The Asylum For Souls

Обыкновенно так Любовь любому рожденному дадена, — но между служб, доходов и прочего со дня на день очерствевает сердечная почва. На сердце тело надето, на тело — рубаха. Но и этого мало! Один — идиот! — манжеты наделал и груди стал заливать крахмалом. Под старость спохватятся. Женщина мажется. Мужчина по Мюллеру мельницей машется. Но поздно. Морщинами множится кожица. Любовь поцветет, поцветет — и скукожится.

      Это была просто ночь. Это был просто способ избавиться от боли, что царила в сердце. Это был лишь набор поцелуев, которые оказались не там, где хотелось, объятий не с тем человеком, о котором грезил каждую минуту врозь, слов, сказанных шепотом оттого, что они не были искренними. Все как всегда: одни и те же эмоции, движения, ритмы. Такие оргии происходят часто, чуть ли не каждый день, в одном из люксов отеля, поэтому горничные, работающие в нем, просто проходят мимо, услышав какие-то непонятные звуки, раздающиеся из номера.       Хоть бы раз кто-то возмутился — но нет, боятся.       Все как всегда, одни и те же поступки, происходящие по начерченному давно плану. События происходят в строгом порядке, как по расписанию — по минутам, и я не позволяю чему-то продлиться дольше положенного. Казалось бы, что такого?       Тогда почему я впервые чувствую, что поступал неправильно? Что что-то упускаю, кого-то убиваю, предаю? Словно главное происходит за моей спиной, и глаза этого не видят, но душа, душа чувствует. Шестое чувство? Да нет, видимо проснулось то, что я удачно пытался игнорировать лет пятнадцать.       Совесть. Никому не нужная, жалкая, побитая, но еще живая совесть.       Вся в синяках, кровоподтеках, царапинах, она все равно продолжала жить во мне, видимо, надеясь, что я одумаюсь. Как оказалось, не зря. Только проявилась в самый ненужный момент. Или наоборот, тогда, когда было необходимо одуматься?       Мне не хочется думать, не хочется вспоминать, не хочется верить. Единственное желание — отмотать все назад, как на кассете, все вернуть на прежние места. Но жизнь — не парижский кинотеатр начала двадцатого века, когда происходящее записывалось на пленку, не книга, где испорченную страницу легко вырвать, и даже не диск, с которого можно стереть все зло, что было совершено. И для меня есть выход — забыть, притвориться, будто все идет по какому-то чертовому плану, что так и было задумано. Дышать полной грудью, уговаривая себя каждую минуту, что это нормально, шутить, пытаясь вновь привлечь ее внимание. В общем, вернуться к тому образу, что был когда-то утерян, вновь надеть маску, что когда-то была сорвана.       Либо маска стала не впору, то ли порвалась веревка, но она теперь не дарует спасения. Скорее наоборот, заставляет чувствовать себя неудобно, когда рядом проходит она. И ты понимаешь, что что-то ушло от тебя, а то, что происходит — игра худших на свете актеров, фарс, спектакль для пустого зала. Для себя.       И с каждым днем становится лишь больнее находиться в этих стенах, где все напоминает, давит, душит. Заставляет вспоминать то, что не хочется, представлять картины, от которых становится тошно:       Видеть снова заплаканные глаза шоколадного цвета, в которых бушуют недовольство, печаль и разочарование во мне, трясущиеся руки, отталкивающие мою ладонь, тонкую спину, уходящую гордо вдоль. Я не смею ее осуждать, пытаюсь понять — но не могу. Мне не изменяли, не предавали, не бросали, обычно это делал я. Но боль, что она испытывает, передается и мне, как по бумерангу. И мне больно.       Слышать стук каблуков, который лишь напоминает о том предательстве, что закрепилось клеймом на местах поцелуев другой, ласковые речи суккуба, что медленно действуют на душу, обволакивая ее в кокон и заглушая. Скоро ее слова превращаются в шум и пыль, из-за которых ничего не слышно другого, ни одного приятного родного звука. И это пугает.       Чувствовать запах духов — приторно-сладкий и ядовито-притягивающий, который не выветрится даже за годы. Он поселился во мне, этот аромат — в подушках, занавесках, пиджаках, и даже клетках, стал моей частью, не спрашивая на то моего мнения. Очередной знак, напоминание предательства. И это отвращает.       Осознание приходит — когда начинаешь чувствовать, что испытывает на себе каждый день она, что каждый день заглушаю я. Крушу, ломаю, бью себя по щекам, уговаривая одуматься, но лишь в мыслях. На деле все хуже — вечеринки и алкоголь, которые помогают забыться, уйти из привычного мира, где я — предатель и лгун.       Казалось, раньше было так же. Но почему стали неприятны те, кого раньше называл друзьями, любимыми, важными, лучшими? Почему все, что было до встречи с ней, превратилось в прах?       Павлик-это-мой-отель-хочешь-посмотреть-люкс кончил трагически. Он влюбился. Окончательно и бесповоротно. Моментально и навсегда.

***

Взрослое У взрослых дела. В рублях карманы. Любить? Пожалуйста! Рубликов за сто. А я, бездомный, ручища в рваный в карман засунул и шлялся, глазастый. Ночь. Надеваете лучшее платье. Душой отдыхаете на женах, на вдовах. Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых. В сердца, в часишки любовницы тикают. В восторге партнеры любовного ложа. Столиц сердцебиение дикое ловил я, Страстною площадью лёжа. Враспашку — сердце почти что снаружи — себя открываю и солнцу и луже. Входите страстями! Любовями влазьте! Отныне я сердцем править не властен. У прочих знаю сердца дом я. Оно в груди — любому известно! На мне ж с ума сошла анатомия. Сплошное сердце — гудит повсеместно. О, сколько их, одних только вёсен, за 20 лет в распалённого ввалено! Их груз нерастраченный — просто несносен. Несносен не так, для стиха, а буквально.

      Кто-то коллекционирует монеты, другие собирают марки. Есть люди, для которых развлечение — играть с чувствами противоположного пола, влюблять их в себя, повторяя путь Печорина. Но в основе каждой коллекции, даже самой бесполезной, находится то, без чего она бы не продержалась долго — труд. Мне же всегда было легко соблазнить девушку, глазами наобещать золотые горы, не говоря ничего об этом вслух. Один букет, одна улыбка, упоминание, что у меня есть отель — и все, очередная девушка бросается на шею, желая быть обманутой. Но ни одна не догадывается, что мой интерес — обман, достойный Дэвида Копперфильда, виртуозный, завораживающий. Проходит несколько часов, и на телефоне появляется новый номер, который сразу же оказывается забытым, словно я взял его лишь из вежливости. А дальше — по новой, как на карусели. И непонятно, то ли я кружусь на карусели, не желая взрослеть и становиться серьезным, поэтому запускаю этот механизм недоотношений каждый день, то ли варюсь в котле на одном из кругов Ада Данте, и одинаковость, похожесть дней — мучение за грехи прошлого, испытание, которое мне надо пройти.       Как объяснить то, что я делаю, не испытывая ненависти к себе и не вызывая ее у других? Лишь разъясню некоторые моменты. Я не коллекционирую девушек, я же не извращенец и не бездушная сволочь, которая заботится лишь о себе. Не Охотник, но искатель. Чего-то нового, светлого, настоящего. Истинного чувства, в которого бы хотелось погрузиться с головой. И каждая девушка — не трофей, не бусинка на браслете героя, а скорее неудачный опыт, неправильная тропинка на миллионной развилке.       А существует ли верная?       Да, и ты уже ступил на нее, но повернул обратно, снова выбрав не ту.       И череда опытов заставляет задуматься. Подумать, поразмыслить о любви, чувствах, связях. Ответить на вопросы, которые преследовали с детства:       Можно ли жить без любви?       Испытав ее однажды, кажется, что до нее все отношения — ребяческие проделки, настолько мелочными они кажутся. А потеряв ее — теряется и смысл, сбивается дыхание, останавливается сердце. Разрастается пустота, которую не закрыть никакими затычками, не заклеить скотчем. Приходиться жить заново, расти заново, учиться любить заново.       Можно. Взгляни на прохожих, человек! Многие ли влюблены в супруга по-настоящему? Едва ли. Я волновал, заставлял проклинать все на свете тех, кто не был свободен. На штамп в паспорте и мне, и им было плевать. По сути, все клятвы перед алтарем обратились в штамп на бумажке, подтверждающий то, что вы с этого момента являетесь собственностью друг друга. И после осознания сего замечательного простого факта люди перестали верить в любовь. Живут вместе, потому что так удобно. Рожают детей, потому что так несложно. Делают вид, что любят друг друга, потому что так надо. Вопрос «Кому?» пока остался без ответа.       Стоит ли исправлять ошибки?       Не исправив что-то позади, невозможно идти вперед. Ошибка висит как тяжелый камень на шее, притягивая к земле, подавляя волю, напоминая о худшем. Потом появляется еще одна. И еще, и еще. И ты просто остаешься на месте, не в силах двигаться дальше, падаешь. Но стоит исправить одну — и убиваешь двух зайцев: и от камня избавился, и такой же, новый, не повесишь.       А зачем? Зачем переступать через свою гордость, признавая собственную неправоту, пытаться исправить, прикладывать для этого какие-то усилия, если на сто процентов уверен, что результат мало что поменяет? Поступок не заберешь назад, у человека память не сотрешь, и он всегда будет помнить, что ты смог навредить ему, как бы ты не пытался исправить ситуацию, пойти на контакт. Не легче ли оставить все позади и жить дальше, хотя бы делать вид, что ты не при чем? Мне легче. Кажется.       Устраивает ли то, что происходит со мной сейчас?       Нет, все совсем не то. Чужая поцелуи на щеках, чужие царапины на спине, чужие просьбы и признания. Такое ощущение, что я гнию, как погибает дерево, лишенное любви и ухода.       Да, мне удобно с ней. Ради нее я не должен меняться, быть собой, влезать в костюм прошлого, из которого торчат иголки. Надел маску-улыбку — дело сделано. Ей все равно на мои проблемы, мое прошлое, мои мысли. Главное — говорить, что она лучшая женщина в мире, остальное додумает сама. Ей все равно, какие даты для меня важны, в какие дни я весь день сижу на кладбище, разговаривая с родителями, сколько раз пью, заглушая боль. Единственные важные для нее цифры — пароль от моей карточки, да номер люкса, в котором предстоит провести ночь. Ей нравится, а мне как-то все равно на это. А на то, что нравится мне, плевать ей.       Идеальный бездушный синдикат.       В душе она меня называет чудаковатым денежным мешком, который иногда поглядывает на какую-то горничную, а ее я прозвал за глаза пустоголовой куклой, ведь только она может видеть, но не замечать того, что я ее не люблю, а просто использую. Как и она меня.       Мы прогнили, но вовсе не от чувств, а от ошибок, которые вовремя не смогли признать. И каждый вечер с Кристиной превратился в операцию - никаких чувств, никаких эмоций, только вынужденная взаимопомощь       Было бы все иначе, если бы я побежал тогда за Дашей?       Да. Определенно.       Да. Все было бы по-другому. Вопрос, не совершил бы я еще чего-нибудь? И этот страх не дал мне ее вернуть. Я боюсь, что стал бы ее ненавидеть, испортил бы ей жизнь. В итоге, мы оба стали бы несчастными. Да пошло оно все к черту!       Но если меня все устраивает, почему я смотрю ей вслед? Почему не могу отвести взгляда от ее шоколадных глаз, тонких рук, вздернутого носа? Почему мигом забываю о том, что не один? — Это ли Любовь? — Видимо да. — То есть, все что я говорил до этого — ложь? — Опять в точку. — Да пошел ты к черту, Паша! Отстань от меня. — А тебе не помешало бы определиться, какой ты на самом деле. Видимо, пора переставить знаки, поменяться снова ролями.

***

Ты Пришла — деловито, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть — как девочка мячиком. И каждая — чудо будто видится — где дама вкопалась, а где девица. «Такого любить? Да этакий ринется! Должно, укротительница. Должно, из зверинца!» А я ликую. Нет его — ига! От радости себя не помня, скакал, индейцем свадебным прыгал, так было весело, было легко мне.

      Я не помню, когда понял, что в тебя влюбился. Сначала я тебя и не заметил, а сейчас думаю, что так было всегда. Кажется, что сразу, но одновременно с этим был момент, когда впервые осознал, что что-то с тобой не так. Что не получается на тебя не обратить внимание, даже если рядом стоит красотка в роскошном платье. Что не получается игнорировать, когда ты общаешься с другими, даря столько улыбок, сколько я не видел за год. Что не получается понять, что ты не влюблена в меня, и не хочешь быть рядом, тебя не привлекает то, что других. Первая мысль: это ненормально. Вторая мысль: наконец что-то пошло нормально.       Кажется, что я ничего о тебе не знаю. Возил на вечеринки, способные вскружить голову любой — на тебя не подействовало, скорее наоборот, ты лишь отдалилась, окончательно добавив слово «бабник» в список моих качеств. Приглашал на День Рождения — ты отказывалась, хоть и говорила, что телефон разрядился. Делал комплименты — ты лишь закатывала глаза и крутила пальцем у виска.       Даша Канаева, что с тобой не так?       И я влюбился. Влюбился, несмотря на желтые резиновые перчатки на руках и форму горничной, несмотря на то, что видел девушек и красивее и богаче, которые вмиг померкли в памяти, оставив место лишь твоего образа.       Теперь я знаю, как люди сходят с ума. Они просто становятся одержимыми одной идеей, и не в силах думать о другом. Странно. Необычно. Ново. То, что я искал?       Когда мне было двенадцать, мама часто говорила о вечности. О том, какое это тяжелое бремя, но как ценно к ней прикоснуться, приобщиться. О звездах, которые рассыпались по небу, словно крошки. И говорила, что обязательно быть рядом с близкими, с которыми можно говорить о том, о чем хочется. Вспоминая ее сейчас, хочется рассказать обо всем, что было до отеля, но разве это кому-то интересно?       Разве что тебе…       Как много мне хочется! Хочется пить по утрам кофе, будучи трезвым, как стеклышко, хочется вспоминать случаи из прошлого, от которых оба будем смеяться, как ненормальные, хочется говорить, выкладывать все то, что на душе. А главное — быть рядом, даже когда между нами километры.       Я знаю о тебе все и не знаю ничего. Как и ты. Есть ли у нас будущее? Особенно, если учитывать то, что в нас никто не верит. Даже мы сами.

***

Что вышло Больше чем можно, больше чем надо — будто поэтовым бредом во сне навис — комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть. Под ношей ноги шагали шатко — ты знаешь, я же ладно слажен, — и всё же тащусь сердечным придатком, плеч подгибая косую сажень. Взбухаю стихов молоком — и не вылиться — некуда, кажется — полнится заново. Я вытомлен лирикой — мира кормилица, гипербола праобраза Мопассанова.

      Чужие и одновременно родные.       Любим, хоть и не можем даже посмотреть друг на друга без слез.       Отрицаем чувства друг к другу, пытаясь уверить в себя, что все прошло, и мы переболели, а потом сразу же понимаем, что солгали.       Кто мы? Начальник и подчиненная, хозяин и горничная, мужчина и женщина?       В наших отношениях все так сложно. С моей стороны — ошибка за ошибкой, с твоей — безмолвие и бездействие, и единственное, что я вижу — обида и немой упрек в очередном неловком взгляде. И боль, которую почему-то хочется забрать, особенно если ты — виновник. Именно из-за нее я ненавижу себя и становлюсь противен, но стоит тебе пройти и исчезнуть из виду — боль проходит, с каждым разом все медленнее и медленнее, оставляя рубцы на уже больной душе.       Странно: я часто виню тебя в том, что мы так и не вместе, в минуты душевного расстройства. Проклинаю твой образ, не дающий спать спокойно, вывернувший мир наизнанку, показав те нитки, которыми он был сшит. Ты убила меня прошлого, но так и не помогла проснуться настоящему. Вот и получился киборг, построенный из осколков старого мира, но понимающий, что с ним что-то не то. И лишь потом понимаю, что виноват только я. Что надо было побежать за тобой, остановить, не отпустить. И пусть весь мир подождет. Но нет, я выбрал путь полегче. И поплатился.       Я видел твои слезы и глаза, полные обиды, когда мы встречались взглядами при Кристине. Ты видела, что я не могу пересилить себя и пройти мимо, словно мы чужие друг другу люди. Я знаю, что ты хотела уволиться, но умолял Валентину этого не допустить. Ты же подозревала, что я смогу тебе все объяснить. Я надеялся, что ты меня любишь так же сильно, как я тебя, а ты верила, что когда-нибудь этот ад закончится. Что же, он и вправду закончился, стоило мне собраться с силами, впервые за три месяца.       Извините, я припоздал — заблудился на дороге жизни.       Даш, ты сможешь меня простить?       И почему что-то тревожит, и в голове звучит: «не сможет»?       Но сердце уверяет: «Сможет. Несмотря на все границы и стены, что ты по глупости возвел».

***

Вывод Не смоют любовь ни ссоры, ни вёрсты. Продумана, выверена, проверена. Подъемля торжественно стих строкопёрстый, клянусь — люблю неизменно и верно!