Три русских волка и японская крольчиха

      Виктор сел в кровати и схватился за голову. По виску скатилась капля пота. Мужчина провёл ладонью по мокрому лбу, откинул прилипшую чёлку назад и посмотрел на соседнее место. Рядом с ним, слава богу, спал Маккачин, а не Юри. Никифоров не знал, как бы он сейчас смотрел в глаза ученицы.       После отъезда Плисецкого прошло около пяти дней. За это время многое изменилось, начиная тишиной в доме и заканчивая отношениями между Юри и Виктором. Конечно, Юрий не создавал особо много шума, но с ним было веселее, ярче и радостнее. Он всегда спорил и огрызался. Он разбавлял напряжение.       Когда Никифоров, опять не учитывая разницу менталитетов, говорил что-то из ряда вон выходящее или давил на больное (не специально, конечно), Юри обижалась. Причём хорошо так обижалась — как только женщины умеют! Тогда-то юный фигурист, не подозревая ни о чём, мирил их.       Юрий вдохновлял Виктора. Теперь свои силы он черпал из них обоих, а не только из Юри. Плисецкий был молод, быстр, прямолинеен, прекрасен, горделив, статен! Он был выше всех своих бывших соперников на три головы, пусть физически и не перерос свои сто шестьдесят три сантиметра. Он, как и Виктор когда-то, рушил человеческие надежды на победу и дарил мечту — однажды стоять рядом с ним на одном льду.       С одной стороны, Юрия не хватало. С другой, Виктор был счастлив, что его рядом нет, ибо будь он здесь, то тут же назвал его поехавшим стариком. Или мерзким извращенцем, — тут уж на что воображения подростка хватит. А! Он, конечно же, обматерил бы его ещё. А потом приказал бы не приближаться к Юри. Ни за что и никогда. Или, ещё хуже, рассказал бы обо всём самой Кацуки.       Последнее было нежелательно.       Да, Юрий был яркой личностью, которую забыть было невозможно, однако его характер не соответствовал внешности. Кто бы мог подумать, что такой красивый молодой человек может оказаться таким грубияном? Уж он-то не упустит возможности насолить Виктору! И Юри тоже. Хотя, как заметил мужчина, к Юри он относился куда мягче и добрее. Сколько бы он ни фыркал, как бы ни злился, что бы ни говорил, его глаза светились детской радостью при взгляде на Кацуки. Это всегда так умиляло Виктора. Грозный русский волк-тигр был приручен японской крольчихой. Кто бы мог подумать?       Никифоров сполз с кровати и кинул взгляд на часы. Без двадцати шесть. Отлично, чёрт возьми. Вон, даже проснувшийся Маккачин смотрит на него, как на идиота.       — Однажды ты поймёшь меня. — Потрепав старинного друга по макушке, Никифоров пошёл в душ.       Говорят, что сны — это тайные желания. До двадцати семи лет Виктор сомневался в этом, потому что ему всё время снилась какая-то ахинея: то поиски чего-то, то плаванье на корабле, то подсчёт кошек в доме, то стройка детской площадки. Ключевыми образами в его снах были либо какие-нибудь левые люди, которых он видел лишь однажды, либо Маккачин, либо герои каких-нибудь фильмов. Но никогда ему не снился кто-то близкий. Никогда в его снах не было Якова или Лилии, Георгия или Милы, отца или матери.       Но Япония его как-то меняла в плане снов. Сначала он увидел храм Хасецу, на фоне которого сфотографировался, потом родителей Юри, которые сеяли рис, потом Мари и Минако, которые приказали ему отыскать статуэтку на другом конце света. Недавно Юрий в его снах участвовал в спектакле, где он был деревом, а Виктор — камнем. Главную роль почему-то исполнял Отабек Алтын.       Теперь вот снилась Юри. И ладно бы, будь это нечто безобидное, типа подсчёта кошек или того же спектакля, так нет! Сны были такого содержания, которые в России называют высокорейтинговыми.       Никифоров не понимал, что с ним. Вроде, он уже прошёл подростковый период и ему уже давно за двадцать, так почему такие сны вновь приходят? Кризис среднего возраста? Или детство в одном месте решило «подрасти», и теперь это не детство, а неугомонный подросток?       Всё началось пять дней назад. Когда Юри стала победительницей, а Юрий улетел в Россию.       Сначала было удивление — Юри откатала Эрос. С ошибками и недочётами, конечно, но харизма затмевала технику. Виктор знал, что в большинстве своём только ценители фигурного катания могут почувствовать и понять то, что хотел передать фигурист. Кацуки добилась того, что это поняли все.       Потом был жар — Юри радостно обняла его. В нос тут же ударил запах пота, каких-то духов, крема, тоналки и шампуня. Под руками ощущалась тонкая ткань костюма. От осознания того, что это его костюм, стало дурно. Сама девушка была ужасно горячей и запыхавшейся.       После было просто хорошо. Страсть сменилась нежностью, стоило увидеть Юри в её больших синих очках. Она, запинаясь, говорила в микрофон, что будет участвовать в Национальных. Говорила по-японски, а потому Виктор мог лишь улыбаться и кивать, — он ни слова не понимал. А ещё обнимать её, крепко сжимая руку на плече ученицы.       Но всё это забылось с первой ночью, которую он, слава богу, провёл в своей кровати. Во сне Юри была раскрасневшейся не от холода, произносила его имя не обычным тоном, а с придыханием. Она выгибалась не как на тренировке. И Виктор в тот момент был не Виктор. Он был кем-то другим. Не зверем, — как любят сравнивать многие люди, — а страстным любовником. Раньше у него, конечно же, были связи с девушками. Но это было раньше, когда-то давно. Они сами на всё соглашались.       Сейчас же ситуация была сложнее.       Виктор не хотел использовать Юри. Он вообще никогда не использовал людей. Он знал, что для девушки был недостижимой мечтой и целью многие годы. Что же, видимо, теперь всё меняется. Теперь она — недостижимая цель для него. Цель, не мечта. Он чувствует сильную привязанность, страсть и даже довольно крупные зачатки влюбленности, которые пытался раздавить, уничтожить, но не может. Виктору вообще нравились рыжие с серыми или голубыми глазами. Вроде, под этот образ идеально подходила Мила, но Мила для него просто как младшая сестра.       Юри воспринимала Виктора только как тренера, которому было нечем заняться в России, — вот он и приехал в Японию, веселиться, так сказать. Это давило на самолюбие. Никифоров понимал: если она и любит его, то только как фанатка. О большем тут и речи быть не может.       И, в конце концов, Виктор боялся испортить её своими чувствами. Звучало, конечно, странно, но так оно и было. Юри была словно добрая и всепрощающая мать, которая любила своё дитя. Она ухаживала за ним и Юрием, помогала им, вдохновляла, отдавала все свои силы, лишь бы Никифоров снова загорелся, а Юрий воспрял духом.       Однажды Мари рассказала Виктору одну историю.       Когда Юри училась в средней школе, она дружила с одним мальчиком. Тот был крайне неуверен в себе, всё время боялся. Над ним порой смеялись, издевались, а учителя закрывали глаза на это. Он не был изгоем, но был близок к этому. Юри же, не обращая внимания на всех остальных, помогала ему с учёбой, готовила утром бенто в школу на двоих, поддерживала его начинания, ездила вместе с ним в школу. Маленькая девочка отдавала все свои силы, лишь бы её другу было хорошо и уютно. Она изматывала себя, придумывая ночами, как поддержать его.       «Она отдавала всю себя. Каждый день она возвращалась домой измотанная, но счастливая», — говорила Мари. И у маленькой Юри вышло. Друг стал храбрее. Они пошли в одну старшую школу, но попали в разные классы, лишь на третьем году обучения снова были вместе.       Юри была слишком доброй и слишком светлой. Она жертвовала собой, своим здоровьем и своим благосостоянием для других. Она просто не умела иначе. А запятнать её, такую воздушную и будто бы прозрачную, он не мог. Он мог покорить вершины, он мог облететь весь мир, мог выиграть золото пять раз подряд, но запятнать Юри не мог.       Выйдя из душа, Виктор вернулся в комнату и вновь взглянул на время. Шесть сорок. Значит, можно и Юри будить. А потом под предлогом утренней тренировки выгнать её на улицу и заставить задуматься о короткой программе. Чем не идеальный план?       Быстро одевшись, Никифоров буквально влетел в комнату девушки. Та крепко спала на левом боку. На щеке была тонкая ниточка слюны, веки чуть подрагивали. Фигурист на секунду замер, а потом тихо рассмеялся. Быстро достал телефон, выключил вспышку и сфотографировал! Теперь у него на экране высвечивалась та же картина, что и на кровати перед ним. Широко улыбаясь, Виктор поспешил залить эту фотографию в Инстаграм, где уже находилось несколько подобных. Правда, на них были изображены либо все втроём (с подписью «семья фигуристов», либо Юрий и Юри («Мои ученики такие милые! Особенно Юрий, когда спит и молчит~»)). Поколдовав над фильтрами, Никифоров добавил местонахождение и задумался о подписи. Действительно, чего бы написать?       «Юри с утра такая милая!»       Но тут же стёр. Не подходит.       «Японцы так крепко спят».       Это также подлежало удалению. Нельзя же всех под одну гребёнку!       «Как думаете, Юри оценит пробежку в семь утра?»       Вот она! Идеальная подпись!       Нажав на галочку, Виктор заблокировал телефон и подошёл к Юри, замерев над ней. И как же её можно разбудить? Растолкать? Включить музыку? Вылить графин воды? Или, как сделал ему самому однажды Плисецкий, кинуть замороженных овощей в кровать?       Решив начать с самого безобидного, Виктор нагнулся над ученицей и потряс ту за плечо.       — Юри! На дворе уже май, начало последнего месяца весны. А потому пора бы и короткую делать.       — Ммммм, — было ему ответом.       Виктор надулся. Юри его вынуждает делать ужасные вещи! На секунду призадумавшись, он широко распахнул занавески на её окне и открыл его. Май был прекрасен: тепло, немного душно, ярко, волнительно, будоражаще! Ночью моросил дождь, а сегодня от него и следа не осталось, — жаркое солнце испарило всю влагу.       — Юри! Новый день на дворе! Вставай же! У нас куча дел!       Девушка поморщилась — в комнате стало слишком ярко — и медленно раскрыла глаза.       — Виктор? Что ты тут делаешь?       — Бужу тебя! Наступил май, на улице жара, а у тебя ещё короткой программы нет!       — Сейчас же только без пятнадцати семь. Ты издеваешься?       — Вставай! — Мужчина буквально горел энтузиазмом. Ему так много всего хотелось сделать! Да он мог бы и горы свернуть, и опуститься на самое дно Марианской впадины, лишь бы этот день не кончался! — Придумал! Мы сегодня не будем тренироваться. В смысле, вечером ты растянешься, как и полагается, но сейчас мы поедем в Фукуоку!       — Что? Зачем? — Кацуки резко поднялась на кровати, ошалело смотря на Виктора.       — Я вчера прочёл в интернете, что там есть башня высотой в двести тридцать четыре метра! Говорят, там такая смотровая площадка! Оттуда видно целый город! Мы обязаны туда съездить!       Кацуки упала лицом в подушку и обречённо застонала. Если Виктор что-то решил, его не переубедить. Проверено на собственном опыте раз -дцать. Да и не только на собственном. — Юрий тоже страдал. На тему Маккачина девушка точно не знала, но порой ловила на себе печальные взгляды пса.       Юрий…       Его не хватало. Незаметно, но очень громко он стал частью её жизни. Влился в привычный быт, изменил его. По утрам девушка стала замечать, что приготовила слишком много супа, слишком много кальмаров отварила, слишком много картофеля начистила, слишком много салата нарезала. Их теперь было на одного человека меньше, а она всё никак не могла с этим свыкнуться: по привычке звала Плисецкого к столу, по привычке вешала второе полотенце на дверь в мужской купальне, по привычке ждала, когда же он вставит свою колкую фразочку. А потом трясла головой и напоминала себе, что Юрий теперь в России, в Санкт-Петербурге. И его тренер не Виктор, а Яков.       Вообще, если верить Миле — давней подруге и отличному информатору Юри — за Плисецкого взялась Лилия Барановская — бывшая жена Якова и такая же бывшая прима-балерина.       Переведя взгляд из-под ресниц на Никифорова, девушка поднялась. Всё это время он думал о том же самом.       Ста шестидесяти трёх сантиметров желчи, сарказма, русского мата и неповторимой красоты на льду не хватало им обоим.