Кто меня будет искать?

      27 ноября       Воскресенье медленно, незаметными полутонами тускнело и выцветало. Время, которое ещё месяц назад звалось днём, из-за окраса теперь зовётся вечером. Прогуливаясь вокруг дома, Криденс размышлял над этим непостоянством названий. Достаточно внести несколько изменений, и похожие явления становятся разноимёнными: зеленые листья – лето, жёлтые – осень, нет листьев – зима. Переворачивается календарь – меняется месяц, даже если листья так и остались прежнего оттенка. А ведь те же деревья, та же местность, то же время на часах, та же потрескавшаяся дорожка под ногами. Большинство людей издавна привыкло к цикличности – каждый год всё повторялось, и сезоны помогали высчитывать события и с уверенностью ждать новой весны. А как воспринимали время люди на экваторе? Неужели для них не существовало отсчёта кроме «солнце встало – солнце село»? И время было статичным, вечным, постоянным, как зелень в джунглях, и только тела усыхали и старели, а окружающий мир оставался нетронутым безжалостной рукой?       Криденс обогнул угол дома. Ветви деревьев, такие красивые вчера, сегодня стояли голыми, словно природа только на несколько часов разрешила им одеться в белый бархат, а потом сразу же отобрала: рано ещё, примеряли – и хватит. И двор опять стал однородно-неприметным – серые дорожки, черная земля, коричневые стволы, жухлая подгнившая трава. «Не представляет культурной ценности» – такая висела бы табличка, если бы кто-то отбирал претендентов на продолжение существования в новом мире. Такая же табличка висела бы и на нём самом – в дешёвой черной куртке он наверняка выглядел как неотъемлемая часть безрадостного пейзажа. Ничего не менялось. Всё как и год назад.       Он обвел взглядом двор. Вынул из кармана фотоаппарат и, встав у окна кухни, сделал снимок. Посмотрел на фото: четыре грязно-коричневых ствола и обшарпанный забор. Потом еще раз щёлкнул: три дерева и угол сарая, на фоне всё того же забора, который надо будет весной покрасить. Ничего необычного, никаких фигур или подозрительных теней. Это должно было успокоить, заткнуть непонятную тревогу. Но беспокойное чувство, что что-то не так, не покидало. У него иногда бывали ощущения, будто он что-то забыл или упустил, либо предчувствие, что обязательно произойдет что-нибудь плохое. Но это чувство на них не похоже, оно несколько иное. Как у героя фильма, который заблудился в полуночном лесу, а из чащи за ним будто бы неотрывно наблюдают, но никого не видно, не слышно ни хруста ветки, ни шуршания листьев, и он мечется от незнания, опасный это зверь или безобидная птица. Криденс нервно обернулся, оглядываясь вокруг себя. Никого здесь нет, он не в лесу, и не на шоу, и скрытых камер нет, никто за ним не следит, даже соседи все сидят по домам.       От волнения голова, и до того как чугунная, опять начала болеть. А интуиция все настойчивее повторяла – что-то не в порядке. Но что? Криденс порывисто начал щелкать всё вокруг: задний двор, сарай, соседский малинник, стены дома, входную дорожку, прутья роз, калитку, деревья, фонарь, почтовый ящик, припаркованную рядом «девятку», оба конца улицы и даже покрытое тучами небо. Хотя если за ним наблюдали с неба, то спутник никак не мог зафиксировать Криденса сквозь серую толщу. Но уверенности это не придало – спутники вокруг Земли летают давно, а паранойя обострилось только последние несколько дней. Ничего, сейчас пойдёт домой, просмотрит снимки, убедится, что на них нет ничего странного, и наконец отбросит морочащие голову предчувствия. С чего он вообще распереживался на пустом месте?       «Что с тобой творится, Криденс? Вышел подышать свежим воздухом, перед тем как до ночи засесть за учебу, и во что это превратилось? Что за паника?» Но логично объяснить самому себе не получалось. Просто гложущее неприятное чувство. Чувство страха. Какого-то первобытного страха. Там что-то притаилось. Лучше лишний раз побояться.       Тело прошиб озноб. Нервы напряглись. На секунду он оцепенел. Дольше оставаться на улице нельзя. Опасность рядом. Прячься.       Он рванул с места. Щелчок затвора калитки. Перебежка. Щелчок ручки двери. Он дома. Всё знакомое и безопасное. Стены должны защитить. Почему-то вне стен такое же знакомое перестало быть безопасным.       Криденс перевёл дыхание, только сейчас замечая, как бешено колотится сердце, словно он пробежал несколько километров. Дом – пещера, плита – огонь, чайник – вода. Страшные дикие звери сюда не войдут. Надо выпить чаю и успокоиться.       Процесс приготовления чая давал обоснованную причину оттянуть время. Он не станет просматривать фотографии, пока не выпьет чаю. Подождать, пока закипит чайник, потом – пока заварится чай, три-четыре минуты, а лучше все десять; ещё полминуты он потратил, чтобы достать чашку из дальнего уголка полки, хотя точно такая же лежала рядом в сушилке. К сожалению, в раковине ничего не было, так что занять время мытьем посуды не получится. Чай давно перестоялся. Криденс глотнул и поморщился – еще одна ложка сахара не помешает. Пока он нес ложку с вершком через весь стол, вместо того, чтобы придвинуть сахарницу, весь вершок рассыпался: теперь была причина протереть стол. А заодно и подмести пол. Бытовые монотонные действия успокаивали. Чай уже остыл. Криденс сел за стол и принялся за еле теплый напиток, а точнее бурду. Но было всё равно, он не чувствовал вкуса. Предназначение чая сейчас было совершенно в другом.       Сделать глоток, отставить чашку.       Взять чашку, медленно отпить и опять поставить на стол.       Посидеть, бездумно глядя на столешницу.       Опять взять, глотнуть этой непонятной жижи, в которую он превратил благородный напиток.       Повертеть чашку в руках.       Допить до последней капли, вместе с горьким осадком.       Наверное, для того и придумали чайную церемонию, чтобы можно было отвлечься, чтобы ни одна мысль не пробивалась сквозь выверенный поколениями порядок действий. Но вечно время тянуть не получится.       Криденс взял фотоаппарат, оставленный на тумбочке с обувью. Подключил к компьютеру. Стоял, нервно сжимая спинку стула, пока шло копирование последних фото. Наконец сел. С минуту пялился в экран. Сейчас он просмотрит снимки, не найдет ничего необычного, и тогда иррациональное чувство тревоги уж точно уйдёт. Криденс медленно вздохнул и наконец открыл первое фото.       Между деревьями – ничего.       Возле сарая – никого.       На стенах дома – ни одной лишней тени.       В малине – ни птичек, ни кошек.       На подходной дорожке – сплошь знакомые до последнего изгиба трещины.       Фонарь – обреченно тянется к хмурому небу в ожидании ночной смены.       Почтовый ящик – ждет писем и газет, приходящих с каждым годом всё реже.       Соседская «девятка» – сливается с серостью вокруг.       На улице – ни души.       Низкое небо – ... Так, стоп. Что-то не так, что-то он упустил.       Криденс пролистал обратно. «Девятка». Машина соседа бордовая, а не серая. И всё фото почему-то чёрно-белое, хотя он не переключал режим.       Предыдущий снимок был цветным – несмотря на погоду, что выхолащивала яркие краски, тут и там проскальзывали цветные пятна – сине-оранжевый плиточный орнамент вокруг окон дома напротив, зелёные ворота, столбики забора из красного кирпича, не до конца опавшие буро-желтые листья на одном из деревьев. А на следующих фото всё уже было чёрно-белым. Криденс решил внимательно их рассмотреть, не пропуская ни одной детали. На фотографии с машиной, кроме ее монохромности, никаких лишних или подозрительных элементов он не обнаружил. А вот другая фотография… Пустынная на первый взгляд улица не была пустынной. Дальний ее конец терялся в дымке, стволы деревьев и столбы фонарей мрачно выстроились по обе стороны дороги. А на обочине виднелась фигура. Тот же силуэт, что и на вчерашнем фото. Тёмный, высокий, неподвижный, как тотем. Силуэт вроде и сливался с окружением, но в то же время отчетливо было видно, что это не дерево, не столб. Криденс увеличил изображение, но ясности это не привнесло: угадывался чёрный костюм, галстук, но вместо лица – белое пятно. И слишком длинные конечности. Кто это? Агент? Сталкер? Шутник? Что ему понадобилось здесь? Почему следит?       На последней фотографии было только серое небо. Даже непонятно, цветная она или нет. Опять у Криденса был только один снимок, на котором запечатлён этот наблюдатель. Ну почему он не сделал несколько кадров? Тогда можно было бы сравнить, или узнать, где прятался незнакомец, потому что Криденс уверен, что, когда выходил на улицу, там никого не было.       Можно же сделать ещё пару снимков, всего лишь надо выйти из дому и пройти несколько метров. Хотя незнакомец наверняка давно исчез. Но всё-таки не помешает проверить. А если это какой-нибудь преступник, который только и поджидает? Тогда лучше не высовываться. Хотя какой грабитель будет стоять посреди улицы, а целью намечать дом, в котором по одному виду понятно, что ничего ценнее микроволновки оттуда не вынесешь?       Взгляд заметался в поисках того, чем можно защититься в случае чего. Криденс взял из шкафчика молоток – хоть какое-то оружие, но здравый смысл подсказывал, что, если на него нападут, молоток он даже не успеет поднять.       Криденс обулся и накинул куртку, но, схватившись за ручку двери, так и застыл.       «Ну же, давай. Что ж я топчусь как перед деканатом? Никаких людей там нет, ни с кем не надо говорить, никаких раздражённых взглядов. Улица пустынна. Всего лишь сделай пару снимков и возвращайся. Кому я сдался? Не похитят же меня. Проверь и успокойся. И так время теряешь, а ведь кроме семинара ещё и реферат доделывать».       Криденс сделал глубокий вдох, выдохнул и резко открыл дверь. Твердым шагом направился на улицу. Встал посреди дороги и огляделся во все стороны. Никого. В такое промозглое воскресенье нормальные люди сидят дома и смотрят телевизор. Криденс достал фотоаппарат и сделал по десятку снимков одного и другого конца улицы. Чтобы на этот раз наверняка. Спрятал фотоаппарат в карман, но домой не спешил. Так и стоял посреди улицы, рассматривая неровную дорогу и вслушиваясь в тишину. Ни скрипа, ни лая, ни дуновения ветра, ни шума машин. Слишком тихо, будто во сне. Инстинкты уже не кричали побыстрее скрыться, неоправданный страх отступил. Криденс еще раз осмотрелся, но теперь не в поисках незнакомца, а в попытке выхватить какую-нибудь деталь, которая подтвердила бы или опровергла, что он во сне. Всё вокруг настоящее, привычное, но в то же время какое-то зыбкое, утекающее, скрадывающееся. Криденс сошёл с дороги и оперся о калитку. Достал из кармана фотоаппарат. Из другого кармана торчала рукоятка молотка – хорошо, что не ножа, а то вместо незнакомца сам выглядел бы как маньяк. Криденс решил сразу же, на месте, проверить фото. Он не спеша просматривал их одно за другим, увеличивал и проматывал от края до края. Все фотографии цветные, никаких фигур, никаких подозрительных силуэтов. Неприметная улочка в спальном районе частного сектора. Если он сейчас пойдёт и сфотографирует соседнюю улицу, то не будет почти никаких отличий, разве что вместо «девятки» будет какая-нибудь «мазда» или «опель».       – Привет, Криденс. Что ты делаешь? – за снимками он и не заметил, как подбежала Модести. Мама шла немного позади.       – Вышел погулять.       – А молоток зачем? – Модести с интересом уставилась на торчащую из кармана рукоятку.       – Там доска отстала, поэтому решил заодно и отремонтировать, всё равно гуляю, – Криденс не любил врать, но ведь надо было что-то ответить Модести и подошедшей маме, не пугать же их надуманными опасениями.       – А я и не заметила, молодец, – мама отдала ему один из пакетов. – Наконец-то ты начал сам замечать поломки, а не только когда я укажу, что надо делать.       Криденс замялся и опустил голову – теперь мама думает, что он лучше, чем есть на самом деле.       – Как в приюте? – спросил он Модести, чтобы отвлечься от чувства вины. Сестра просияла, словно только и ждала этого вопроса, и затараторила:       – Одну девочку забрали, и ещё им подарили кукольный театр. Мне сперва дали играть за Куколку, – представляешь, кукла играет куклу – помнишь, из сказки про Василису, только ребята почему-то называли ее Марийка, а потом я показала им историю о трёх братьях, только вместо Смерти пришлось использовать Бабу-Ягу, но ведь это ничего, ведь смысл сказки не меняется, правда?       – Конечно не меняется. Считай, что ты добавила народного колорита. Неужели дочитала до седьмой книги?       – Ещё нет, – Модести покачала головой и чуть не упала, снимая ботинок. – Я помню из фильма. «Встретил он Смерть как давнего друга и своей охотой с нею пошёл…»       – «… и как равные ушли они из этого мира», – закончил Криденс.       – Опять ваши страшилки? – мама забрала пакет у до сих пор топчущегося на пороге Криденса. – Лучше бы что-то образовательное посмотрели.       – Мам, это же сказка, – возмутилась такой непонятливостью Модести. – Я уже взрослая. Я уже не жду сову из Хогвартса. – Но, когда мама скрылась на кухне, поманила Криденса, чтобы тот наклонился, и шепнула на ухо: – Теперь я жду филина из Колдовстворца. Это же реальней, правда?       Криденс на эти полные надежды слова и несокрушимую веру мог только усмехнуться и кивнуть: когда-то и он, как и тысячи других детей, мечтал попасть в школу чародейства и волшебства. Потом, когда он вышел из того возраста, когда можно было ещё получить письмо (Криденс до последнего надеялся, что произошла ошибка и к двенадцатилетию письмо обязательно придет), начал понимать, что даже если школа магии существует, то Криденсу туда путь заказан – но он продолжал представлять, как садится на поезд, и никто не догадывается, что он сквиб, а после прибытия избегает распределения и прячется в Выручай-комнате, а за едой приходит на кухню к эльфам, которые всегда с радостью накормят.       Он любил эти книги, дорожил ими, аккуратно и бесшумно переворачивал страницы, когда, укрывшись с головой одеялом, читал с фонариком посреди ночи, чтобы мама не заметила, что он ещё не спит. Теперь книги постепенно перекочёвывают в комнату Модести, и теперь она с головой окунается в волшебный мир, который от Криденса с каждым годом отдаляется. Всё идет, всё меняется. Он уже не может верить в детские сказки, как бы не хотелось. Реальная жизнь намного разнообразнее, но и намного прозаичнее.       Криденс сел за компьютер. Его прозаичная жизнь не прощала витания в облаках. Но и в ней случались хогвартские моменты: ведь даже магия не справлялась с рефератами.       Он открыл браузер, чтобы поискать информацию на следующий раздел, но вместо «различие права и морали» набрал «высокий человек в чёрном костюме». Может, это какие-нибудь приколисты, которым нечем заняться, и они пугают людей, как в той истории, когда в какой-то стране парень в балахоне и с косой стоял у дома престарелых?       Первая же ссылка была про какого-то Слендермена – персонажа городских страшилок. Дальше шли ссылки на литературные произведения, в которых мелькали заданные слова, – от Есенина до Кинга. И ещё картинки из магазинов одежды. Криденс решил перефразировать запрос – «высокий человек без лица». В этот раз большинство ссылок оказались на крипи-истории, и только несколько на книги и пересадку лица. Следующие попытки запросов с удалением «высокий» либо добавлением «сталкер» принесли ещё меньше полезных результатов, а «преследует человек в чёрном костюме» вообще перенаправлял на сонники.       «Человек в чёрном снится к тяжелой беспросветной жизни».       «К погибели — если не тела, так души».       Как хорошо, что ему не снился никакой человек в чёрном, а он видел того наяву. Хотя нет, не видел – тот был только на фотографиях. Может, так и следует напечатать – «человек без лица в костюме на фото»? И опять между заготовками картинок одетого в деловой костюм манекена, статьями про фотографов и актёров через один мелькали страницы про Слендермена. Что ж, значит, надо всё-таки почитать, что это такое. Может, костюм этого персонажа так же популярен, как маски анонимуса или хэллоуинских монстров, и кому-то так понравилось пугать людей, что уже месяц из образа не выходит?       Но по мере прочтения статьи эта логичная догадка казалась всё менее реалистичной, а надуманность описания всё более правдивой. Потому что не может человек просто так исчезать посреди двора или улицы, только если он не Копперфильд с системой зеркал. А если он и фокусник со всеми приспособлениями, то почему его видно только на фотографиях? Что ему вообще надо? Это ведь не «Скрытая камера», они так не делают. Тогда кто это? Что это?       С каждым вопросом нарастала необъяснимая тревога. Она поднималась с края сознания, где и была всё это время, готовая в любой момент захлестнуть с головой и превратиться в панику. Всё сходится.       «…изображают очень худым и высоким антропоморфным существом…»       «…бледная кожа и нет лица…»       «…с неестественно длинными, сгибающимися произвольным образом конечностями…»       «…одет в строгий чёрный костюм с галстуком и белую рубашку…»       «…молчаливо стоящую мрачную фигуру…»       «…наблюдающим...»       «…абсолютная безликость…»       «…похититель…»       Пальцы дрожали. Криденс прижал руки к груди, унимая тремор. Чего он разнервничался? Это обычная страшилка. Люди просто боятся чего-то непонятного, необъяснимого, неизвестного. Вот и весь ответ. Ведь модульных контрольных и экзаменов он тоже боится, потому что не знает, что там будет и наберёт ли он проходной балл. А до экзаменов ещё допустить должны, а у него лежит семинар и недоделанный реферат, поэтому нечего дурью маяться, когда работа есть.       Криденс закрыл вкладки и ввел наконец в строку поиска тему по политологии. Законы, мораль, страшилки у костра – все это придумали люди, разница только в применении.       28 ноября       Лекция проходила тяжело. Казалось, она длилась не полтора часа, а по крайней мере пять. Мысли в свинцовой голове загустели и еле ворочались; чтобы заставить себя моргнуть, нужно было сознательно контролировать веки, но с еще большим усилием глаза приходилось открывать. Недосып давался в знаки: Криденс опять полночи ворочался, а когда наконец сумел задремать, то в дверь постучала мама и позвала завтракать. И сейчас он, наверное, впервые за всё время учёбы не записывал за лектором: на первой паре Криденс ещё старался внимательно конспектировать, но на второй сил хватило только на то, чтобы подпереть щеку рукой и хотя бы сделать вид, что слушает. Вначале он записывал, но потом слова преподавателя перестали доходить до сознания. Криденс с сожалением посмотрел в тетрадь, на пропущенные строки и целые абзацы – не для того он поступал в университет, чтобы бестолково смотреть, как лектор стирает с доски график, который Криденс так и не зарисовал; теперь придётся у кого-то просить конспект и переписывать. А ему не нравится брать чьи-либо конспекты, потому что многие однокурсники без зазрения совести пропускают важные моменты, даже те, на которых преподаватели специально акцентируют.       Звонок на перемену оповестил, что у Криденса есть двадцать минут на то, чтобы прийти в себя перед следующей парой, на которой дремать никак нельзя, иначе окажется за дверью и с «энкой» в журнале. Большинство однокурсников ушли в столовую или болтали в коридоре. Криденс встал из-за парты и потянулся, чтобы хоть немного разогнать сонливость. Достал бутерброд, открыл конспект: можно успеть повторить пару лёгких вопросов коллоквиума, тогда на потом меньше останется. Но не принялся ни за еду, ни за учёбу. Что-то было не в порядке. Не из-за недосыпа, не из-за предстоящего коллоквиума. Глодало знакомое чувство тревоги. Силы почти на пределе, ещё одну пару продержаться и можно ехать домой, позволить себе вздремнуть. Но сознание настойчиво выталкивало из задворков странное беспокойство, грозящее перерасти в страх. Оно въелось, как колючка, подстёгивая все чувства быть начеку. Отключаться нельзя, как бы не хотелось. Оглянись. Посмотри по сторонам. Что-то не так.       Но что? Что опять не так?       Кроме Криденса, в аудитории осталось всего несколько человек. Ближе всех – парень из другой группы – аж через три парты: увлеченно копается в телефоне, ни на что не обращая внимания. Дальше – несколько девушек что-то обсуждают, возмущаются, смеются. Одногруппница, опершись о парту, пила сок, а ее подруга переписывала конспект, иногда уточняя непонятное слово. Типичная картина для большой перемены.       Криденс стал у окна. Вымощенная плиткой дорожка между сгнившими клумбами и засохшими еще в сентябре кустами, два столбика при входе обозначают границу между улицей и территорией университета, чтобы никто там не парковался. Ёжась на холоде, трое студентов курили на тротуаре, выпуская струйки дыма в стылый воздух. Так как тротуар уже не считался территорией университета, то место под ближайшим деревом в трех шагах от входа считалось курилкой. Поначалу Криденса это поражало: в школе, чтобы затянуться сигаретой, его одногодкам приходилось прятаться за старой котельной, никто не курил на виду у всех преподавателей. А тем более вместе с преподавателями.       Но даже с такой уже привычной картиной что-то было не так. Как в заданиях, где надо отыскать отличия, а ты не можешь найти даже первую деталь. Сквозь туман в голове начала проступать ноющая боль. Потихоньку, будто поднимаясь с глубин, боль охватывала всё больше и больше нервных клеток. Как вдруг сознание пронзил укол. Резко, невыносимо, будто в висок со всего размаху вогнали иглу.       Криденс отпрянул от окна, сжав голову руками. Боль накатывала толчками, откатывала и опять накрывала. Ещё одна волна – и он не выдержит, его разорвет на куски.       Беги, беги, беги отсюда! – кричали инстинкты. Но в тот же миг свой страх пришлось обуздать: в аудитории он ведь не один. Криденс тяжело оперся о парту и, стараясь выглядеть непринуждённо, осторожно оглянулся. Все были заняты своими делами, и никто, к счастью, не заметил его странного поведения. Боль по инерции продолжала отдаваться в висках, но уже не так остро, как мгновение назад. В ушах шумело, сердце бешено колотилось. Похоже, это не с миром – это с ним что-то не в порядке. В таком состоянии что-угодно может показаться странным и непривычным. Пару дней назад с ним такое уже было. Что он тогда делал? Вспомнил: фотографировал пейзаж за окном. А потом на снимках нашел странный силуэт. Безликое существо. Слендермена.       Нет. Глупости. Куда его только мысли завели? Это всего-навсего переутомление. Конец осени, рефераты, зачеты, подработка. Это всё объясняет. Нечего выдумывать, никаких сверхсуществ не бывает. Придёт домой и обязательно поспит несколько часов, до того, как вернутся мама с Модести, – тогда и в голове прояснится.       Криденс вернулся на своё место, подождал, пока сердце утихомирится, всё ещё подрагивающими руками сжал бутерброд и раскрыл конспект – до конца перемены можно успеть повторить хотя бы полвопроса на послезавтрашний коллоквиум.       Криденс проснулся за несколько минут до того, как щёлкнула входная дверь.       Он лежал, бездумно уставившись в потолок. Гудящую голову вжало в подушку, словно её придавило всей тяжестью мира. Ни одной связной мысли. Сплошной свинцово-серый туман. Криденс понемногу начинал осознавать, где он. После занятий сил хватило только на то, чтобы бросить сумку посреди комнаты и рухнуть в кровать. Не переодеваясь: ощущения возвращались и теперь он явственно чувствовал, как пряжка ремня больно впивается в живот.       Он встал с кровати, но голова закружилась и его повело в сторону, будто поднялся после продолжительной болезни. Криденс оперся о спинку стула и уткнулся лбом в ладони: будто вязкая нефть комками перекатывалась в голове, меняя положение с вертикального на горизонтальное. Но от этого мысли связнее не стали. Головокружение прекратилось, оставив после себя легкое сдавливание и сухость в горле.       Ко второму щелчку – уже своей двери – он был готов: чинно сидел за столом и делал вид, что читает конспект, даже настольную лампу не забыл впопыхах включить.       – Почему ты не обедал? Неужели только что пришёл, даже не переоделся?       – Привет, мама. Я забыл. Я давно пришёл, решил перед обедом повторить пару вопросов и увлёкся.       – Учёба – это замечательно, но на голодный желудок много не выучишь. Переодевайся и садись кушать. Не хочу, чтобы ты в обморок свалился. Вот, погляди, какой ты бледный.       – Хорошо. Сейчас приду.       Мама вышла из комнаты, и Криденс тяжко вздохнул. Он соврал. Соврал там, где не было никакой надобности врать. Опять он выглядит в глазах других лучше, чем есть на самом деле. Никто бы его не осудил, если бы он честно ответил, что вздремнул пару часов, потому что устал. Но он соврал. Без причины. Просто так. Криденс почувствовал себя ещё пакостнее, чем минуту назад: тогда ему было всего лишь плохо, а сейчас ещё и гадостно – словно гниль в душу пробралась. Не пробралась – он сам её там взрастил.       Криденс быстро переоделся в домашнюю одежду. Кинул взгляд на откинутое одеяло и примятую подушку: наверняка мама подумала, что он с утра не успел заправить постель, но ничего не сказала. Совесть опять кольнула презрением к себе.       С кухни пахло разогретыми котлетами и супом. Модести аппетитно уминала свою порцию, но, как только Криденс сел за стол, начала взахлёб рассказывать про все события сегодняшнего дня, но Криденс слушал вполуха, понуро возя ложкой в супе.       – Учительнице не понравилось, но рисунок на конкурс всё-таки взяла.       – А почему не понравилось? – спросил Криденс.       – Я же только что рассказывала, – удивилась Модести. – Ты что, не слушал?       – Прости, я задумался.       – Ну ничего. Это из-за того, что я нарисовала Солоху.       – Кого?       – Ведьму Солоху. Ты что, не помнишь? Мы же вместе смотрели фильм. Такой старый, про черевички.       – Помню. Так чем же ей не понравилось?       – Она сказала, что говорила нам нарисовать зиму. Я и нарисовала.       – «Ночь перед Рождеством», – хмыкнул Криденс. – По одному названию понятно, что действие происходит зимой.       – Я тоже ей это сказала. Но она ответила, что имела в виду обычную зиму. Надо было сразу предупреждать, – Модести надула губки. – Я даже видела, как она скривилась, когда брала мой рисунок. А вот прошлой учительнице всегда нравились мои рисунки – и квиддич, и я с Салемом на метле, и дракон над нашей школой. А этой подавай только всё самое обычное и нудное, и хвалит всякую скукотищу.       – Делай, как говорит учительница, – мама поставила перед ними корзинку с печеньем. – Она права. Если задали нарисовать зиму – рисуй зиму. Когда скажут рисовать сказку – тогда и будешь изображать своих ведьм и драконов. Угомонились бы вы со своей нечистью, ничего хорошего из этого не выйдет.       – Но мам, – заканючила Модести. – Это же так скучно – рисовать, что прикажут. А как же фантазия?       – Фантазии оставь на свободное время – вот тогда и будешь рисовать что душе угодно, а в школе следуй правилам: в пятом классе никто с вами панькаться уже не будет, не сделал задание – двойка.       Модести насупилась. Мама быстро доела, сложила посуду в раковину и вышла из кухни, уже с коридора напомнив Криденсу, чтобы спрятал суп в холодильник и помыл посуду. Криденс уже допивал чай, а Модести всё ещё ковыряла вилкой несчастную котлету.       – Можешь показать свой рисунок? – попросил Криденс. – Я бы хотел взглянуть, мне очень интересно.       – Да? – Модести сразу же воспрянула духом. – Сейчас! Только у меня чёртик не очень получился, больше на кляксу с хвостиком похоже.       Она радостно подскочила со стула.       – Ой, – Модести внезапно застыла. – Она же забрала рисунки. Лучшие вывесят потом в вестибюле. Если мой рисунок туда не попадёт, я его обязательно заберу. Не хочу, чтобы он оставался у неё.       – Тогда я обязательно приду посмотреть. Наверняка займёт первое место.       – Никакое не первое.       – Тогда гран-при.       – Какое гран-при? – она ткнула Криденса в плечо. – Там нет такого. Только первое, второе и третье. За первое место поставят «12» за семестр.       – Я бы тоже хотел «12».       – Но ты же плохо рисуешь, – Модести наклонила голову в замешательстве.       – Вот именно. А ты рисуешь очень красиво, поэтому я в тебе уверен, – Криденс постарался ободряюще улыбнуться.       – Во мне ты всегда уверен, а в себе никогда.       – Потому что ты талантливая.       – А ты умный, – она обняла его за шею. – Помогаешь мне, когда я не успеваю доделать что-то на продлёнке.       – Честити тоже помогает.       – Но она не любит проверять мои сочинения. И сейчас она всё время занята. А ты мне помогаешь со всеми уроками.       – Кроме рисования.       – Кроме рисования, – подтвердила Модести и засмеялась.       Мрак постепенно наползал со всех сторон. Сперва свет потух в кухне, где уставшая Честити перед сном пила чай с мятой. Потом исчезла полоска света из-под двери комнаты Модести. Напоследок щёлкнул выключатель люстры в гостиной, и мама приказала ему не засиживаться допоздна. Теперь единственным освещённым клочком пространства в доме оставался угол, где Криденс сидел за компьютером. Откинувшись на спинку стула, он обреченно смотрел на открытый документ: практически ничего из того, что он читал последние полтора часа, не запомнилось. Криденс никогда не относился к учёбе наплевательски, всегда старался доделать всё до конца, искал ответы на дополнительные вопросы, когда оставалось время. А сейчас он не выучил даже обязательную часть семинара и малодушно надеялся, что на занятии они не дойдут до последних двух вопросов. Но с его-то везением… Перебарывая усталость, он выписал в тетрадь основные определения: смысл того, что записывал, Криденс уже и не пытался понять, просто переносил слово за словом, отгоняя панику тем, что завтра на перемене он это перечитает и хоть что-то сможет ответить, если его всё же вызовут.       Сил продолжать готовиться к коллоквиуму не осталось. Составленный им план подготовки – что он сегодня доучит оставшиеся вопросы, а завтра останется только пересмотреть сложные темы – летел коту под хвост. А если завтра после подработки он будет такой же разбитый, как сегодня? Ведь не один коллоквиум у него на среду: упражнения по английскому не сделаны и текст не переведён. Может, отдохнуть десять минут и просмотреть хоть пару вопросов? Или лечь спать и встать завтра пораньше? Поразмышляв с полминуты, он склонился к первому варианту: повторит сколько сможет и со спокойной душой – или относительно спокойной – ляжет спать.       Криденс пошёл на кухню, чтобы немного размяться и отогнать сонливость. Поставил чайник на плиту, взял печенье из позабытой Честити на столе корзинки. Медленно жуя, рассматривал узор штор. А ведь там, за старыми, до последней крапинки изученными с детства занавесками, всё застилает тьма – глухая, почти осязаемая, и, если бы не стекло, которое чудом выдерживает её напор, вязкая тёмная масса влилась бы в маленькую кухню и растеклась по другим комнатам, затопив до потолка, вжав беззащитные человеческие тела в свою густоту.       Пить чай перехотелось. Он выключил конфорку и вернулся за компьютер. Нашёл в истории браузера вчерашнюю ссылку. Ещё раз просмотрел описание Слендермена и продолжил читать статью.       «…абсолютная неопределённость и неясность его намерений…»       «…способен телепортироваться…»       «…можно увидеть с помощью камер…»       «…помехи в аудио- и видеозаписях…»       «…сильная головная боль…»       «…mind control…»       «…Slender sickness…»       «…кровотечение из носа…»       «…кашель с кровью, рвота, дезориентация…»       «…паранойя, кошмары, галлюцинации…»       «…амнезия…»       По телу прошла дрожь, он нервно сглотнул.       «…никто и никогда не пытался выдать его за реальность…»       Вот именно – это нереально. Это придумано. Криденс закрыл вкладку, вернулся к поисковику, вбил в строку – «Слендермен» – и пробежался по названиям других страниц. «О, даже на Лурке есть статья. Как раз то, что нужно. Может, из-за того и боязно, что на Википедии всё написано по-научному, поэтому создаётся впечатление, что этот персонаж – правда? А если посмотреть не так серьёзно, то Слендермен – всего-то обычная страшилка. Я уже вышел из того возраста, когда можно верить в монстров и привидений, и бояться после мистических телепередач, что меня ночью похитит НЛО. У взрослых другие страшилки – реальные и каждодневные, а панически бояться ещё и нереального и стопроцентно придуманного – нет никакого смысла: так сил вообще больше ни на что не останется».       Но надежды не оправдались – статья на Лурке была почти такой же серьёзной. Даже редкие вкрапления шуток не давали нужного эффекта: они выглядели не обличительным стёбом, а нервным смешком человека, который окончательно заблудился и уже знает – из темени леса ему уже не выбраться.       Криденс принялся читать об играх и фильмах про Слендермена: может, хоть это развеет нарастающую тревожность, убедит разыгравшееся воображение в мифичности всего написанного?       Его заинтересовало необычное название одного из веб-сериалов и особенно то, что эти видео были первыми, которые популяризовали городскую легенду. «Посмотрю немного и успокоюсь. Любительские спецэффекты и переодетые люди – это ведь ненастоящее. Наверное, будет даже нелепее, чем отфотошопленные фотографии». Он перешёл по ссылке на веб-сериал.       Второй раз за полчаса Криденс ошибался. Холодный пот прошиб с первых же секунд, со строчек пролога, с кадров, где ещё ничего не происходило. А следующее entry сразу же дало понять – это не отфотошопленные снимки с явно человеческим силуэтом за деревьями. Это именно то, из-за чего Криденс почувствовал липкий страх, когда разглядывал те свои фото. Страх от понимания того, что это существо, – Слендермен, хотя до сих пор непривычно было называть его как-то конкретно, – находилось в нескольких метрах от тебя, наблюдало, как-то влияло на сознание, вызывая раскалывающую головную боль. Которая реальна. Которая не фото, не видео, от которых можно абстрагироваться, не воспринимать их отображателями реальности. Игнорировать боль почти невозможно. Боль не придумаешь.       Криденс сидел в оцепенении, еле дыша и боясь шевельнуться. Тревога спрутом поднималась с глубин, но поверхности не достигала: застывала на полпути, пока что неспособная схватить и утянуть в холодные тёмные глубины. Но щупальца рядом, всего в пару десятках сантиметров от барахтающихся ног. Он смотрел запись за записью, не прерываясь и не ставя на паузу, даже если отчаянно тянуло выключить, убежать и забыть ощущение неотвратимой опасности. Продолжал смотреть, пока перед глазами не начало размываться и мельтешить, но не от дрожания камеры. Почти полвторого. Криденс удручённо кинул взгляд на тетради: в итоге он так ничего и не выучил.       Он выключил компьютер, но настольную лампу выключать не спешил: прошёл в свою комнату, зажёг свет, оставил дверь настежь открытой – и только тогда вернулся и выключил лампу. Заставил себя переодеться в пижаму – не стоило опять спать в свитере и брюках, даже если хотелось без лишних промедлений завалиться в кровать. Выключил свет и залез под одеяло. Он думал, что после всего увиденного не сможет уснуть, но дикая усталость сыграла свою роль: стоило закрыть глаза – и темень сна утянула к себе.