побег на север

Когда они входят в вагон, время едва переваливает за половину шестого. На улице морозно, дыхание вылетает изо рта и носа белесыми облачками. Пассажиры все, как один, заспанные, медленно занимают свои места и затихают. У Бокуто в руке спортивная сумка. В ней только по две пары носков, сменное белье и теплые свитера. Сзади Акааши шуршит билетами и, когда поезд со скрипом трогается, мягко толкает его в плечо. — Наше купе, — говорит. Внутри он снимает куртку и садится у окна. Выбитые морозом на стекле узоры тают от теплого дыхания. Акааши подтягивает к себе ноги и наблюдает за медленно проплывающей мимо платформой, столбами и лицами замерзших провожающих. Чья-то полная мама или, может, тетушка, умиленно утирает слезу с пухлого лица. Поезд проезжает, оставляя ее позади. Ее, предрассветную платформу и шумный Токио. Они выезжают за пределы города. В соседнем купе начинает хныкать ребенок. За окном все еще темно, снег валит крупными хлопьями, но на фоне чуть серого неба его почти не видно. Бокуто ложится на холодную простыню, натягивает на себя плед. Он видит под столиком ноги Акааши в вязаных синих носках. Поезд тихо качается и несет их на север. Бокуто почти совсем засыпает, когда чувствует, как его накрывают вторым пледом и садятся рядом. Тишина нарушается только мерным стуком колес. Когда Бокуто просыпается, Акааши чистит яблоко складным походным ножиком. В купе они все еще вдвоем, поезд набирает скорость после остановки, стучит по рельсам. Яблоко в руке Акааши желтое, с одним очень красным боком. Мякоть под красной кожурой тоже чуть розоватая. Акааши вырезает из четвертинки кривоватого зайца, и, заметив, что Бокуто проснулся, встает. — Чай, — бросает коротко. Бокуто кивает чуть заторможено, ищет свою обувь где-то под сидением. Он уходит в туалет, а, вернувшись, видит на столе дымящуюся кружку. Кружка его любимая — подарок Куроо — с двумя совятами, один, покрупнее, коричневый и ушастый, таращится огромными желтыми глазами. Второй, чуть поменьше, бело-черный дремлет, спрятав голову под крыло (Куроо говорит, это птенцы рогатой совы и красноногой неясыти, и выглядит при этом как профессор зоологии; Акааши юмор оценивает про себя, Бокуто приходит в восторг). Рядом с чашкой упаковка сливочного печенья в сахаре и несколько конфет. — Что успел собрать, — говорит Акааши и пожимает плечами.

***

Городок на берегу — почти что рыболовецкая деревушка: тихая, размеренная жизнь, так непохожая на сверкающий огнями Токио. Так непохожая на все, что им знакомо с детства. И сбегают они сюда в середине января именно по этой причине. Домик совсем маленький, но в нем находится все, что необходимо: покой, холодильник и плита на две конфорки в крошечной кухне, небольшая ванна, в которой ни Акааши, ни Бокуто со своими за-метр-восемьдесят ни за что не уместятся. Старенький бензиновый обогреватель и пара канистр в прихожей у стены. Они спят до самого вечера. Акааши расстилает свернутый в углу футон, раздевается и сразу же ложится. Гусеницей заворачивается в пуховое одеяло, отворачивается к стене, поджав длинные ноги. Он засыпает быстро. Его дыхание становится ровным и глубоким, лицо расслабляется. Бокуто сидит некоторое время в кухне, пьет чай и пытается поймать сигнал сети. Из кухонного окошка видно по-зимнему серое море. От него веет холодом. Песок серебрится под редкими лучами солнца, кажется хрустким и гладким. «Мы сбежали на север, — пишет Бокуто, — не ищите. До скорого.» Он выключает телефон, представляя себе вытянувшееся лицо Куроо. Куроо бы точно сказал, что в этом слишком много пафоса. Чуть позже Бокуто ложится тоже. Второго футона в комнате нет, но есть старенький, крепкий диван, и он этим, в принципе, доволен. Ему снится отчего-то море в середине лета. Тот первый совместный выезд полтора года назад, где он через три часа после приезда обгорел так, что не мог спать на спине еще неделю. Акааши сидит у кромки воды, зарыв пальцы ног в песок, и что-то чертит прутиком. У его лица привычное нечитаемое выражение. Пляж почти пустой, уже вечереет, только вдали видна пожилая пара: женщина в широкополой соломенной шляпе и худощавый мужчина. Бокуто вспоминает, что у Акааши тоже есть соломенная шляпа. Акааши надевает ее, когда солнце ему надоедает. И тогда на его лице и плечах появляется сеточка из светлых и темных пятен. Он становится похож на зацелованного солнцем мальчика из провинции, обманчиво-худой, а на деле жилистый, жесткий, угловатый. Бокуто плывет от берега к буйкам и, устав, переворачивается на спину, набирает в грудь побольше воздуха. Теплые волны мягко его покачивают, он видит горизонт. Красно-оранжевое солнце неспешно приближается к воде. Оно кажется большим и каким-то липко-душным. Море на границе с небом видится совсем-совсем черным, бескрайним и — чуточку — пугающим. Бокуто покачивается на волнах еще немного, наслаждается своей свободой. А потом разворачивается и сильными гребками гонит себя к берегу. Вода попадает ему в рот и нос, затекает в глотку и закладывает уши. Он кашляет, но продолжает плыть. Он видит Акааши на берегу. Акааши машет ему и кричит что-то, но разобрать удается только собственное имя. Он просыпается как выныривает — с мощным сипящим вдохом, глотая воздух ртом, будто и правда тонул. Комната купается в вечерних сумерках, полусонная и теплая. Акааши просыпается тоже, в темноте шуршит одеялом. Скрипят половицы, и шепот раздается откуда-то снизу. Бокуто тянется на удачу, не раскрывая глаз, — и угадывает, теплые руки встречают его на полпути, и объятие получается неуклюжим и мягким. Акааши гладит его по спине и обещает, видимо, что-то очень важное, но его голос слишком тихий и сонный, чтоб можно было разобрать, о чем именно идет речь. Они с трудом умещаются на диване вдвоем, прижавшись друг к другу так тесно, что едва выходит дышать. Бокуто натягивает плед и смотрит в темноту, пока Акааши не бодает его лбом в плечо. Когда он, наконец, засыпает, ему снова снится море. Но на этот раз он никуда не плывет. Он сидит на берегу. Рядом Акааши в своей широкополой соломенной шляпе. Он сжимает ладонь Бокуто очень крепко.