Ледяная Ольсара

Дни сменялись днями, летели, подобно вороху снежинок по безбрежной ледяной пустыне. Шли люди, ведомые волей моего отца, и роптали. Роптали на жизнь, на богов, и на великих вождей. Уж очень скоро великий поход стал для них непосильным. Под напором шкальных ветров и суровых буранов они шли вперед, обмораживая ноги. Голодные и озверевшие, они мечтали только об одном — о доме. И казалось, сама природа ополчилась на нас, являя свой грозный лик, все твердя о беде. Все чаще и чаще, стали слышны по лагерю темные, смутные мыслишки. Вспоминали и черное пламя — предвестника большой беды, и старуху Ламб, что уже становилась для людей великомученицей. Чем больше они говорили, тем опаснее мне стало находиться подле них. Как и предсказывал Тарс, в царивших бедах люди стали винить высшие силы и меня, как лицо, их олицетворяющее. И в своем гневе они доходили до крайности: в один день ночью на меня напали, пытаясь зарезать. Тогда меня спас Анвин, вовремя предотвратив беду. В тот миг, глядя в измученное, обветренное лицо безумца я негодовала, понимая, что не мне нужна была эта война. Убеждая себя, что нет моей вины в людских страданиях. Однако врать самой себе я была не привычна. Я начала частенько задумываться, имею ли вообще право называться земным воплощением богини-матери. И чем больше думала над этим, тем больше понимала, что все громкие слова Тарса — пустышка. Нет во мне божественной искры, и от самой богини-матери мне мало досталось. Единственной моей опорой в те дни стал Анвин. Он помогал ухаживать за Иррисом, оберегал от злых языков и всячески пытался подбодрить, говоря, что испытания только закаляют человека. Интересно, и когда он стал таким мудрым? Когда повзрослел на столько, что смог учить меня? В любом случае его поддержка была моим спасением, одним из немногих утешений. Всякий путь, всякое начинание имеет свой конец. Так и нашему походу все же удалось подойти к концу, и я возблагодарила небо, когда после месячного перехода по безлюдной пустыне мы подошли к стоянке диивов. Первым на пути нашей армии стал небольшой погост подчиненного, мелкого рода. Наверное, мне никогда не забыть ту ярость, и холодное бешенство, обуздавшее наших воинов, стоило им увидеть оборонительные стены этой стоянки. Подобно своре бешеных айков они ворвались внутрь, снеся своей ордой ворота, проливая первую, горячую кровь. Даже сейчас, закрывая глаза я, как и в тот день, ясно вижу искаженные болью лица ни в чем невиновных северян — отнюдь не обещанных отцом завоевателей-южан. Не было среди малых детишек, женщин и стариков тех самых магов, от которых Тарс обещал спасти Север. Однако в тот момент наших воинов мало интересовали такие подробности. Они вырезали всех, от стара до млада, жгли аккуратные домики, построенные явно не без помощи южан, грабили и уничтожали все на своем пути. Воздух в тот день напитался отчаянием этих людей, мольбами о помощи, и запахом гари. А землю на многие километры заволокло черным густым дымом, таким плотным, что не было видно даже неба. Казалось, мы в один момент переместились из мира людей в обитель Падшего Макшара. Вид этого зрелища надолго отпечатался у меня в памяти, и особенно ярко в нем выделялась собственная просьба прекратить побоище. А так же снисходительный ответ отца, заставивший меня осознать многое. Обернувшись ко мне, он молвил тогда: — Успокойся и не лей даром слез. Не подобало богине склаваров плакаться о судьбе проклятых диивов. Его ответ заставил меня замереть, вспоминая, что Хурта приходилась матерью опальному Дэву… Тогда, глядя в его глаза, в его бессовестное лицо меня обуял гнев, от которого потемнел мой взор, и забилось медленнее сердце, а тело сковало льдом. Вскинув руку, я выпустила свое негодование, что ледяной волной обрушилось на пламя, разметая по разные стороны и склаваров с вражичами, и диивов. Поняла я, что не желаю этой войны и не хочу видеть смерть во имя «великой цели». Впрочем, Тарса мой благородный порыв не обрадовал. — Жалкая дура, — заявил он спокойно, и ударил. Ударил жестко, наотмашь. Прямо в лицо, заставив умыться своей кровью. В тот момент в моей голове смешалось все: и небо и земля и догорающие останки некогда цветущего жизнью поселка… Очнулась я уже тогда, когда все было кончено. Пошатываясь, придерживая рукой побаливающую челюсть, я рискнула выйти, встречая ночь и замирая от ужаса. Обиженная земля диивов еще хранила на себе следы крови. Безжизненная, мертвая, она стонала от боли, показывая мне обгоревшие останки домов диивов, что освещала багряная луна — первая вестница великих перемен. Глядя на нее у меня защемило сердце от тоски, от боли и осознания собственной глупости. Неужели я могла подумать, что возможно счастливое будущее, омытое кровью? Неужели поверила отцу, посчитав диивов нашими врагами? И своей собственной рукой подписала смертный приговор стольким людям… Ветер донес до меня пьяный хохот победителей, смешанный с отчаянными криками выживших пленных. И почему-то показалось мне, будто бы услышала я вместе с этими и тихий смех Падшего. Макшар, словно бы стоя у меня за спиной нашептывал: — Убийца, убийца… — Я — убийца… — только и смогла тогда прошептать я, невидящим взором обведя окрестности, и, словно бы повинуясь чужой воле, пошла вперед, к отсвету алого костра, к празднующим. Открывшееся зрелище еще долго не давало мне спать спокойно. В ту ночь открылось мне настоящее лицо своего отца. Монстра, прикрывавшего свою подлость за высокопарными призывами. В свете кровавой луны серебром блестели обугленные идолы уничтоженного капища детей Дэва. Поваленные, они послужили отличными сиденьями и лежанками для Тарса и изрядно подвыпившей толпы озверевших мужчин. Забыв про стыд и честь, они решили показать и перед ликом богов и перед лицом людей, каково это — быть победителем, насилуя скопом выживших парней и девушек из рода Дэва. Эта картина была настолько ужасна в своей мерзости, что меня чуть не вырвало. Усилием воли я заставила себя выпрямиться, медленно подходя к отцу. — Отец! — воскликнула я громко. — Отец! Звук моего голоса заставил Тарса остановиться, выпуская из своих объятий совсем еще молодую девушку. Вскрикнув, она попыталась бежать, но Тарс ее остановил. Схватив за голову пару раз стукнул о каменного идола, задумчиво посматривая поблескивающую алую дорожку, медленно потекшую на землю. — Чего тебе? — спросил он, оглядывая меня мутным, пьяным взглядом. — Уже проснулась? Что, мало досталось? Хочешь добавки? Ответом ему послужил нестройный гогот пьяных воинов. — Отец, побойся богов, остановись, — прошептала я, глядя, как Тарс медленно поднялся, не удосужившись даже прикрыться. Шатающейся походкой он подошел ко мне, дыхнув перегаром: — Богов боятся? Вот еще! Здесь и сейчас я — бог. И это, — он обвел подрагивающей рукой окрестности. — Доказательство моей власти. А твои боги, — он указал пальцем на поверженного идола Дэва. — Вот они где! — Отец… я была о вас лучшего мнения… — я отстранилась, понимая, что не могу больше находиться тут и видеть, как легенда нашего племени, справедливый и сильный вождь превращается в чудовище. — О, какие мы честные, какие мы благор-родные, — Тарс резко схватил меня за руку и, пошатнувшись, упал, подминая меня под себя. — Знаешь, ты так похожа на свою мать… Недоговорив, отец склонился к моей груди, забираясь руками под подол. — Отец, что же вы… — Тише, тише, девочка, — хохотнул мне в губы отец. — Лучше лежи смирно, если не хочешь, чтобы я тебя побил… Уж не знаю, думал ли отец, что подобные запугивания меня остановят. Но после увиденного я понимала, что лучше терпеть боль, чем унижение от такого человека. Забившись, подобно выброшенной на берег рыбине я до хрипоты звала на помощь. Однако чудо спешить не приходило, и отец, словно бы услышав мои мысли, заявил, усмехаясь: — Не напрягайся так, доченька. Ни твой драгоценный змей, ни друг-южанин тебе не помогут. Сейчас ты моя и только моя…. И его уверенный тон убедил меня в этом. А еще заставил забыть молитвы, но вспомнить о дедовой науке. Зарычав, я вцепилась зубами в шею Тарса, прокусив до крови. Руками же схватила его за волосы, ударив между ног коленом. Ахнув, отец ослабил хватку, и я, оттолкнувшись, побежала прочь, сплевывая на ходу кровь. В висках бухало тяжело сердце, а где-то там, на заднем плане ревел Тарс, обещая мне все муки подземелья, если догонит. И почему-то я ему охотно верила, убегая прочь. Куда и зачем — не важно. Единственной мыслью тогда было спрятаться, уйти. Убегая, я совсем не смотрела по сторонам, а стоило бы. Кто-то резко подхватил меня, затаскивая куда-то прочь с дороги, прижимая к моим губам ладонь. Ожидая худшего я заартачилась, пытаясь укусить неизвестного за палец, но тот вовремя раскрыл личину, прошептав: — Ольсара, тише. Иррис держал меня не крепко, и сам, казалось, еле держался на ногах, тяжело дыша мне в затылок. — Отпусти, я не буду убегать, — ответила я. Фальхе разомкнул объятья, тут же пошатнувшись. Он бы и вовсе упал, если бы я вовремя не подхватила его, помогая опереться. Лишь одного беглого взгляда хватило мне, чтобы понять, насколько он плох. Исхудавший, он еле держался на ногах от слабости, всеми силами стараясь не потерять сознание, судорожно стискивая зубы. — Где же ты, доченька? — совсем близко спросил Тарс. — Выходи, я уже заждался! За его спиной раздался гогот веселой толпы. Бравые вояки, лучшие мужи племени, пошатываясь, выкрикивая ругательства, нестройной толпой брели за Тарсом, решив видимо помочь в отлове непокорной дочери. Тон отцовского голоса, самоуверенный, полный превосходства меня разозлил. Заставил вспомнить о своей силе. Иррис предостерегающе сжал мою руку. Я же только улыбнулась ему в ответ, проговорив: — Отпусти. И Фальхе отпустил. Поверил мне, отступая. А я более не таясь вышла вперед, прямо к отцу. Тарс даже запнулся, завидев меня на дороге. Посмотрел, стремительно бледнея и трезвея. — Ольсара, что задумала, а? — крикнул он, покосившись на свое воинство. — Восстановить справедливость, — одними губами прошептала я, более не сдерживая себя, позволяя вновь пробудившимся инстинктам взять верх. Моя кожа уже привычно покрылась льдом, а вокруг вихрем закружился искрящийся снег. Поднявшийся ветер в одно мгновение откинул Тарса и его воинство прочь с моей дороги. — Ольсара! — заревел отец, пытаясь видимо перекричать вьюгу. — Ты что себе позволяешь, девчонка?! Отвечать ему не хотелось. Да и не было в этом нужды. Пройдя вперед, я направилась прямо к капищу. Возможно, не в моей власти было повернуть время вспять, но в моих силах было освободить выживших. Спасти хотя бы тех, кто выжил. Под моими босыми ногами расцветали ледяные цветы, и почерневшая земля покрывалась инеем. Плясала на руках ледяная пыль, искрился снег, формируя за моей спиной некоторое подобие крыльев. И не билось больше оледенелое сердце, опустошая душу. Капище встретило меня подвыпившими воинами и криками ужаса пленных. Завидев меня, оставшиеся охранники всполошились, повскакивали со своих мест, оголяя клинки. Один из них, самый храбрый рискнул броситься вперед, наметив острие меча прямо мне в грудь. Я видела его искаженное яростью лицо, и дышащий жаром клинок, но даже не попыталась отстраниться, спокойно наблюдая как воин, ослепленный торжеством, поднимает клинок. Сталь с громким лязгом обрушилась на меня и тут же треснула, покрывшись оледеневшей сетью трещин. Я же почувствовала только щекотку, с интересом взглянув на опешившего мужчину. — Матерь-Хурта…. — прошептал тот, падая на колени и отбрасывая уже бесполезное оружие. Я обошла его, направившись к пленным. Те следили за мной со смесью опаски и затаенной надежды. А мне хватило одного взгляда, чтобы заморозить путы, что связывали их. А людям оказалось достаточно лишь пары мгновений, чтобы разбить оледенелые веревки. — Теперь вы свободны, — прошептала я, опуская голову. Сила покинула меня внезапно. От слабости подогнулись ноги и я еле смогла устоять, пробормотав еле слышно: — Уходите отсюда, путь свободен. Я не слышала, что они говорили. Мир вокруг перевернулся, и я все-таки упала, слушая медленное, но ровное биение своего сердца.