Только детские книги читать, Только детские думы лелеять, Все большое далеко развеять, Из глубокой печали восстать. Я от жизни смертельно устал, Ничего от нее не приемлю, Но люблю мою бедную землю Оттого, что иной не видал. Я качался в далеком саду На простой деревянной качели, И высокие темные ели Вспоминаю в туманном бреду.
Мой мир строился вокруг различных мечт: о семье, самой счастливой на свете; о жизни в достатке, где не нужно работать, не покладая рук, и экономить каждую копейку; о любимом человеке, который защитит от всех несправедливостей мира, заставит забыть детство, полное воспоминаний, до сих пор вызывающих панику. Я родилась в провинциальном городке, где нет места счастью. Именно он всплывает в памяти, когда говорят о захолустье. Он был настолько обычен, что казалось, все стереотипы слились в одно, представляя собой жалкую картину. И люди ходят в двух моделях одежды — летней, ярких цветов, не сочетающихся друг с другом, и зимней, тусклой, скучной; и дома — сплошные хрущевки в пять этажей, нет ни одного строения выше девяти ярусов; из достопримечательностей — дом пионеров, да памятник Ленина на центральной площади. Как удивляться тому, что весь город являлся для меня воплощением бедности и скуки, сонного царства. И тому, что я хотела уехать как можно скорее, вырваться из привычной серости. Я жила в сером доме с белыми стенами, окруженная обыденностью и скукой. Под окнами была ТЭЦ, сделанная из красного кирпича. Уродливая, пугающая, жуткая. Я клялась каждый раз, когда смотрела на нее, что обязательно уеду и больше не вернусь. Никогда, ни за какие коврижки. А поеду в столицу — «В Москву, в Москву, в Москву!», как у Чехова в «Трех сестрах». Ведь именно этот город представляется идеальным, волшебным, совсем не таким, как родное захолустье. Там же все по-другому, не так ли? Там же я буду счастлива, верно?***
Москва — это другие люди. Здесь никому нет дела до твоих проблем, чувств, мыслей. Никто не смотрит осуждающе, как бабушки у подъезда родного дома, болтающие о всякой ерунде — только дай повод. И каждый, кто слышал их речи, стыдился и себя — хоть ничего плохого и не сделал, и их — такими мелочными и вредными они были. Речи сплетниц, словно плевки, ощущались на спине, которая самопроизвольно горбилась, проходя мимо. И это чувство постоянной вины и осуждения не давало покоя. Но тут… Я чувствую то, что такая же, как и все. Равенством пахнет в воздухе; оно слышится в разговорах, словах, звуках, опутывает все улицы, словно провода. И безразличие окружающих лишь подтверждает — свободу, которой так не хватало в прошлом. Москва — это другой ритм жизни. В этом городе все происходит с бешеной скорость. Ты крутишься в нем, словно белка в колесе, постоянно сбиваясь, теряя нить происходящего. Казалось, вчера одни люди любили друг друга, другие — ненавидели, кто-то сетовал, считая жизнь никчемной, пока некоторые наслаждаются счастьем, которое, увы, быстротечно, но смотришь сегодня — любовники превратились в врагов, недруги подписали перемирие, а бедняки радуются неожиданной удаче. И лишь один вопрос — как так многое могло произойти так быстро? Вся происходящее — вихрь, где люди — снежинки, которые бессильны перед стихией, сами того не подозревая; они встречаются, склеиваются, разъединяются, и все так быстро происходит, что не уследишь. Если это правда, то мы все время летим по кругу, встречаясь с новыми обстоятельствами. И одновременно продвигаемся вперед, того не замечая. Впереди — неизвестность, но перед ней нет страха — скорее влечение. И мне совсем не одиноко.***
***
Я шагаю по проспекту, по ночному городу, Я иду потому что у меня есть ноги, я умею ходить и поэтому иду. Я иду по городу, наслаждаясь улицами, дорогами, людьми. Все кажется таким ярким, что не хочется верить в реальность происходящего. Хочется просто идти — никуда, чтобы побывать везде, где возможно. Иду навстречу цветным витринам, мимо пролетают дорогие лимузины, В них женщины проносятся с горящими глазами, холодными сердцами, золотыми волосами. Но при всей роскоши я чувствую себя здесь чужой. Серой мышью, бегающей в тени этого города, отливающего желтым светом фонарей. И никакие наряды, проделки мне не помогут, я так и останусь простушкой-провинциалкой — с однотипными надеждами о семье, муже, детях. Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети пропадаешь навсегда, Глотая воздух, простуды сквозняков, с запахом бензина и дорогих духов. Пропадаешь навсегда… Пропала ли я? Растворилась, незаметно исчезла, лишившись контроля и опеки. Но была ли я когда-то свободной, чтобы пропасть? Вовсе нет. Сначала в городке — стены ТЭЦ давили на меня, словно грозились не отпустить меня отсюда, теперь в Москве — яркость и необычность всего вокруг дает понять, что мне здесь нет места. Звезд на небе мало, но это не беда, здесь почти что в каждом доме есть своя и не одна: Электричество, газ, телефон, водопровод, коммунальный рай без хлопот и забот. Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети пропадаешь навсегда, Глотая воздух, простуды сквозняков, с запахом бензина и дорогих духов. И когда бродишь по городу, понимаешь всю свою ничтожность по сравнению с ним: с домами, высотками, автомобилями. И от этого становится так паршиво. Зачем я тогда приехала, бросив все позади? Потому что-то, что было позади было бесполезным и скучным хламом, а впереди была хотя бы надежда на перемены Дым высоких труб, бег седых облаков нам укажет приближение холодных ветров, Тянет солнечных лучей в паутине проводов над жестяными крышами обшарпанных домов. Пусть. Пусть я — лишь песчинка во всем водовороте событий и лиц. Но я хотя бы что-то значу. А счастье. Что такое счастье? Я пока не могу ответить. Быть может — быть собой. Просто быть тем, кем являешься, а не тем, кем хочешь казаться В конце концов, однажды мы все будем счастливы. Когда-нибудь. Иду навстречу цветным витринам, мимо пролетают дорогие лимузины, В них женщины проносятся с горящими глазами, холодными сердцами, золотыми волосами. Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети пропадаешь навсегда, Глотая воздух, простуды сквозняков, с запахом бензина и дорогих духов.