В Петербурге городе, на Пяти углах

Март в Петербурге – не самое лучшее время года, хуже только февраль. Грязные кучи подтаявшего снега, грязные лужи, тусклое низкое небо. Промозглый ветер, налетающий с Финского залива, навязчиво трепал плащи кутающихся прохожих, нагло залезал под капюшоны, сбивал котелки с порядочных горожан. Анна возвращалась из Аничкова дворца после аудиенции с Его Императорским Величеством. Сам Александр Александрович ей очень понравился и даже рассмешил. Он вышел в небольшую комнату для приемов частных лиц в холщовых брюках и поношенной тужурке, разговаривал по-доброму, басисто смеялся, и скорее был похож на былинного богатыря, нежели на императора. Сопровождавший Анну полковник Варфоломеев наставлял ее ничему не удивляться. Но когда она, зажатая от волнения, уронила на наборный паркет чайную ложечку, самодержец ничтоже сумняшеся нагнулся и поднял с пола серебряный предмет, не дожидаясь прислуги. На брюках его, на месте, о котором принято умалчивать в приличном обществе, явственно виднелась не вполне подходящая цветом заплата. Анна закашлялась, скрывая неуместное хихиканье, в то время как опытный царедворец Варфоломеев и глазом не моргнул. Визит в царскую канцелярию поначалу оказался не таким приятным. Пожилая придворная дама с высохшим лицом и костлявыми ладонями представилась княгиней Марией Сергеевной, а затем долго и нудно расспрашивала ее о родителях, родственниках, знакомых в Петербурге. Пристально глядя в глаза, поинтересовалась о сердечных склонностях и соблюдении девичества. Хоть и предупреждал ее полковник о таком допросе главной фрейлиной, Анины щеки покрылись пунцовым румянцем. Не ответить проницательной гранд-даме казалось невозможным. Пришлось сказать правду, хоть и не ту - детская искренность и доверчивость остались в прошлом. Естественно запинаясь, Анна смогла вымолвить: - Поручик Шумский, мы вместе росли в Затонске. Он целовал меня перед отъездом в Петербург. Просил моей руки у папеньки. Но папенька отказал, не хотел, чтобы я по гарнизонам с мужем мыкалась. Фрейлина неожиданно сочувственно улыбнулась. Улыбка преобразила ее совершенно, и вместо противной сухой воблы Анна увидела мудрую женщину. – Анна Викторовна, я призвана следить за благочестием служащих царского двора, в то время как ваш покровитель полковник Варфоломеев наблюдает за их благонадежностью. Можете целоваться с вашим поручиком сколько душе угодно. Вы молоды, вам только предстоит изведать всю полноту жизни. Единственно умоляю - не допускайте порочащих вас слухов. Если окажетесь в пикантной ситуации, прошу незамедлительно обращаться ко мне, я окажу всю возможную помощь. … В первые дни после исчезновения Якова Анна часами безуспешно вызывала хоть чей-нибудь дух, и обессиленно опускалась на пол после неудачи. Духи, казалось, покинули её. Уже собиралась она ответить отказом на предложение полковника, как со знакомой болью под грудью увидела на лужайке у отчего дома молодого парнишку, убитого в пьяной драке. Просительно кланяясь, паренек шептал: «Маменьке моей Лизавете Антиповне скажите, я первую зарплату спрятал под стрехой, бедствуют они…» Анна передала в письме просьбу юноши Коробейникову, и получила в ответ короткую записку: «Спасибо. Известий пока нет». В полицейское управление она более не заходила. Не было сил видеть Антона Андреича, Трегубова, знакомых городовых. Все чудилось ей, что вот-вот из-за угла выйдет быстрыми шагами ее полицейский, и серьёзно окликнет, пряча улыбку. Но Штольман оставил лишь замятое ныне напрочь письмо со словами «люблю вас» и исчез. Две недели об нем ни слуху, ни духу. Казалось Анне, что выплакала она все слёзы, но нет, каждый вечер те подступали снова и снова. Родители поддались на уговоры высокого чиновника из Петербурга, и скрепя сердце, отпустили её. Впрочем, отказывать начальнику личной охраны его Императорского величества не было возможности, Анну приглашал сам император. Виктор Иванович понимал, что дочь зачахнет от тоски в Затонске. Знал он за собой особенность забывать за работой житейские неурядицы и полагал, что Анну спасет работа, пусть и такая странная. Мария Тимофеевна желала переехать в столицу всей семьей, но глава дома остановил жену. Дочь выросла. … От Аничкова дворца по набережной Фонтанки и переулкам было рукой подать до Пяти углов, и Анна решилась не брать извозчика. Но заплутала в трех поворотах, продрогла до костей и пожалела о прогулке. Добравшись наконец до нужного дома, быстро забежала в парадную и поднялась на второй этаж. Снимаемая небольшая квартирка располагалась на Загородном проспекте, в бывшем доме поэта Василия Капниста. Шурочка, её единственная служанка, захлопотала вокруг промерзшей хозяйки совсем как Прасковья в родительском доме, мигом налила горячего чаю, усадила за стол, выставила пышущие жаром пирожки с рыбой. Шура Капитонова была солдатской вдовой, и часто бегала домой, на дальний конец Разъезжей улицы, проведать самостоятельного пятилетнего крепыша Семена Степаныча. До вечера Анна разбирала вещи, привезенные с собой из Затонска. Многие платья казались старомодными или слишком девичьими, почти все стали жать в груди. Гардероб придется менять, а ведь так ненавистны эти походы к модистке. Ни секунды лишней Анна не потратила на мысли о нарядах. Уже три недели не знала она ничего о Якове, и давно отбросила старания не думать о нем вечерами. Вот и нынче стала мысленно писать письмо любимому, рассказывала о переезде, прямых и мрачных столичных улицах, визите к императору, и за описаниями придворных наконец уснула. Этой ночью впервые со дня потери снился ей не Яков, его горячие руки, жаркие поцелуи. Не первое их быстротечное соитие, воспоминания о котором преследовали и днем. Не жадные губы и еле слышные слова о желании, страсти, любви. Ей снился худенький темноволосый мальчишка с широкой улыбкой и такими знакомыми ямочками, бегущий навстречу раскинув руки. Он подбежал к ней, обнял за бедра, уткнулся лицом в живот и прошептал: - Мама, я уже здесь.