История неудач

В этом нет ни смысла, ни необходимости. Но это же Мерфи, черт возьми. Когда он упускал шанс потакнуть своему комплексу бога? — Ты же понимаешь, что виноват в этом сам, — преувеличенно сочувственно разводит он ладони. — Никто тебя сбегать не заставлял, ты сам решил нас бросить. 10к молчит, внимательно разглядывая точку за его левым плечом. От слов — чьих либо, кроме Мерфи — сейчас ничего не зависит. — Я не могу оставить этого просто так, — тот поднимается плавно, опираясь обеими руками о подлокотник. Шаги, нарочито неторопливые, раздробленные пульсируют у 10к в горле. От нагнетания атмосферы сводит скулы. — Вдруг ты снова переметнешься в самый ответственный момент, — Мерфи осуждающе качает головой, останавливаясь напротив. — Меня это не устраивает. 10к коротко хмурится. Обычным наказанием, показушным и нарочито унизительным, здесь не веет. — И так как доктора Марч с нами больше нет, — Мерфи ухмыляется развязно, но только губами, не глазами. От взгляда, тяжелого, душного, накатывает липкая волна предчувствия, — придется довольствоваться идеей. 10к хочется сделать шаг назад. Мерфи стоит не так близко, но его присутствие давит, наваливается сверху, заставляет напряженно вслушиваться в себя — не возникло ли спонтанного, ничем не обоснованного порыва. Он суеверно задерживает дыхание, словно может этим оградиться. Мерфи хмыкает будто бы иронично; словно может что-то понимать, знать, каково это — терять себя. Он делает шаг вперед, теперь уже близко, невозможно близко, и у 10к больше не получается оставаться отстраненным, он отворачивается, плотно сжимая губы. Но рассматривать пространство тоже больше не выходит, взгляд постоянно соскальзывает: на седой висок Мерфи; насмешливо приподнятый угол губ Мерфи; расходящиеся вокруг глаз Мерфи морщинки. Слишком много Мерфи, и 10к это совсем не нравится. Ладонь опускается на его шею, уверенная, теплая. Шершавые подушечки пальцев очерчивают края укуса, поглаживают рассеянно, и 10к втягивает воздух, шумно и нервно. С отвращением понимает, что вязнет — муха в смоле, бессильная, с каждой попыткой освободиться проваливающаяся все больше. Он даже не до конца понимает, что происходит, когда давящее ощущение ладони на шее пропадает. Только испытывает мимолетное, необоснованное облегчение. А потом пальцы Мерфи ложатся на пуговицы у ворота. Начинают расстегивать — обстоятельно и уверенно, будто это само собой разумеющееся. Одну, вторую. Третью. 10к отшатывается. Рука тянется к вороту машинально, в бессмысленной попытке защититься, закрыться от происходящего, от Мерфи. Но пуговиц так и не касается — запястье, дернувшись, безвольно опускается вниз. Воля Мерфи, теплая, сильная, заполняет его изнутри. Делает тело легким, расслабленным. Безотказным. — Вот так гораздо лучше, — хмыкает тот, возвращая пальцы на место. Добавляет недовольно, — Подойди, неудобно тянуться. 10к бессознательно делает шаг вперед. Чем-то похоже на судорогу: мышцы сокращаются сами, и бессмысленно пытаться взять их под контроль. Мерфи останавливается на четырех пуговицах. Аккуратно стягивает рубашку с одного плеча, зачем-то проходится пальцами по выступающим костям. 10к закусывает щеку — больно, во рту появляется металлический привкус. Тошно от того, как касается его Мерфи; что так касается именно он. Хочется вытолкнуть его из своего насквозь личного пространства, вырваться, но не получается даже повернуть головы. Ему до дурноты страшно, хотя нет никакой причины, он уже был укушен. Ничего худшего, чем безотказное подчинение чужой воле, произойти не может. Но дыхание все равно частое, неровное; пальцы отвратительно безвольны. — Да не трясись ты так, — недовольно бормочет Мерфи, удобнее перекладывая ладонь на плече. — Ничего я тебе не сделаю. Он почти не приказывает, как будто бы просит, но что-то внутри 10к плавится от этого, искрит. Поддается так легко, будто бы давным-давно сломанное. Кровь уже заливает 10к язык. Это невозможно напоминает случившееся у Коллекционера. Мерфи наклоняется медленно: дыхание у него живое, теплое. Чуть влажное. Только теперь нет никакой надежды, что он остановится. Мерфи неожиданно замирает. От его заминки — будто издевательской, слишком короткой отсрочки неизбежного — становится почти физически больно. — Не кричи, — угрожающе предупреждает он. 10к толком удивиться не успевает, чувствует, как сдавливает голосовые связки. Так сильно, ни слова не вытолкнуть — видимо, Мерфи отчего-то неприятна даже мысль, что он может зайтись криком. Абсолютная беспомощность. Он считает удары сердца. Раз — губы останавливаются у самой кожи, дыхание становится совсем горячим, невыносимым. Два — ладонь, придерживающая ворот рубашки, прижимается плотнее. Три — ничего не происходит. Четыре, пять, шесть — почему же ничего не происходит? Неровная штукатурка на потолке складывается в чьи-то уродливые лица; у 10к не хватает смелости отвести взгляд и посмотреть на Мерфи. Стрелять в упор в зомби оказывается гораздо проще, чем опустить глаза и увидеть. На десятом ударе Мерфи его кусает. Зубы прижимаются к коже почти аккуратно, едва, пока еще не разрывая. 10к невольно сглатывает скопившуюся во рту кровь; невыносимо не хватает опоры, за которую можно было бы ухватиться, спастись от не-себя. Он, толком не осознавая, порывисто вцепляется в чужое запястье. Удивляется смазано — ведь не мог даже пальцами пошевелить, как же так. Мерфи выдыхает ему в плечо, не раздраженно, странно, но ладони не отнимает. Чуть сильнее сжимает челюсти — хищный, собственнический жест, напоминающий о том, кто тут главный. Не больно, но уже близко. Желание вырваться становится невыносимым; только бы не чувствовать, не запоминать. Порыва, такого сильного, ощущающегося отчетливее чужих приказов, хватает только на то, чтобы слабо дернуть плечами. Но Мерфи чувствует. И неуклюже ведет большим пальцем по коже, возле самого края рубашки, и нервозность внутри сглаживается. Становится чем-то совсем иным. 10к остается только продолжать считать. Наконец расходится кожа и теперь уже больно, по-настоящему. Он отчаяннее вцепляется в запястье, и Мерфи глухо рычит, совсем по-звериному. Но руки все еще не вырывает. Только гладит плечо кончиком языка. Слабость внутри, перекидывающаяся на колени и пальцы, совсем не его, чужая. Это Мерфи думает, что ему должно быть хорошо; делится своим, проталкивает внутрь, невзирая на все протесты. Зализывает сочащуюся кровью рану, и это почти не больно, горячо и словно приятно, но это снова не 10к, не может быть его. Он сбивается со счета, уже далеко не впервые, но теперь это признает. Сдается. А Мерфи все гладит его пальцами и языком, проникает внутрь — слюной в кровь, к сердцу, в самую суть. Чтобы крепко. До конца. 10к проваливается совсем, больше не понимает, что из этого его, а что чужое. Невыносимо ощущать, и он пошло царапает запястье, жмурит глаза до алых пятен под веками. И Мерфи неожиданно отстраняется — может, понимает, что зашел за черту; что в 10к что-то вот-вот сломается, уже непоправимо. Сразу становится холодно — без дыхания на плече, без теплых пальцев, напоследок оправивших ворот. Пусто. Как будто отодвинувшийся Мерфи случайно или же в наказание забрал не только свое. — Эй, парень, ты в порядке? — не понять, как тот смотрит на него, но 10к и не хочет. Он плотнее зажмуривает глаза — сон, все только сон, ничего не происходило. Но вздрагивает от требовательного щелчка возле уха. Мерфи хлопает его по плечу — здоровому, машинально отмечает 10к — вглядывается в лицо напряженно. Непривычная морщинка между бровей делает его старше. — Что ж, — неуверенно бормочет он. — По крайней мере, умирающим ты не выглядишь. 10к смотрит рассеянно, будто смысла сказанного вовсе не улавливает. Его до сих пор больше заботит, что он все еще не ощущает себя самим собой. — Отдохни пока, — неестественно улыбается Мерфи. Слегка толкает к двери. — Уилл проводит тебя к врачу. Не Марч, конечно, — он иронично кривит губы, — но что есть. Уилл! 10к машинально кивает. Голос Мерфи успокаивает. Сглаживает тяжелую пустоту внутри, помогая мириться со своим одиночеством. Уилл, такой преданный, сжимает пальцы на его локте. Не то, совсем не то, и 10к чувствует усталую радость, когда тот их размыкает, взглянув на Мерфи. Всю дорогу до лазарета он болезненно поправляет ворот рубашки.