Если хочешь, возьми с собой Мой усталый и неласковый взгляд, Остатки тепла моих рук, Мой надсаженный голос. Если можешь, притворись, что так было всегда, Что все эти годы, до последнего дня Проскользнули на цыпочках мимо тебя. Притворись, если сможешь. И не ясно, откуда берутся слова, Что доводят до слез и рождают мотив. И я, возможно, пошел бы тебя проводить, Жаль, не помню во сколько твой поезд. (J:Mors, «Поезд»)
«Он сегодня уезжает, Бё. Он тебе не сказал?» - произнесенная вот уже более часа назад фраза Манабу навязчиво кружится у меня в голове, как поставленная на «повтор» запись. «Нет, не сказал. Нет, это не странно. Нет, я совершенно не удивлен», - мысленно прокручиваю снова и снова, стараясь поверить в искусственно созданную ложь, но не помогает. Сколько можно обманывать самого себя? Замкнутый круг вранья сжимает горло точно стальной ошейник – я перекатываюсь на спину, чтобы слезы, скопившиеся в уставших глазах, выкатились через внешние уголки, и ничего не выражающим взглядом упираюсь в потолок. В тишине темной комнаты, где гуляет сквозняк и осыпается время, не остается ни звука, и только резвый насмешливый дождь исполняет на карнизах моих приоткрытых окон издевательскую блюзовую мелодию. Я не знаю, что говорить теперь и что думать. Я – успешный и крутой тип, тот, кто всегда знает, как нужно поступить, – раздавлен здесь, в стенах собственной квартиры, отравлен пустотой, брошен умирать от равнодушия и причиненных душевных ран. Мое растерзанное тело валяется на кровати, глупо раскинув руки, не в силах противостоять давящему пласту сырого воздуха, проникающего под одежду, под кожу, в каждую клетку моего существа, несущего с собой беспросветное отчаяние. И дождливый блюз станет моим похоронным маршем. Я не знаю, что мне теперь делать, ведь ты так легко убил меня. Я тебя ненавижу. Я выключил мобильный, выдернул чуть ли не с мясом провод домашнего телефона, чтобы никто не нашел меня. Здесь, сейчас... не хочу, чтобы кто-то видел меня таким: раздавленным, слабым, побежденным. Ты все решил сам, ты сделал свой выбор, и я знаю, что должен отпустить тебя. Но я не могу... Вбежав в квартиру, закрывшись на все замки, избавившись от звонков, я наконец-то зашвырнул в дальний угол прилипшую маску успешности, бросился не раздеваясь на кровать и отдался потоку чувств. Когда же их не осталось, в ментальной пустоте стала плестись нить рассуждений, но пока она так и не привела к ответу на главный вопрос: когда я ошибся?.. Когда в страшном порыве ревности, схватив тебя за руку и затащив после концерта в гримерку, сказал тебе, что люблю тебя? Что мне невыносимо больно смотреть, как ты даришь свое внимание кому-то другому?.. Ты тогда так страшно улыбнулся и, одним движением прижав меня к стене, тут же подарил мне первый поцелуй – яростный, безумный... А затем проронил: «Не говори так больше». В темных глазах плескалась угроза и (как мне показалось) обещание. Но мне, похоже, все-таки показалось. Я ответил что-то грубое, мы почему-то рассмеялись и, обнявшись, вернулись к остальным, уже делающим ставки, кто из нас кому набьет морду. У тебя на руке остался след, я заметил. Так когда же? Когда отпускал в твой адрес колкости из зависти или злобы и не просил во время прощения? Когда не поверил твоим словам, что любовь может быть вечной?.. Когда не говорил тебе о том, почему мне не нравятся твои знакомые, когда задыхался от ревности, если ты не брал трубку или уезжал развлекаться без меня? Или наоборот – когда отмахивался, утверждая, что все в порядке? Что мне все равно... А ведь мне было не все равно. Не все равно, слышишь!!.. Ты так и не понял, Юто. Или когда... Дождь прерывает мои мысли: он усилился и мелодия приобрела какой-то сумасшедший оттенок. Как будто невидимый музыкант по ту сторону стекла увлекся и перестал замечать, что он здесь не один. Так иногда бывало с тобой, наигрывающем в пустом зале басовые партии... Я заходил в помещение, садился на диван напротив, а ты не видел меня. Хотя... наверно, ты никогда меня не видел. Даже смотря в глаза, всего лишь изучал противоположную стену. Узоры на ней ведь куда интереснее моих странностей. А может, это случилось, когда шел дождь?.. Тот день, такой же серый, как сегодня, но только совсем не пустой, я помню как сейчас, до мельчайших подробностей, как помнят фильм, пересмотренный десять раз. Разгар сезона дождей, тихий полдень выходного, проводимый в твоей квартире. Устроившись на большом ящике, накрытом плотной тканью с набивным рисунком, я устало наблюдаю за ливнем. Здесь, на балконе, можно вдоволь надышаться сыростью, покурить, глядя, как кружится дым и как резвые капли, срываясь с карниза, пляшут на полу возле открытой настежь створки. Там уже собралась нехилая лужа, но закрывать балкон желания нет: хочется дышать уличным воздухом, впитывать вкус свежести, свободы и защищенности. - ...Опять накурился? – мягкий голос вливается в мое окружение, заставляя стряхнуть с себя обломки нирваны. Ты стоишь возле двери, слегка наклонив голову, смотришь на меня насмешливо и тепло. Подходишь к ящику, присаживаешься рядом, забирая из моих рук дотлевающую сигарету и выбрасывая ее за окно, где она с шипением гаснет. - Такой кайф обломал, - буркнул я. Не то чтобы злился: на самом деле я уже успел в полной мере насладиться курением. Просто хотелось что-то сказать, а когда я не знаю, что сказать, из меня вечно вылетает нечто грубое. Но ты не обижаешься. - Я сто раз говорил тебе, что здесь не курят, - легкий укор, но я читаю в твоем голосе теплую, дружескую улыбку. И не отвечаю. Какое-то время мы сидим молча и только дождь барабанит по мокрым карнизам; постепенно его монотонный стук кажется мне музыкальнее, чем обычно. Я пытаюсь подобрать подходящую мелодию, доселе неизвестную и принадлежащую исключительно данному моменту, но ловлю себя на том, что начинаю чуть слышно напевать Ancient Rain. Замолкаю, слегка смутившись. Но ты улыбаешься, и мне кажется, что все это уже где-то было: что мы сидели вот так на балконе, шел дождь, я пел, ты слушал... Стало теплее. - Я что-то сегодня не в голосе, - пробормотал я, откашлявшись. - Курить надо меньше, - флегматично отмечаешь ты, но тут же становишься серьезнее: - Мне все равно нравится, как ты поешь, Бё. А ты не мог бы... – вдруг осекся на полуфразе. - Что? - Да так, ничего, не бери в голову, - натянуто смеешься ты, отмахиваясь от вопроса. - А что? – мне уже стало интересно. - Ну, просто... – замявшись, не глядя мне в глаза. – Ты не мог бы спеть для меня? В шуме дождя зависла непонятная пауза. Наши глаза встретились и ты выиграл. - Э... – перевожу взгляд на пляшущие капли. Сказать по правде, я даже растерялся. Возможно, это звучит глупо, но ты никогда не просил меня ни о чем подобном, так что я даже не представлял, как следует реагировать на подобные заявления. Спеть для человека, с которым ты работаешь столько лет, который уже должен был наизусть запомнить звучание твоего голоса... – Ты же прекрасно знаешь, как я пою. - Нет, ты не понял. Я хочу, чтобы ты спел только для меня. Смотришь мягко и интимно, сглатываешь, собираясь в очередной раз пойти на попятную. Кажется, я наконец понимаю смысл этого диалога и вместо ответа опять начинаю Ancient Rain. Если хочешь, Юто, я спою ее только для тебя: в принципе, это не трудно, особенно если не заострять внимания на той вещи, что здесь не студия и не зал, а ты – единственный зритель. Мой голос почти не дрожит, и капли, отбивающие ритм, вроде как солидарны с моим выбором. Ты дослушиваешь до логического завершения и чуть заметным кивком показываешь мне закончить. - Ну как? – облизываю полусухие губы. Я немного волнуюсь, я вокалист и мне важно, что мои коллеги думают о моем исполнении. Тем более что думаешь ты. - Красиво, - одобрительный кивок успокаивает меня. – Жаль, ливень не слушает. В недоумении оборачиваюсь, чтобы узнать, к чему ты клонишь. - Он играет совсем другое, как заведенный, вот уже второй день, - смеешься ты, чуть заметным жестом отбрасывая со лба непослушную прядь. – Что-то в стиле блюз. - Да ну? – только и смог выдохнуть я, хлопнув ладонью по ящику. А мне казалось, он мне подыгрывал... или нет? Стоп. Кажется, теперь я тоже слышу блюзовый мотив в шумном потоке. Двенадцать тактов, пониженные ноты, диалог сыгранных фраз... Как же точно. Усмехаюсь. Ты садишься ближе и по-дружески обнимаешь меня за плечи – окружающая сырость сменяется теплом и чувством невыразимого словами покоя. И мы умолкаем, чтобы просто слушать неровную мелодию ливня, вдыхать влажную прохладу и наслаждаться такими нечастыми минутами настоящего единения. - ...Как же все-таки обидно, что все заканчивается... – зачем-то роняешь ты, не поднимая усталых век. Твоя сильная ладонь все так же лежит на моем плече и мне кажется, она ощутимо потяжелела. – Чувства, музыка, любовь... Ты говорил мне... Вздыхаешь, по твоему телу проходит еле заметная дрожь. - Я много чего говорил, - не хочу снова касаться надоевшей темы. Ну, ляпнул однажды, что когда-нибудь мы перестанем любить друг друга нашей странной, невыносимой любовью? Что с того, Юто? Я много чего говорил. - Даже дождь однажды закончится, и все станет иначе, а мне так нравится сидеть здесь с тобой... – печально, слишком грустно даже для хмурого дня. - Когда пройдет ливень, из-за туч выглянет солнце, - стараясь вывести из внезапной меланхолии, я посильней обнимаю тебя в ответ. - Но мир уже не будет таким, как прежде... – тихо роняешь ты, убираешь руку и, повернувшись, с грустной улыбкой смотришь мне в глаза. – Я не хочу ничего менять. Эта фраза отпечатается у меня в подсознании кровавым клеймом. Ты произнес ее слишком серьезно, чтобы она оказалась ложью. Но однажды ты сам перечеркнешь прошлое одним решительным росчерком, даже не спросив моего совета. Вот только почему?.. Я буду задавать себе этот вопрос снова и снова, мучительно и глупо, не находя ответа, страдая и злясь... но это будет потом. А тогда я просто улыбнулся и ответил: - Я тоже. Вместо того чтобы говорить, ты обнимаешь меня и лишь спустя время, отпустив, роняешь тихое «спасибо, Бё», прозвучавшее как-то особенно искренне и интимно. Наклоняешься и медленно целуешь меня, как будто хочешь задержать это мгновение, растянуть его, нажав «стоп-кадр». Твои губы мягкие и знакомые, таящие еле уловимый вкус ванили и кофе. Я отвечаю тебе, потому что не хочу превращать минуты нашей близости в банальное, будничное действо и потому что – к чему скрывать? – тоже отчаянно нуждаюсь сейчас в прикосновениях родного человека. - Я бы отдал все на свете, чтобы этот дождь не заканчивался... – произносишь ты на фоне шелеста ливня, и мне кажется, что я тебе верю. Твои сильные руки заставляют меня поддаться невольной слабости и улечься прямо на ящике. В спину навязчиво впиваются края досок, которыми он обит; даже плотное покрывало и моя куртка не делают сие ложе мягче. Но мне теперь как-то все равно. Моя ладонь касается твоей щеки и сама по себе сползает вниз, впитывая тепло твоей кожи. Легкие, почти невесомые прикосновения цепких, красивых пальцев вызывают пьянящее ощущение вседозволенности, холодят открытые участки моего тела и оставляют приятный след только что свершившегося касания. Когда ты еле заметно проводишь по груди, ткань футболки между твоей рукой и моей плотью как будто испаряется, а от прокатившейся волны приятной истомы хочется по-настоящему сойти с ума. - Ю...то... – роняю на выдохе, не выдержав нарастающего напряжения. Прости, я знаю, ты не любишь болтовню в такие минуты, но оно вырвалось само, я честно не хотел произносить твое имя... Напрасно оправдываюсь: ты не отвечаешь, только наклоняешься и жарко целуешь в шею, от чего по спине пробегают неудержимые мурашки. Тем временем твои пальцы с пристрастием музыканта изучают каждую впадину моего тела, не избавленного от одежды, но уже целиком и полностью отданного тебе. Стараясь не потерять ни капли нарастающего возбуждения, притягиваю тебя ближе, в конце концов ты просто ложишься на меня, не прекращая ласк, от которых я теряю остатки способности мыслить трезво. Мне хочется целовать тебя, дарить свои прикосновения и ловить теплое дыхание, глотая воздух, согревшийся в твоих легких. Мне хочется слушать дождливый блюз и упиваться нашей близостью, ощущать, как плавится плоть под касанием холодных пальцев и как тут же душа сливается с сыростью окружающего мира. Мне хочется, чтобы все это никогда не заканчивалось. Внезапно ты отстраняешься и усаживаешься на неудобном ящике. Я приподнимаюсь на локтях и в недоумении смотрю на тебя. - Что случилось? - Ничего, - улыбаешься и машинально отбрасываешь упавшие на лицо волосы. – Пойдем в дом, Маса: здесь холодно, можно простыть. И, решительно спрыгнув с несостоявшейся постели, скрываешься за дверью. - Только ты это... – бросаю я, разминая все же успевшую затечь спину, - не закрывай балкон. Я хочу слышать дождь. - Я тоже, - доносится из комнаты. Как же все-таки хорошо, если тебя понимают. Когда, недолго постояв у открытой створки и полюбовавшись на падающие потоки воды, я вернулся в квартиру, ты уже успел расстелить постель, опустить жалюзи на окне и избавиться от пиджака. Мелодия дождя здесь не была так заметна, однако слышна неплохо. Я нетерпеливо снял куртку и, бросив ее на кресло, подошел к тебе, чтобы с упоением зарыться в твои объятия. Отдавшись обострившимся чувствам, плохо запомнил, что было дальше: смешение ласк, поцелуев, обжигающих прикосновений, избавление от ненужной сейчас одежды и постель... Помню только, как почти сразу же резко перевернул тебя, усевшись и грубо прижав к кровати. - Прости, Юто, давай я буду сверху? – мой хрипловатый голос говорил не совсем то, что диктовало ему сознание: желание совершенно поработило его. – Вчера было чудовищно больно, мне удобней, когда ты... - Ладно, - прервал ты мои откровения, притягивая ближе и целуя у основания шеи: именно в этот миг страсть оглушает, превращая дальнейшее в неконтролируемый поток событий... Мы занимались любовью под дождливый блюз, изнемогая от избытка счастья и незаметно для себя отдавая друг другу ровно половину собственной души... Мы были счастливы. Но если бы я не зацикливался на своей персоне, я бы заметил каплю разочарования в этом твоем ненароком брошенном «ладно». Всего лишь каплю, но бы заметил. Может, тогда я и ошибся?.. Или нет. Все началось еще раньше, когда одним зимним днем я, заходя в центр, увидел, как в коридоре ты о чем-то мирно беседуешь с незнакомой мне девушкой. Вы тихо смеялись, она смотрела на тебя так... В общем, меня сразу же прожгло огнем ревности. Я даже не поздоровался с тобой, сделал вид, что тебя не знаю, и, нарочно задев плечом, потопал к лифту. Ты безуспешно окликнул меня, в твоем голосе сквозило смущение, но я в тот миг этого не заметил. - ...Кто это? – резкий вопрос девчонки врезался мне в спину тупым копьем. - Так... – помялся ты. – Мой коллега. Дальше, на счастье, приехал лифт, я нетерпеливо шагнул в его темноватые недра и резко нажал на кнопку, умоляя машину работать быстрее, чтобы больше не слышать ничего из ваших речей. «Мой коллега», - брошенная с ощутимой растерянностью фраза резанула меня пополам, вызвав приступ гнева. Тоже мне, «сослуживец» нашелся!.. Как будто это обыденно: с тем, кто просто играет с тобой в одной группе, просто решает рабочие проблемы, ездит в туры и выступает на одной сцене, заводить близкие отношения. Признаваться в любви, строить планы, трахаться, в конце-то концов!!.. Вот кто я для него, значит, он стесняется меня и крутит романы, даже не скрывая... Не выдержав, со злости вмазал кулаком по стене кабины, от чего она подозрительно вздрогнула. Черт. Не хватало еще застрять здесь... Хорошо, что я один еду. На секунду захотелось вернуться и разрушить сложившуюся идиллию, открыв незнакомке страшную тайну о том, что ее ухажер – гей. Как было б круто понаблюдать за реакцией этой дуры, уж смачную пощечину ты точно бы заработал, а может (если она совсем идиотка), еще бы и мелкий скандал в придачу. Охрана бы лежала. Звон открывающихся дверей вырвал из фантазий. И тут до меня дошло: не надо, Бё. Не надо возвращаться, видеть их снова, позорить басиста... Прими, что ты проиграл ей или все равно проиграешь, что бы ни делал. Просто потому что она – женщина. И точка. Тебе ведь тоже нравятся девушки, хотя ты и влюбился по уши в Юто. Но если он встретил ее, если она ответила ему, если она встала на вашем пути – у тебя нет шансов. Или меняй пол – или уходи. От подобных идей стало совсем тошно, и я, ввалившись в студию, бросив на ходу дежурное «здрассте» о чем-то беседующим гитаристам и хмурому барабанщику, тут же направился к кофе-машине, чтобы отвлечься и постараться забыть о случившемся. У меня даже почти получилось, благодаря в основном шуточкам Казу и последним новостям, рассказанным им же. А потом в помещение вернулся ты и все испортил!.. Всю репетицию я боролся со злостью, что постоянно уговаривала дать тебе в морду. Чтобы никто ничего не заметил, я без конца подкалывал тебя, начиная с вроде как невинных насмешек и заканчивая открытыми оскорблениями на тему «не умеешь играть», «выучил бы партию вместо того, чтобы ходить по бабам» и «тупизм басистов неизлечим». Дошло до того, что моя неконтролируемая желчь стала откровенно подозрительной и Джин, видимо, уставший наблюдать нашу семейную ссору, осадил меня резким «хватит». - Сколько можно, Бё? У тебя с Юто что-то случилось? - Нет, с чего бы, - ляпнул я, облизывая пересохшие губы. Какой же я все-таки кретин, теперь все догадаются... Вот же ж попал. - А чего тогда ты на нем ездишь? – заинтересовался Казу, поправляя колышек. - Ни хрена я не езжу! – отрезал я, сделав глоток из бутылки с минералкой. – Маразм некоторых просто достал уже. - Как-то все это странно... – пробормотал Манабу, с опаской покосившись на молчаливого бас-гитариста, весь вид которого не внушал сейчас ничего хорошего. Юто терпел, но даже по легкому дрожанию пальцев было заметно, что его терпение на исходе. - Тупорылый недоумок, ни одной ноты сыграть нормально не в состоянии, - пробурчал я, оставив в покое минералку и принявшись заматывать провод от микрофона. – Много чести повторять с таким все с начала по тыще раз... Одни телки на уме. И тут я ощутил, как сильная рука схватила меня за воротник и заставила повернуться. В твоих глазах плескался гнев, но мне почему-то стало до ужаса смешно. - Пойдем выйдем, Маса, - глухо прорычал ты. - Зачем? Пусть все видят, как низко пал наш басист, - парировал я, собираясь сказать еще кое-что в том же духе, но невысказанная фраза вылетела из головы благодаря мощному удару в ухо. От неожиданности я грохнулся, но в ту же секунду вскочил и с яростью бросился на тебя, сбив с ног. Мы покатились по полу студии, рыча, матерясь и мутузя друг друга. Ты сильный, хотя и кажешься тонким, и как я ни старался выхватить инициативу, ты всегда находил, чем мне ответить. - Разнимите, кто-нибудь, этих козлов!! – заорал Джин, схватившись за голову. – Они мне барабаны завалят! Гитаристы, отбросив первый шок, поспешили выполнить его просьбу, а потом ударник сам оказал им помощь. Нас растащили по разные стороны студии, я еще долго не мог опомниться, вырывался и орал: - Уберите от меня этого психа! Он хотел меня убить!! Отпусти, Казу, отпусти, черт возьми, больно же!! - Бё, заткнись, - заметил Казуки. И надо сказать, это было самое мудрое решение. Тебя не держали, с мрачным видом ты отряхивал одежду и потирал ушибленную шею. Манабу заботливо протянул тебе бутылку воды, ты отпил из нее и, с коротким кивком вручив ее в руки гитариста, нагнулся за курткой. Подошел ко мне и коротко произнес прямо в лицо: - Я ненавижу тебя. - Что???!! – от шока я чуть не задохнулся. – Это я тебя ненавижу, мразь!!.. Но ты уже не слушал: отвернулся, пожал руку ошарашенному Джину и, хлопнув дверью, покинул помещение. Повисла неприятная тишина. Барабанщик, тяжело вздохнув, занялся своей установкой, которой очень повезло не пострадать. Мана грустно уставился за окно: о чем он думал, не представляю. - Пусти, а? – жалобно попросил я Казуки, все еще не разжимавшего мертвой хватки. - Кусаться не будешь? – хмыкнул тот. Я отрицательно мотнул головой и был освобожден. Гитарист, разминая руки, уселся на диван с недовольным: - Чуть меня не затоптали, болваны. Чтоб я еще раз полез в ваши чертовы разборки... - И тебе не стыдно, Бё? Перед молодежью-то... – Джин, вертевший в руках тарелку, укоризненно посмотрел в мою сторону. – Юто тоже молодец... Чему малышей-то учите? - Ща за «малыша» кто-то ответит, - оборвал Казу, приподняв веки. – Разговорчики тут. - Он сам виноват, - ляпнул я в свое оправдание, но тут же осекся, словив себя на том, что выгляжу сейчас как дите. Стараясь не смотреть в глаза коллегам, прошелся по студии в поисках своего недопитого кофе. - К нему сестра приехала, ты слышал? – произнес Манабу, не сводя глаз с окна. – Погостить на два дня. Он так волновался, вот и путал ноты, хотел побыстрее закончить. Невысокая такая девушка... ты, наверно, видел, она его на работу провожала... А вот и она. Мана прервал речь, потому что в дверях появилась... та самая незнакомка, что болтала с тобой до репетиции. Я чуть не ошизел и со стыда не знал, куда деться. В кофе, что ли, утонуть... Нет, маловат стаканчик... - Мальчики, день добрый! Вы не видели Ю? Мы договорились, что я его встречу, - ее голос оказался куда мелодичней, чем в прежнем «кто это». - Он на улице, у входа, - ответил Манабу, махнув в сторону окна. – Вон стоит. - А, спасибо тогда! Надо же, не заметила, - улыбнулась она очаровательнейшей улыбкой. – До свидания! - До свидания, - нестройно отозвались все, кроме меня, потому что мне показалось, она не просто запомнила мою физиономию, но и адресовала последнее «до свидания» больше мне, чем кому-либо еще в этой комнате. Стало совсем стыдно. Совсем-совсем. Особенно перед тобой. Приревновать к твоей же сестре, издеваться, учинить драку... Я идиот, форменный идиот, да меня за это мало приговорить к публичной порке... Нужно сейчас же извиниться. - Дама в нашем гадюшнике, - барабанщик театрально закрыл лицо руками. – Позорники. - О да, - подтвердил Казуки, точно слова ударника его лично не касались. - Ребята, это... – промямлил я. – Мне что-то нездоровится, я поеду, ладно?.. - Езжай, отдохни, - разрешил Казу. Потрепал меня по плечу и с чуть заметной насмешкой отметил: - Ты сегодня явно не с той ноги. - Не твой день, - хмыкнул Джин. - Да, пожалуй... – смято улыбнулся я, пожимая его ладонь. – Простите меня. - Ничего, - мягко ответил Мана. – Завтра помиритесь. Мы попрощались, и я уехал домой. Больше всего мне хотелось, чтобы ты пришел ко мне и как следует наказал за мои грехи. Но ты был далеко, и поэтому оставалось просто лечь спать, чтобы окончательно не свихнуться от ненависти к самому себе. На следующий день я сухо попросил у тебя прощения, и ты не менее сухо сказал, что все в порядке. Я знал, что ты еще вчера понял, почему я злился на самом деле. Но отчего-то признать свою ошибку я так и не сумел... А потом время стерло острые грани, все забылось, заросло другими проблемами... Но, может, ты-то и не забыл. И поэтому сейчас... Или дело не только в том единичном случае? Я ведь правда ревновал тебя к каждому столбу, даже в наши джокерские времена*, когда мы еще не были вместе. Я уже страдал, уже боялся, что тебя заберут... А после признания стало еще хуже: мне везде мерещились соперники, даже порой в Казуки, когда он лез к тебе на концертах целоваться, хотя я и сам постоянно приставал к нему. Ну, мы же с ним такие друзья, он мне почти как брат, так что... Я не видел ничего крамольного в том, чтобы в шутку позаигрывать с ним, поскольку знал: он тоже в курсе, что это просто шутка. А вот тебе я почему-то не доверял... Может, слишком любил тебя, а потому, страшась потерять, не хотел позволять тебе ничего лишнего? Даже ненавидел порою, но лишь оттого что любил?.. А ты этого не понял. И еще я как будто специально отдалял нас друг от друга, стараясь сохранить нашу свободу. Знаешь почему? Я банально боялся потеряться в тебе, в твоей сущности, сделать тебя единственным смыслом своего существования. Я ведь музыкант, Юто, моя работа должна оставаться для меня значимой... Поэтому так часто был груб с тобой и говорил, что наша любовь не так и важна, что для меня лучше быть тебе прежде всего верным другом, а уж потом – любовником. Возможно, ты обижался. Я не забуду тот вечер, когда пришел к тебе мрачнее тучи из-за очередных личных проблем: я крепко поругался с братом и чувствовал, что снова не могу нормально попросить прощения. Тебя же занимали совершенно другие вещи, в частности – романтичные домыслы, от которых меня всегда тошнило, особенно если я был в плохом настроении, а я был. - ...Как ты думаешь, Бё, это правда, что любовь однажды заканчивается? – задумчиво вопросил ты, допивая свой чай. - Да, наверно, - буркнул я. Не знаю, как там по поводу любви, но вот братское терпение – несомненно. - Значит, когда-нибудь и мы охладеем друг к другу, разбежимся, как галактики... – грустно проронил ты, изучая чашку. - Да ладно, ты всегда сможешь забрать с собой мое тепло, мой голос, - пожал я плечами. – Мой образ, что ты так любишь. Он останется с тобой что бы ни случилось, нет смысла сокрушаться о том, что любовь пройдет. - Но это будет уже не то, - ты покачал головой. – Если ты изменишься, если изменюсь я, лучше не продолжать, чтобы не питать иллюзий. Знаешь, Маса, мне так страшно об этом думать: не представляю даже, как смогу жить дальше без тебя... - Сможешь, - ляпнул я, делая глоток горячего чая и морщась, обжегшись. – Черт... Просто представишь, что ничего не было, и пойдешь дальше. Как все. Ты не ответил. Мои последние слова тебя задели, но свои измышления ты не высказывал, а мне (если честно) было не интересно, потому что я не придавал значения нашему разговору и обдумывал исключительно пути примирения с братом. - Все это слишком грустно, - со стуком поставил на стол пустую чашку и, вздохнув, решительно поднялся на ноги. Наверно, ты хотел бы, чтобы я в тот момент пошел за тобой, сказал, как важна мне наша любовь и что тоже боюсь однажды потерять тебя... но я остался холоден. Я снова думал только о себе. Наверно, тогда я и сжег мосты между нами. Как же обидно, что теперь я убит тобою, уничтожен, раздавлен, брошен в пустой квартире! Что больше ничего нельзя изменить!.. «Он сегодня уезжает, Бё. Он тебе не сказал?».............................................................................. Мой взгляд падает на будильник на тумбочке. Стоп. Твой же поезд только через час. Ребята не будут провожать, ты сам просил их об этом. Может... может, я еще успею??!!.. Как ошпаренный вскакиваю на постели. Озираюсь. У меня есть 60 минут, чтобы все исправить. 59 минут.I
2 января 2013 г. в 16:00