рон, я совершенно здоров. Что, уже и подготовиться к предмету нельзя? — в тон ему ответил я. — Я не только об этом, — мой друг на меня смотрел очень внимательно, — ты уже пару недель никуда не ходишь, ни на какие вечеринки и приёмы, раньше-то ведь тебя было за уши не оттащить. А сейчас — нет, даже когда я зову, или Герми настаивает. Всё ссылаешься на странные и загадочные «свои дела». Учиться вот начал ни с того, ни с сего. — Ну, да, кто бы говорил — я был удивлён его заявлением, потому что Рон в последнее время просто головы не поднимал от книг. — Я-то ладно. Знаешь, до меня вдруг дошло, что, если я не хочу, как батюшка, просто просиживать штаны в министерстве, а хочу хоть чего-то добиться, то должен учиться. Сам же знаешь, что умом я не особо блещу, поэтому приходится брать задницей. — В смысле, задницей? — не понял я, подумав о чем-то почти непристойном. — В том смысле, что сажать эту самую задницу на библиотечный стул, читать, запоминать и высиживать, пока до головы не дойдёт вся нужная информация, — терпеливо пояснил мне Рон. — поэтому я и говорю, что я-то ладно, а ты? Тебе ведь всегда многое давалось легко, да и к тому же ты — Гарри Поттер! — Ну и что? — резонно возразил я, — что мне, теперь ничего не делать? Не думаю, что я всегда буду «золотым мальчиком», победившим Тёмного Лорда. Когда-то же это закончится. Да и не хочу я. Ты, между прочим тоже герой войны, сам Рональд Уизли — я хохотнул и толкнул его в бок.       Рыжий тоже начал смеяться, кривляясь, изображая памятник самому себе, ну, и мне заодно. — Так, ты давай, не увиливай, рассказывай, что у тебя происходит, — успокоившись, он вновь вернулся к разговору.       А я не знал, что ему сказать. Несмотря на то, что мы с ним с детства были близки, я не хотел рассказывать ему о том, что сейчас в моем доме живет наш бывший преподаватель зельеварения. И уж тем более не хотел обсуждать, в качестве кого и в каком состоянии. И врать тоже совершенно не хотел. Поэтому я мялся и мямлил что-то маловразумительное. И, Рон это, разумеется, заметил: — Не хочешь мне рассказывать? — сухо сказал он. — так не рассказывай, не клещами же из тебя тащить, - сделал вид, что ему вообще-то и не очень-то и хотелось, и безразлично, но я понимал, что он обижен. — Прости, Рон, не могу я тебе сказать. Пока, во всяком случае. Просто не могу, а врать не хочу, — и я пытался поймать его взгляд, но он уже не смотрел на меня, щелчком выбил окурок из пальцев, направляя в рядом стоящее мусорное ведро, деланно легко поднялся со скамейки, нарочито потянулся, изображая крайнюю степень скуки. — Ладно, пошли дальше учиться, что уж с тобой делать, — кивнул он, не глядя на меня, и мы вернулись в аврорат.       Но он обиделся. Впервые по-настоящему, по-взрослому. Раньше, когда мы были детьми, у нас не было секретов друг от друга. Мы всем делились. Даже в голову такое не приходило — что-то скрывать от Рона или Гермионы. Потому что — как иначе — они были всегда рядом, всегда готовы подставить своё плечо, как и я для них. Да, мы периодически ссорились, ругались, обижались друг на друга, но тайны… А тут вдруг! Мы как-то совершенно незаметно повзрослели. И вместо троицы «мы» всё больше становились отдельными людьми, каждый со своей жизнью. И нам приходилось учиться дружить заново, оставлять друг другу свободу и личное пространство. Получится ли? Я не знал. И мне было жаль. Но при этом я всё-таки не собирался рассказывать Рону то, чего не хотел. Даже не смотря на его обиду.       По окончании учебного времени я быстро аппарировал домой и, совершив все необходимые вечерние манипуляции, сидел в кресле в комнате профессора, делал вид, что читаю, а сам размышлял о, так сказать, превратностях судьбы. Так это всё странно, ещё год назад кто бы мне сказал, что у нас с Роном могут быть какие-то недомолвки и обиды! Даже во времена, когда мы искали эти чертовы крестражи, и он, разозлившись, ушел из палатки, я понимал, что всему виной не сам Рыжий, а медальон, который был на нем слишком долго. А сейчас… Никакого медальона на нём не было, сейчас обижался и злился именно он, Рон Уизли.       И кто бы мне сказал, что профессор Снейп, мой почти враг, будет жить тут, в моём доме, доставшемся мне от человека, которого он ненавидел, да ещё к тому же я увижу, как он улыбается. Улыбается мне! Вот уж действительно — судьба полна сюрпризов! Как всё-таки жаль, что ему так трудно говорить, практически невозможно! Я радовался тому, что между нами что-то потеплело. Эта вчерашняя его улыбка. Странно, она и радовала меня и настораживала одновременно. Всё-таки я помнил, что это профессор Снейп, а не кто-то другой. Он служил Дамблдору и Волдеморту. Причём одновременно. — Как жаль, что Вы не можете рассказать мне… — сказал я, глядя на него.       Я уже привык разговаривать с ним и поэтому иногда даже сам не замечал, что проговаривал мысленно, а что вслух. Тут же спохватился, а потом продолжил. Даже если он мне не скажет ничего — что же, ладно, я-то могу ему сказать. — Моя мама. Вы знали её, Вы любили её. Мне все говорят, что она спасла меня, пожертвовала своей жизнью ради меня. Мне часто рассказывали об отце, но почти никто не говорил о том, какой была она, моя мама. Только в ваших воспоминаниях я смог увидеть её.       Я не смотрел ему в лицо, потому что отчего-то стеснялся. Я подошёл к окну, и оказался к нему спиной, просто ощущал его присутствие, слышал, как он дышит. Так было проще, было чувство, что я говорю сам с собой, и неловкость постепенно исчезала. — Просто, понимаете, я бы хотел узнать её, узнать ПРО неё - каким человеком она была, что любила, а что не очень. И каким был мой отец. Не то, какими они были героями, а то, каким они были людьми, понимаете? Чтобы сохранить это в памяти.       За окном чернильной темнотой сгущались сумерки. Конечно, я не помнил ни свою маму, ни своего отца, как ни пытался вспомнить. Я был тогда ещё слишком мал. То, что изредка рассказывала о них тётя Петуния — не в счёт, потому что говорила она полную ерунду, а Сириуса мне так и не удалось расспросить. Какая причуда судьбы — даже тот, кто может мне рассказать о них сейчас, не в состоянии говорить. — Она была идиоткой, Поттер, — услышал я глухой скрипящий шёпот. — Что? — я мгновенно обернулся. — Что?!       Его слова были настолько невероятными и дикими, что мне показалось, что я просто ослышался. — Ваша мать была полной дурой, Поттер, — снова сказал он, прижимая к расползающейся ране белые пальцы, — совершенно никчемной, как и Вы.       Я смотрел на него и ничего не мог сказать. Я просто не мог поверить в то, что слышу это. Этого просто не могло быть. Мне вдруг вспомнился вчерашний вечер и то, как он улыбался. Неужели это один и тот же человек? — Но… Но я видел ваши воспоминания, профессор, я же видел… Вы же любили её, зачем… Зачем вы сейчас говорите это мне? — голос отказывался мне служить, и я шептал, так же, как он. — Я легилимент, мистер Поттер, — его рот скривился в саркастической усмешке, — я могу создать любые воспоминания, какие захочу. Это не сложно. Неужели вы до сих пор не догадались? Конечно, куда вам! Такой же бестолковый, как ваша матушка. В его словах было столько презрения и брезгливости, словно он говорил о склизкой жабе. Ни капли любви.       Меня затрясло. Просто затрясло крупной дрожью. И перехватило дыхание. Воздух вдруг стал таким невозможно густым и сухим, что я никак не мог протолкнуть его в лёгкие. Мой мир разбивался на осколки, и мне не хватало воздуха, чтобы это пережить. — Не может быть! Этого просто не может быть, — я выкрикивал эти слова прямо ему в лицо, — это ложь! Не знаю, зачем вы все это говорите, но это не может быть правдой.       Он смотрел на меня безжалостными чёрными глазами, в которых было только презрение, только ненависть.       И я почувствовал, как во мне откуда-то с пяток поднимается горячая волна. Сметающая, ослепляющая ярость колотилась во мне, стремясь выплеснуться.       Я мгновенно выхватил палочку и нацелил её на Снейпа: — Говори. — Что ещё вы хотите узнать, мистер Поттер? — подчёркнуто холодно прохрипел он.       Сейчас он зажимал своё горло уже двумя руками, и я видел, как из-под его пальцев, которые и так были все в крови, на простыню и подушку падают тягучие тёмные кляксы. Но мне было всё равно. — Почему ты это сделал? — обратился я к нему, не очень понимая, о чём конкретно спрашиваю, даже не замечая, что перешёл на «ты», не думая о том, что каждый мой вопрос, на который он вынужден отвечать, заставляет его горло кровоточить. — И снова не понятно? — он изобразил тяжкий вздох и возвёл глаза к потолку, — чтобы убедить Дамблдора, тебя и весь мир в собственной невиновности. Ведь это так просто. Я любил твою мать, но потом она предпочла мне этого идиота Поттера, твоего папашу, который даже не смог её защитить! И тогда я понял, что…       Он задыхался, кровь струилась из его раны, заливая постель, он становился бледнее и слабее, но мне было наплевать. Я взмахнул палочкой, наложил обезболивающее только для того, чтобы он мог договорить начатое. — Ну! — холодно кивнул я. — Бросьте, профессор, вам уже не больно.       Он едва заметно ухмыльнулся: — Спасибо, мистер Поттер, вы так заботливы! — Ну! — уже гаркнул я, теряя терпение. — И тогда я понял, мистер Поттер, что ваша мать просто дура, которая меня не стоит. Так что, если вы хотели знать, какая она была — он зашёлся в скрипучем кашле, на его губах появились кровавые пузыри.       Я стоял с нацеленной на него палочкой, уже готовый произнести два коротких слова. Вибрация моей магии сейчас была именно такой. Я понял, что я легко могу убить его, произнести «Аваду» и заставить его, наконец, замолчать. Но отчего-то я всё равно медлил…       А он смотрел на меня с холодным любопытством, с его этой вечной презрительной гримасой. — Давай! — почти выкрикнул он, — давай же!       Ярость белой пеленой застила мне глаза, но… Я не мог! Я снова не мог его убить. Я зарычал и с силой пнул его кровать, бросил свою палочку на пол. — Слабак, — едва слышно прошептал Снейп, бледнея и теряя сознание.       Я выскочил на улицу. Вихрь аппарации вынес меня куда-то в центр маггловского Лондона. Я шёл по людным улицам, не замечая прохожих, не понимая, куда и зачем я иду, просто старался дышать. Мысли колотились в моей голове, как в клетке. Я всё ещё не мог поверить в то, что он говорит правду. Он легилимент и мог выдумать все эти воспоминания? Но зачем? Ах, да, чтобы оказаться невиновным. Значит, он был настоящим приспешником Тёмного Лорда? Но тогда зачем, например, он послал своего Патронуса указать мне на меч Гриффиндора? Ведь это не было просто воспоминанием, это было реальностью. И, ведь если он служил Волдеморту, почему не убил меня? У него было масса шансов сделать это. Особенно если я сын той самой Лили, которую он сейчас обозвал дурой.       Я пытался успокоиться, но ничего не получалось. Мысли беспорядочным вихрем крутились у меня в голове, обгоняя и сбивая друг друга. Вопросов было так много, а ответов так мало. И тот, кто реально мог мне их дать, лежал сейчас в моём доме на Гриммо, истекая кровью.       Я поднял голову и увидел, что иду по какому-то парку, вокруг темно и тепло, надо мной почти чистое звёздное небо, что для Лондона большая редкость. Как-то сразу и мгновенно я ощутил такую усталость и пустоту, что у меня попросту подкосились колени. Я опустился на землю и сел, прислонившись к дереву. Достал из кармана пачку сигарет, вынул одну и буквально раскрошил её в пальцах. Достал ещё одну и прикурил, нервно, глубоко затягиваясь, заходясь в кашле. «Совсем как он…», — подумал я, — «совсем как он».