Вестник Силейз

      Тарасил'ан. Солас так давно не видел эту крепость, что уже почти начал забывать, как она выглядит. Ее пропитанные магией стены, ее башни, ее силу…       Которой теперь воспользуется Инквизиция.       Новые хозяева осматривают Скайхолд, как ребенок – новую игрушку. Соласу кажется, что Лавеллан вот-вот захлопает в ладоши, узнав очередной секрет и преимущество древней крепости. Как дитя.       Солас умело скрывает свое раздражение. В конце концов, дети вырастают. Обычно.       Отступник стоически терпит одно представление за другим: «Вестник под всеобщие аплодисменты закрывает Брешь», «Вестнику поют хвалебную песнь», «Вестника под всеобщие аплодисменты провозглашают Инквизитором». Последнее, правда, Солас все же одобряет: по крайней мере, мрачное и безликое прозвище «Инквизитор» куда лучше, чем «Вестник Андрасте».       Назвать так долийца с клеймом Силейз на лице можно было только от небольшого ума.       Силейз… По крайней мере, Лавеллан сделал выгодный выбор. Да и Инквизиция, пожалуй, тоже: им было бы куда сложнее, окажись «Вестником» избранник Андруил или, скажем, Эльгарнана.       Хотя, возможно, Солас испытывал бы к такому дикарю большую симпатию. По крайней мере, дикий долиец не стал бы с такой покорностью принимать человеческие обычаи и стремиться не доказать людям, что эльфы еще далеко не сдались – а сотрудничать с ними.       Сотрудничать. С людьми. Добровольно.       Сама эта мысль вызывала у Соласа головную боль.       - Откуда ты знал, что в горах есть такое надежное убежище?       Солас обычно ничего не имеет против здорового любопытства – но не в тех случаях, когда оно идет вразрез с его желаниями.       - Тень открывает многие секреты, - чуть нараспев говорит отступник, равнодушно глядя в светлые глаза Инквизитора. – Или ты в обиде на меня за это знание?       - Нет-нет, Солас, что ты. – Долиец улыбается, однако во взгляде его читается сомнение. – Просто поразительно, что раньше эту крепость никто не обнаружил.       - Ее история затерялась в веках, - мрачно прибавляет Солас. – Возможно, кто-то и находил это место, но время стерло память о нем.       - И все воспоминания стерлись из Тени?       - Увы, - коротко бросает отступник и говорит: - Инквизитор, могу я попросить тебя о помощи?       Лавеллан дружелюбно – или же, на взгляд отступника, приторно – улыбается:       - Конечно, Солас. Я буду рад помочь тебе.       Инквизитор вроде бы не делает ничего такого, за что его можно было бы ненавидеть. Он помогает всем, кто нуждается в помощи; он с большой симпатией относится к магам; наконец, он просто неглуп и явно годится в руководители Инквизиции. И все же Соласа он раздражает почти так же сильно, как Сэра – глупое дитя ненависти и страха, эльф, убивший эльфа в себе.       Сэра полна мелочной злобы, а Лавеллан полон совершенно неуместной доброты. Запредельное миролюбие, может быть, к лицу хрупкой леди Монтилье, но уж никак не потомку элвен. Солас никогда не любил долийцев, сражающихся за свою дикость, не имеющую ничего общего с обычаями Элвенана – но Инквизитор еще хуже.       В нем есть что-то от обожаемой людьми Андрасте. И Солас более чем уверен, что эти чужеродные элвен черты у Лавеллана появились отнюдь не вместе с Меткой.       Сет'лин – это будто написано у него на лбу. Пусть Инквизитор выглядит, как эльф, и гордо носит клеймо валласлина, Солас отлично видит разницу между Лавелланом и его лесными сородичами. Эта разница – в примирительном, понимающем отношении к другим, в готовности жадно впитать чужеродные обычаи, в смирении перед чужаками.       Когда Лавеллан в походах читает Песнь Света – к счастью, про себя – Соласу хочется истерически расхохотаться.       Видели бы его сородичи-долийцы – закидали бы камнями. Или, может, сыграли бы с ним в «Зубы Фен'Харела». Несомненно, зрелище было бы занятное.       Инквизитор гордится тем, что следует Вир Атиш’ан – лживой, неверной дорогой. Этим путем идут либо трусы, либо умело скрывающие свою суть лжецы. Во все века путь элвен заключался в борьбе, пусть даже и скрытой. Тех, кто противился этому, сжирало время – или враги.       Что пожрет Лавеллана, еще неизвестно.       Проглатывая раздражение, Солас начинает рассказывать ему про своего друга, духа мудрости – и про то, что ему, духу, нужна помощь. Инквизитор внимательно слушает, кивает и даже соглашается помочь – однако в глазах его недоверие: он все-таки не понимает, как может друг быть бестелесным – или, может быть, почему странный отступник водится исключительно с бестелесными сущностями.       Солас не любит вызывать подозрение, и ему приходится быть очень, очень осторожным. Будь он чуть посильнее, ему и не надо было бы просить Лавеллана о помощи. В конце концов, было в этом что-то унизительное – оказаться в роли просителя и надеяться на милостивое согласие Инквизитора. Даже заранее зная почти наверняка, что сердобольный Лавеллан не откажет в помощи «собрату-эльфу».       В этой формулировке тоже было что-то унизительное.       - Благодарю тебя, Инквизитор, - говорит Солас. – Нам нужно будет отправиться в Диртаварен, когда появится такая возможность.       - Диртаварен? – Глаза Лавеллана загораются восторгом. – В Долах? Я буду счастлив увидеть нашу вторую родину…       «Сет'лин, ты примазываешься к чужой славе», – фыркает про себя отступник, а вслух едко замечает:       - О да. Именно на полях Диртаварена была во время Священного похода разбита армия эльфов.       - Я знаю, - спокойно отвечает Инквизитор. – И от этого Диртаварен не становится чужеродным для нас. Мы почтим память тех, кто сражался за Долы.       - Наверное, в твоем клане рассказывали немало историй о жестокости андрастиан во время этого похода…       - Думаю, Кассандра не откажется отправиться с нами, - все тем же ровным тоном продолжает Лавеллан, не поддаваясь на провокацию. – Она тоже хотела посетить поля битвы Священного похода. Мы можем узнать, насколько правдивы хроники Церкви и предания нашего народа.       Не будь Инквизитор так отвратительно добр и улыбчив, Солас проникся бы к нему искренней симпатией. Спокойствие, гибкий разум и готовность учиться – ценные качества, которыми, увы, обладают лишь немногие. Но их сложно было разглядеть за стеной миролюбия и терпимости – на взгляд Соласа, совершенно неуместной, тем более в положении властителя Инквизиции. Даже в качестве временной тактики это не шло ни в какие ворота: Инквизитор же, кажется, придерживался такой позиции всю жизнь.       Клан Лавеллан и его Хранительница воспитали Жозефину Монтилье в обличье мужчины-мага.       Солас едва удерживается, чтобы не расхохотаться от этой мысли.       - Тебя забавляет поражение Долов или предстоящая реакция Кассандры? – невозмутимо интересуется Лавеллан, замечая его улыбку.       - Не обращай внимания, Инквизитор, - отвечает отступник. Его собеседник хмурится:       - Ты из вредности не называешь меня по имени, Солас? Я ведь уже говорил, что нет нужды постоянно напоминать мне мое новое прозвище.       - Извини. – Солас никогда не признается ему в том, что считает оскорбительным для себя обращаться к недоэльфу по имени, как к другу. – Мне стоило бы сообразить, что тебе сложно привыкнуть к новому титулу.       Он уже с опаской ожидает потока излияний о том, как тяжело нести подобную ношу, но Лавеллан только пожимает плечами:       - Придется привыкнуть. Это меньшая из моих забот.       - Меня восхищает твоя выдержка, леталлин.       Инквизитор одаривает его хмурым взглядом, вздыхает и уходит.       Может быть, в глубине души он тоже понимает, что они отнюдь не сородичи по крови и по духу.