Воины Кровавого Солнца. Часть I

*** Iwagami Tatsuro — Я не вижу смысла ждать дальше, — категорично изрек Юккэ, зябко кутаясь в широкие рукава кимоно. — Мы и так потеряли очень много времени из-за моей недееспособности. Почему-то он промолчал о том, что в этом бездействии виноват Татсуро, хотя ему наедине высказал все, что думает на этот счет. Ивагами посмотрел на него тяжелым взглядом из-под черных длинных прядей волос и незаметно вздохнул. Этот бессмысленный спор длился уже без малого час. Они собрались в этой комнате, на некоторый период заменившей им привычные просторные кабинеты, для того, чтобы решить, что делать дальше. Присутствовали не только они втроем, но и все, уже ставшие почти родными, убийцы, молча стоящие по разным углам комнаты. Спор был ни о чем, в котором участие принимали только Юккэ и Рука, а Татсуро молча наблюдал за их перепалкой, прекрасно понимая, что решающее слово именно за ним, и оспорить его никто не посмеет. — И что ты предлагаешь, Юске? Кинуться с оружием наперевес в логово семьи Хаяши-кай! Нас перестреляют за километр, и ничерта не изменится, — холодно парировал Рука. Он сидел на широком подоконнике и безразлично изучал унылый пейзаж за окном. С самого утра улицы Токио поливал дождь, стоящий стеной, что способствовало лишь ухудшению и без того паршивого настроения. — А что в твоем понятие война, Карино? — раздраженно прошипел Юккэ. — Да, что мы вообще понимаем в этом? — фыркнул Рука. — Мы росли за семью замками от внешнего мира. Умеем только управлять и повелевать. Ты когда-нибудь держал в руках что-нибудь тяжелее ручки, Юккэ? — А я и не собираюсь идти в первых рядах. — Отлично! — всплеснул руками Карино. — В тебе умер потрясающий стратег. И слава Ками, что умер! Сидеть сложа руки и наблюдать, как гибнут твои люди — это лучший из предложенных тобою выходов за всю твою жизнь... — Как будто мы сейчас не этим занимаемся. Так и скажи, что тебе своего любовника жалко! — взвился Фукуно, гордо вздернув подбородок. — Какого любовника? — глаза Руки недобро прищурились. — Ну, с кем из этих ты спишь? — Юккэ обвел взглядом молчаливых стражей. Никто из них даже бровью не повел на подобное заявление. — Хватит! — не выдержал Ивагами, с такой силой треснув ладонью по столу, что Юске испуганно подскочил. — Переход на личности — это уже перебор! Заткнитесь оба. В порыве эмоций он подскочил на месте. Казалось, что его фигура увеличилась в росте, из-за чего каждому стало тесно в этой небольшой комнате. Гнев Татсуро расходился мощными волнами, заставляя нервно сглотнуть и вжаться в первую попавшуюся мебель. Черные глаза метали молнии, что, казалось, трещали непрочные стены и подрагивали хрупкие стекла. Все разом притихли, отводя взгляды, кто куда. Неожиданно в коридоре послышались чьи-то шаги и тихие голоса. Тошия и Асаги плавно сорвались со своих мест, как два столпа выровнявшись у дверей, готовые нападать на незваных гостей. Шинья, Дай и Хитсуги завели руки за пояс, сжимая оружие. Дверь распахнулась с такой силой, будто ее открыли пинком, чуть не прибив вовремя отошедшего Асаги. На пороге стоял Ясухиро Сугихара с сузившимися от ярости глазами. Взгляд его столкнулся со взглядом Ивагами. От этого молчаливого противостояния затрещал воздух и в комнате как-то резко потемнело. Казалось, что сейчас грянет буря и их всех смоет селевыми потоками. Сугизо был главой четвертой семьи якудза, из числа считающихся самыми влиятельными. По численности она сильно уступала семье Ивагами или даже Фукуно, но была знаменита свирепыми войнами и рассудительным главой. — Какими судьбами, Ясухиро-сан? — вежливо поинтересовался Татсуро, первым прекращая это немое противостояние. — Надвигающаяся буря привела, — односложно ответил Сугизо и поклонился в знак приветствия. Не дожидаясь, когда же его пригласят присоединиться, сам зашел в комнату и уселся на диван, на бортик которого опиралось колено Дая. Никто даже не обратили внимание на то, что следом за ним в комнату просочился еще один человек, хоть не заметить его было трудно: очень высокий, в многослойных разноцветных одеждах, с диким стайлингом на голове и наглым выражением лица — он производил незабываемое впечатление. Такамаса Ишихара или попросту Мияви — личная охрана Сугизо. Личность не менее знаменитая, нежели его кумитё. Во-первых, Мияви не относился к якудза и никогда не был официальным членом семьи Ясухиро-кай. Он считался вольным художником, если так можно было выразиться, просто сотрудничал с Сугизо, потому что его полностью устраивали условия пребывания в его доме. Во-вторых, Такамасу не стоило недооценивать из-за слишком яркого внешнего вида или нахального поведения. Несмотря на довольно легкомысленный вид, который бросался в глаза, Мияви был несравненным мастером меча. Равных ему в этом мастерстве было всего пару профессионалов по всей Японии. За его плечами всегда виднелось острие Дайто* и рукоять Тати*, скрещенные за спиной. И находиться в опасной близости от зоны поражения этих мечей было смертельно. Остановившись у порога, Мияви даже не посмотрел по сторонам, будто не замечая ни трех глав якудза, ни убийц, с каждым из которых он был знаком лично. Не проявив ни капли уважения к вышестоящим в иерархии якудза, он поправил кепку на разноцветных волосах и опустил голову. Впрочем, о какой иерархии могла идти речь, если он даже к якудза-то не относился. Это было необычное явление, когда глава японской мафии доверяет свою жизнь человеку с улицы, за что тот позволяет собой управлять. — Вы всегда предпочитали держаться в стороне от наших распрей, — все тем же вежливым тоном произнес Ивагами, падая обратно в свое кресло. — Потому что, не вмешиваясь, я оставался в безопасности. Меня никогда не интересовали ваши мелкие склоки, — спокойно произнес Сугизо, покачивая ногой, перекинутой через другую. Просторные штаны колыхались в такт движению. — Что же изменилось теперь? — поинтересовался Юккэ, сидя вполоборота к новоприбывшему. Прежде, чем ответить, Сугизо прошелся взглядом по Фукуно, будто впервые заметил его в этой комнате. — То, что теперь это не разборки , это война, — от произнесенной вслух фразы зловещим тоном всем в комнате стало не по себе, даже Мияви нахмурился, несмотря на то, что они с кумитё только и делали, что обсуждали это последние полгода. — Это пока не война, — поправил, поморщившись, Юске, который пять минут назад бил себя кулаком в грудь и кричал: "Это война!" — Ошибаешься, Юккэ, — горько усмехнулся Сугизо. Опустив немного голову, он устало потер переносицу. Дорога сюда его изрядно вымотала. — Йошики начал действовать. Вы бы не отсиживались здесь, а вышли бы на улицу, послушали, что народ говорит. — О большинстве воин якудза катаги даже не узнают, — подал голос с подоконника Рука. Эту реплику все предпочли оставить без ответа, лишь одарив мужчину отчужденными взглядами. — Что вы подразумеваете под фразой "начал действовать"? — мрачно спросил Ивагами. — То, что сделали с вашими домами, — ответил Сугихара, внимательно глядя на Татсуро. — Откуда такая уверенность, что это Хаяши-сан, когда вас там даже рядом не было, — нахмурился тот, сведя тонкие брови. — Там меня, может быть, и не было, но у меня есть свои люди, которые могут подтвердить, что подобные приказы исходили от главы семьи Хаяши-кай. Тем более, подобные нападения в стиле Йошики. Он всегда гордился численностью своей семьи, превосходящей каждого из нас. И взять силой и численностью — почерк Йошики, уж я-то знаю. Повисло молчание. Каждый в этот момент обдумывал услышанное, хотя и раньше никто не сомневался, что виновник всего этого именно Хаяши Йошики. Тишина давила и угнетала. Казалось, что напряжение, наполнявшее комнату, как чашу, было физически ощутимо, стоит протянуть руку, и оно ядовитой кислотой разъесть нежную кожу и хрупкие кости. Мысли всех соединились в одно разрушительное русло, и смертельная река ждала, когда же рухнет эта дамба, и она прорвется на волю, сметая все на своем пути. Столько лет жившие в подобии мира теперь вновь оказались по разные стороны баррикад и это действительно пугало, потому что Япония сейчас не такая как раньше. В ней нет ярких национальных индивидуальностей, коими она была полна еще совсем недавно. Больше нет самураев и ниндзя. Теперь все они обычные люди и война тоже самая обычная, менее изощренная, но такая же кровопролитная и жестокая. — Значит, сомнений в наших дальнейших действиях не остается, — медленно произнес Ивагами, как будто подписывая всем и каждом смертный приговор. — Надеюсь, что вы на нашей стороне Ясухиро-сан. Сугизо молча кивнул, помрачнев. Как бы он не хотел вмешиваться, но на этот раз Йошики перегнул палку, наплевав на все. И его первые действия затронули всех. То, что Хаяши еще не добрался до Сугихары, можно было считать лишь вопросом времени. Если все началось столь масштабно, не стоило надеяться, что эта проблема обойдет его стороной. — Только оставаться в Токио я больше не хочу. Мне никогда не нравился этот город, — добавил Сугизо. — Нынешние средства связи позволяют нам общаться на большом расстоянии. Действовать я буду только из Кобэ, мне там спокойнее. Татсуро сдержанно кивнул, принимая подобное условие. — Тогда, не буду здесь больше задерживаться. Я распоряжусь о начале, как только прибуду в Кобэ, — Сугихара поднялся, направляясь к выходу. — Надеюсь на твой ум и благоразумность, Татсуро. Он кивнул всем присутствующим в знак прощания и вышел из комнаты. За ним следом выскользнул за дверь Мияви, нагнав кумитё в коридоре. — Ну что ж, Юккэ, к твоей радости, мы больше не можем отмалчиваться, — тихо произнес Ивагами под убийственным взглядом Фукуно. — Сэнсо... *** Dir en Grey — Zakuro Nishimura Tooru — Ты сегодня еще мрачнее, чем в прошлый раз, — прохрипел Ке, глядя на напряженную обнаженную спину. Не выдержав, он провел пальцами по длинному шраму от лопатки до копчика. Шинья никак не отреагировал на прикосновение, продолжая стеклянным взглядом смотреть в стену, ничего перед собой не видя. — В прошлый раз я не знал того, что знаю сейчас, — ровным тоном ответил он. — И что же такого ты знаешь? — тихо спросил Тоору. Голос его прозвучал совсем близко и в следующее мгновение горячие губы прошлись все по тому же шраму, оставшемуся со времен обучения. Терачи не ответил на его вопрос, вместо этого он быстро произнес: — Мы видимся в последний раз. Губы замерли на уровне копчика и исчезли. Ке заглянул в темные глаза любовника, ища ответ на незаданный вопрос. — Почему? — не найдя ответа, он решил спросить, не уверенный, что получит его. Он уже давно понял, что Шинья молчалив и скрытен. Его нельзя было за это винить. Пусть Ниимура и не знал, что именно пришлось пережить этому человеку, но он многое видел в этих бездонных глазах, слишком много... Боль пережитого, разочарование в жизни, плотная пелена безразличия, мудрость и судьбоносный выбор. Все это было диким коктейлем, который хотелось попробовать, но даже Ке не мог с уверенностью сказать, сможет ли пережить подобную дегустацию. — Потому что моя жизнь зависит не от меня... — Никакая жизнь не зависит от самого человека. Всем правит судьба, — философски произнес Ке. — Но ты не так часто подвергаешься опасности, как я, — качнул головой Шинья. — Ты можешь точно сказать, что с тобой будет завтра, через неделю, через месяц, потому что твоя жизнь течет в рамках плотного графика. А я не знаю, что со мной будет через час. Пожалуй, это самая длинная фраза, которую Тоору слышал от этого человека, чему он сильно удивился, но виду не показал. — Так, слухи о надвигающейся войне якудза правдивы, — скорее не спросил, а высказался он. Шинья перевел взгляд на Ке — он стал более осмысленным, чем пару мгновений назад. — Для обычного человека ты слишком много знаешь о якудза, — констатировал он. — Для интересующегося человека достать подобную информацию в мире высоких технологий не сложно. Так, правда? — Она не надвигается, — после небольшой паузы ответил Шинья. — Она уже началась. Даже ожидая подобного ответа, Ке не смог сдержать внутренней дрожи. — И на чьей стороне ты? — тихо поинтересовался он, снова взглянув на исполосованную шрамами спину. — Я на стороне своего кумитё, остальное меня не должно интересовать, — на одном дыхании произнес Терачи и снова отвернулся. — Заученная фраза. Сам-то ты как считаешь? — пальцы вновь коснулись длинного шрама. Он буквально притягивал Ке и завораживал своим изяществом. Фанаты правы — он псих, если его привлекает красота человеческих шрамов. И тело этого мужчины, по мнению вокалиста, было верхом искусства. Изучать некогда болезненные порезы губами, ласкать грубые рубцы языком — это возбуждало больше, чем сладкие поцелуи. Он видел Шинью второй раз в жизни, но чувствовал, что никогда больше не забудет. Этот человек был для него непостижимой тайной. И вряд ли он когда-нибудь разгадает его, да, и не нужно ему этого. Находясь рядом с ним, Тоору чувствовал себя частью непостижимого и ощущение этого накрывало с головой, такое же чувство эйфории, которое он испытывал раньше только на сцене. — Считать — не моя работа, думать я не имею права. — Звучит жутко, — поморщился Ке. Они замолчали. Прошло какое-то время, прежде, чем Ниимура вновь нарушил хрупкую тишину: — Смешно, мы занимаемся любовью уже второй раз, а я до сих пор не знаю твоего имени. И снова пауза. Ке ощутимо напрягся, ожидая ответа. — Все зовут меня Шинья. Тоору показалось, что сердце попросту перестало биться, а в легкие больше не поступает кислород. Кровь прилила к голове, оглушающим пульсом стуча в висках. Втянув воздух через рот, он практически заставил себя дышать. — Судя по твоей реакции, мое имя тебе знакомо, — с горькой усмешкой констатировал Терачи. Он не поворачивался, видимо, почувствовав изменение в поведении вокалиста. — Я догадывался, что ты — непростой убийца, но что меня имеет практически ходячая легенда... Мне подобного в голову не приходило, — прохрипел Ке, стараясь взять себя в руки. — И это мне говорит вокалист Dir en Grey, за ночь с которым многие готовы душу дьяволу продать. — Надеюсь, что мне не придется продать свою душу после ночи с тобой, — полюбопытствовал Тоору и усмехнулся. — Не льсти мне, — фыркнул Шинья. — О том, что я здесь, не знает никто. — А искать тебя не будут? — Ты боишься? — Я похож на человека, который боится? — ответил вокалист вопросом на вопрос. — Услышав мое имя, ты испугался, — пожал плечами Терачи. Он не привык, что на него реагируют подобным образом. Впрочем, он впервые спал с человеком вне своего привычного круга общения. — Я удивился, — парировал Ке. — Даже если меня бы и искали, то в первую очередь позвонили бы. — А враги? — Поэтому мы и видимся в последний раз, — помрачнел Шинья. — Я не боюсь смерти, — категорично заявил Ниимура, вздернув подбородок. — Не говори так. Уж лучше жизнь, какой бы она ни была, чем смерть, — холодно произнес Терачи. И снова это тяжелое молчание. Ке понял, что затронул болезненную тему, что было само по себе удивительно. Казалось, что этого человека невозможно было задеть, обидеть, разозлить — бесчувственная глыба льда. Но именно сейчас Шинья выглядел живым как никогда. Он был похож на плотную субстанцию, сплетенную из тонких нервных окончаний, которые искрились и переливались, как северное сияние. — Расскажи мне, — осторожно попросил Тоору, переходя на будоражащий шепот. — Зачем? — безучастно поинтересовался Шинья. — Мне нужно это услышать, чтобы понять... Тебя... Как жить с этой болью... — Ты живешь с не меньшей болью. — Моя боль иная... Я хочу понять твою. — Для того чтобы ее понять, нужно прожить мою жизнь. — Я попытаюсь ее прожить... Вместе с тобой. Я глубже обычного человека чувствую страдания других. Шинья промолчал. Подогнув колени, он сложил на них руки и положил сверху голову. Светлые волосы стекли с плеч, рассыпавшись по темным простыням. Под тонкой кожей спины напряглись мышцы, выступили острые позвонки и угловатые лопатки. Завораживающая пластика тела. Ке загипнотизировано следил за каждым вздохом, стараясь не пропустить ничего. — Мне было одиннадцать, когда меня забрали, — начал Шинья. Взгляд его вновь стал отрешенным. Он был уже не в этой реальности, поглощенный водоворотом собственных воспоминаний. — Из сотен мальчиков выбирают самых добрых, ласковых, из полноценных любящих семей, где всего один единственный ребенок. К нам пришли поздно вечером, когда мы пили чай и просто увели меня из семьи, а родители ничего не могли сделать. Я даже не знаю, где именно в Японии находился все последующие десять лет. Меня заперли в подвале, где абсолютно не было света, была лишь бетонная коробка с четырьмя мокрыми илистыми стенами, к которым было просто противно прикасаться, и влажным холодным полом. Единственным звуком, бьющим по нервам, был стук капель, падающих с потолка. Из-за него часто посещала мысль, что ты сходишь с ума, из-за этого равномерного и чавкающего звука. Как отсчет собственной жизни. Первые три дня единственными посетителями были крысы. Их писк был слышен издалека, а горящие глаза наблюдали со всех сторон. Они не давали нормально уснуть или просто сосредоточиться, постоянно кусали пальцы, будто проверяя, жив я или уже мертв и меня можно съесть. Некоторые умирают именно в эти три дня, не выдерживая этого психологического давления, голода и леденящего холода. Там я научился ориентироваться в темноте и различать едва заметные звуки. А потом меня впервые выпустили, вели по темным коридорам, таким же сырым, как и моя камера, в которой я провел последующие два года, прежде, чем меня перевели в младший корпус для обучения. Все эти два года меня приучали к лишениям и постоянной боли. Каждый день начинался с того, что меня пристегивали наручниками к цепям, свисающим с потолка, и пытали. Превращали в кусок кровоточащего мяса, ища самые уязвимые мои точки и превращая их в самые сильные. Умело держали на грани смерти, на пороге сумасшествия, не давая сделать этот шаг за грань. А я только и молился, чтобы умереть, рыдал, звал маму, умолял убить меня, избавить от этой невыносимой боли, терял сознание. А приходил в себя все в том же подвале в луже собственной крови, смешанной с застоявшейся водой, от запаха которой подкатывала тошнота, и меня выворачивало наизнанку неоднократно. Я практически не видел света и никогда не мог сказать, какое сейчас время суток, день недели, сезон, год. Потому жизнь тогда измерялась только силой боли, которую ты испытываешь. И ведь на самом деле привыкаешь к этой боли, и с каждым разом она становится сильнее. Тебя заводят за грань собственного сумасшествия все дальше, все так же, не давая сорваться и провалиться в спасительное забвение. Очень редко меня выводил на улицу мой учитель. Как собаку, которая может убежать. Только я уже не хотел никуда бежать. Мне уже было все равно. Я принял эту насмешку судьбы. Тяжелее было лишь в тот момент, когда накатывали воспоминания о детстве, но и они со временем стерлись, не осталось ничего, кроме всепоглощающей боли. Я уже думал, что хуже быть не может, но понял, что ошибался, когда меня, только мне исполнилось тринадцать, привели в небольшую комнату, и я увидел пристегнутого к цепям, к которым часто приковывали меня самого, своего отца. Он был без сознания. Мне не дали даже прикоснуться к нему. А потом в комнату вошел мой учитель. Он быстро привел моего отца в чувство. Из-за сильного стресса я практически не помнил, что там происходило. Мой отец с трудом узнал меня. Перед ним стоял грязный, замученный звереныш, на которого, в течении двух лет, устраивали охоту. На моих глазах его истерзали до смерти, пытали до тех пор, пока у него не остановилось сердце. Его крики, плач, мольбы прекратить и отпустить его и меня до сих приходят мне в кошмарах. И после этого дня жизнь моя остановилось, перед моими глазами застыло время. Я понял, что больше нет пути назад, некуда возвращаться, незачем бежать. Когда меня вели обратно, я уже не плакал, не было сил. Сидя в своей темнице я думал, что вот оно — сумасшествие, наконец пришло, ведь больше я ничего не чувствую, вместо души осталась холодная пустыня. Но я ошибался, это было только начало моего собственного ада. Через месяц меня привели в очередной подвал, сунули в руку пистолет и приказали убить того, кто стоял передо мной на коленях. И я убил. Просто нажал на курок. А это был мой учитель, человек, который медленно убивал меня все эти два года, который замучил до смерти моего отца. Только убил я не из чувства мести, а потому что мне приказали, потому что от меня хотели именно этого. Тогда я плакал в последний раз из обыкновенной жалости к себе. С тех пор я молчал, не разговаривал ни с кем на протяжении последующих двух лет, лишь иногда отвечал на важные вопросы, на которые хотели знать ответы. На следующий день меня перевели в младший корпус школы, где я должен был проходить обучение. Теперь я уже жил не в подвале, а в тесной комнате с соломенным матрасом, все так же без окна. Я стал бездушной куклой, которой управляли, как марионеткой. К постоянным испытаниям болью добавились более осмысленные занятия боевыми искусствами, стрельбы, и даже какие-то школьные предметы. Прошлое уже не имело значения, никто уже и не помнил, кем был раньше, как выглядели их друзья, родной дом или домашнее животное. Мы все были примерно на одном уровне, кто-то чуть сильнее, кто-то слабее. Если в начале обучения, в возрасте одиннадцати лет, выбирали около пятидесяти мальчиков, то к концу обучения оставалось двое-трое. Потому что это невыносимо, жить, захлебываясь собственной кровью, чувствовать только боль, видеть только железные цепи и холодное оружие, знать только то, что тебе говорят, понимать, что из тебя делают чудовище. Когда вся твоя жизнь сужается до размеров маленькой комнаты три на два, до соломенного матраса, который впивается в израненную кожу. Когда тебя избивают до полусмерти только за то, что ты сделал неправильный шаг, не так посмотрел и, не дай Бог, вышел из комнаты ночью. А потом, когда мне было семнадцать, меня вновь привели в ту же комнату, где прошло все мое детство наедине с болью и собственной кровью. И там я увидел пристегнутую все к тем же цепям женщину. Я не узнал ее сначала, уже и не помнил, кто это. Да, и мне было все равно. Сказали, что она изменщица и заслуживает сурового наказания. Почему-то в тот момент не закралась мысль, кого же она предала. Ведь я не служил никому, никому не принадлежал, а значит, меня она и не предавала. Но, без лишних вопросов, я стал показывать все свое умение в области пыток, а знал я на тот момент непозволительно много. Она кричала, харкалась кровью, умоляла прекратить. А потом, в очередной проблеск ее сознания, открыла глаза и посмотрела на меня. Конечно, я изменился до неузнаваемости, но, видимо, она почувствовала, кто я. И когда она закричала "сынок", я понял, что теперь мой мир рухнул окончательно. На протяжении нескольких часов я пытал собственную мать и даже не подозревал об этом. А все это время рядом стояли люди, которые все знали и с упоением наблюдали за проявлением моей жестокости. Я попросил дать мне пистолет. Ни у кого не возникло лишних вопросов. В моей руке оказалась привычная тяжесть оружия. Их было восемь человек в комнате. Через минуту в живых не осталось никого, кроме меня и моей матери. Я подошел к ней совсем близко. Она плакала, глядя в мои безжизненные глаза. Это было последнее, что она видела в своей жизни. Я припал к ее губам, забирая последний выдох, чтобы ее жизнь навсегда осталась во мне. Я чувствовал, как содрогнулось тело в последний раз, как ее покидала жизнь, оставаясь горячим дыханием на моих губах. Жизни во мне не осталось окончательно, когда я выходил из этой комнаты. Меня сломали в последний, третий раз. Дальше мое обучение шло как по маслу, как бы дико это не звучало. А в двадцать лет я вышел из этой школы, заменившей мне родной дом. Меня тут же взял на службу оябун. И за восемь лет я стал тем, кем являюсь сейчас. Шинья закончил это шокирующее повествование и замолчал, все так же глядя в одну точку на стене и ничего не видя. Ему не горько все это вспоминать и глаза у него абсолютно сухие. Он никогда никого не винил в своей искаженной жизни и не злился на своих учителей или на тех, кто когда-то давно подписал ему приговор, отобрав в этот список профессиональных убийц. Терачи уже и забыл, что находится в комнате не один. Повернувшись, он проследил за чистой слезой, скатившейся по щеке и разбившейся об обнаженную грудь, на которой виднелись тонкие полоски шрамов. Ке смотрел не на него, а куда-то вдаль, сквозь стены, сквозь жизнь. Шинья понял, что его сейчас лучше не трогать, поэтому он медленно встал, вышел из комнаты и направился в душ. Расслабившись под горячими струями, позволил воде смыть остатки воспоминаний. Он даже не вздрогнул, когда холодные пальцы коснулись плеч, лишь развернулся, прижимая к себе маленького вокалиста. — Как ты можешь жить с этой болью? — дрогнувшим голосом спросил он, обжигая горячим дыханием шею. — Спокойно, — пожал плечами Шинья, оставляя легкий поцелуй на мокром виске. — Не думай об этом. Не держи эту боль в себе. Она не твоя. Отпусти. — Я не могу, — сдавленно прошептал Ке. Его голос за шумом воды был едва слышен. — Отпусти, — прорычал Терачи, сильно сжимая плечи мужчины. Тот в ответ лишь покачал головой, находясь не совсем во вменяемом состоянии. Его тело мелко содрогалось, а плечи вздрагивали. Он был прав, говоря, что воспринимает чужую боль глубже других людей. И сейчас она захватывала его, утягивала с собой на дно. А он не боролся, даже не понимал, о чем просит его Шинья, толком не слышал его голоса. Глаза стали постепенно закатываться. Терачи грубо схватил его за подбородок, заглядывая в глаза и не видя там ничего, кроме холодной бездны. Не придумав ничего лучше, он впился в мягкие губы поцелуем. Грубо, сильно, глубоко. До боли сминая пальцами его кожу, стараясь достучаться до его сознания хоть так. С болью Шинья обращался хорошо и знал, как оставить человека на уровне своего сознания. Кусая пухлые губы, он вжимал сильное тело в холодную мокрую стену. Оторвавшись на мгновение, он подбородком оттолкнул от себя голову Ке, которая безвольно откинулась назад, врезавшись в кафель, и тогда Шинья увидел в глазах отклик, промелькнувший проблеск. Он снова поцеловал его и почувствовал слабый ответ истерзанных губ. Под напряженными пальцам двинулись мышцы чужого тела. В этот момент Терачи подхватил легкое тело за бедра, поднимая по стене вверх, и без подготовки ворвался в него. Ке вскрикнул и протяжно застонал, закинув голову назад и снова ударившись о кафельную стену, окончательно приходя в себя. Подрагивающие руки легли на сильные плечи, а ноги оплели тонкую талию. Тоору снова чувствовал этот мир: холод стены, ласковую воду, испепеляющий огонь внутри, Шинью в себе и рядом с собой, совсем близко. Сразу набирая бешеный темп, Терачи входил в него до упора и выходил почти до конца, причиняя боль, но ею он сжигал воспоминания, которые неосторожно вылил на впечатлительного вокалиста. Кусая гладкую кожу, он наслаждался тихими стонами, тонувшими в шуме напора. Капли воды падали на чувствительные участки, заставляя подрагивать и увеличивать темп, ощущая, как короткие ногти все глубже впиваются в плечи, буквально раздирая их, а стоны становятся все громче и продолжительный. Перехватив удобнее съезжающее тело, он поменял угол вхождения, и Ке сильно прогнулся в спине, громко закричав от наслаждения и подавившись водой, попавшей в открытый рот. Шинья зацепил простату и теперь сосредоточенно входил именно под этим углом, слыша стоны все громче и развратнее. Уже с трудом балансируя на скользком полу душевой кабинки, он двинулся последний раз и, протяжно застонав, уткнулся лбом в грудь вокалиста. Длинные пальцы запутались в его волосах, заставляя откинуть голову. Влажные губы накрыли его собственные, даря нежный поцелуй. Для Шиньи это все было в новинку. Не секс в душе, а то, что он открылся человеку. Никому никогда он не рассказывал подробности своей биографии. Все, с кем он близко общался, и так знали о нем все, а остальным не следовало слышать подобного. Он сам не знал, зачем все рассказал Ке. Да, что уж там, Шинья даже не мог сказать, зачем сегодня пришел к вокалисту и снова занимался с ним сексом. А тот и не спросил, просто отдался целиком, без остатка. Какие-то поистине странные у них отношения — непонятные никому, включая их самих. Сейчас, стоя в коридоре квартиры вокалиста, Шинья впервые не знал, что сказать. Он вообще привык молчать и, когда не знал, что произнести, просто молча уходил. Но сейчас он не мог просто так развернуться и закрыть за собой дверь, поэтому в нерешительности стоял практически на пороге, потупив взгляд. Ке находился совсем рядом, тоже не поднимая головы и, казалось, уйдя глубоко в свои мысли. Но в какой-то момент он поднял голову и сделал еще шаг к убийце. Приложив руку к его груди, он прислушался к биению чужого сердца. — Мы еще встретимся, я знаю, — прошептал он и легко коснулся его губ. Шинья только кивнул и вышел, не закрывая за собой дверь. Они не прощались. *** Dir en Grey — Higeki Ha Mabuta Wo Oroshita Yasashiki Utsu Niikura Kaoru Каору устало посмотрел на часы. Для него одиннадцать часов вечера можно было считать детским временем, еще можно попробовать дописать музыку к песне, правда, ему определенно не нравилось то, что получается. Звонок в дверь в столь поздний час заставил вздрогнуть и поднять удивленный взгляд. Никто не напрашивался сегодня в гости. Пусть друзья и любили заваливаться без предупреждения, все же, даже для них было поздновато. Поднявшись и потянувшись, Каору пошел открывать. Не имея привычки спрашивать, кто же стоит за порогом, он дернул дверь на себя, так и застыв, судорожно сжимая металлическую ручку. Опираясь вытянутой рукой на стену, в подъезде стоял Дай, немного взлохмаченный и запыхавшийся, с кругами под глазами, но это был он. Ниикура открыл рот, намереваясь что-то сказать, но тут же его закрыл, понимая, что ничего членораздельного произнести не сможет. Дайске тоже не спешил заводить диалог, молча изучая хозяина квартиры в безразмерной футболке и спортивных штанах, в строгих прямоугольных очках и с растерянным лицом, обрамленным волной густых волос. — Можно... — "я войду" Дай проглотил, издав вместо этого нечленораздельный звук, и кивнул в сторону квартиры. Каору сделал шаг назад, вспотевшая ладонь соскользнула с металлической ручки, и он, потеряв равновесие, несильно стукнулся головой об угол двери, но даже не заметив этого, продолжая во все глаза смотреть на гостя. Андо неуверенно вошел в квартиру и огляделся, хотя в темной прихожей мало что можно было рассмотреть. Сзади хлопнула входная дверь, и хозяин дома привычно шмыгнул носом. Он никак не ожидал увидеть еще хотя бы раз Дайске, хоть и отчаянно надеялся, что такой шанс выпадет. До сих пор смс, полученное после тяжелого прощания, рвало ему душу на части. Он окончательно запутался в собственных представлениях о том, кто же такой Дайске Андо. Боялся узнать от кого-то постороннего, для себя твердо решив, что, если не скажет сам Дайске, он так и останется в неведении. Но их последний разговор растоптал тусклый свет надежды на то, что, возможно, он поймет, что за человек заставляет его пульс зашкаливать, а сердце — биться быстрее. А это нестерпимое желание увидеть, как удушающая петля, затягивающаяся на шее. И сейчас он стоит посреди его прихожей: живой, настоящий, такой необходимый... — Что-то случилось? — прохрипел Каору и сам удивился тому, что спросил. — Я пришел поговорить, — тихо ответил гость и повернулся к музыканту лицом. Их горящие взгляды пересеклись в полутемной прихожей, сплелись, как две неразделимые половинки. Каору вздрогнул, чувствуя, как ласковый взгляд обнимает его, едва касаясь кожи. Судорожно вздохнув, Ниикура, ни о чем больше не задумываясь, кинулся на Дая, едва не сбив его с ног, и впился в губы поцелуем, ощущая, как сильные руки сошлись на его спине, прижимая к груди, давая почувствовать гулко бьющееся сердце. Дыхание сбилось, как только он ворвался в горячий рот, скользнув языком по зубам Дайске. Нетерпеливо стащил куртку с плеч мужчины, откинув ее на пол и тут же наступив на нее. С абсолютным отсутствием какой-либо ориентации в собственной квартире, Каору подтолкнул Андо туда, где, как он полагал, должна была быть спальня. Но Дай, споткнувшись о обувь, упал на полку и скрылся под ворохом верхней одежды. Послышался хруст дерева, и многочисленная обувь посыпалась на Андо. Но он даже не заметил этого, сильно сжимая рельефные бедра Каору, упавшего за ним следом и пытавшегося найти лицо мужчины сквозь невероятное количество собственных курток, пальто и ветровок. Не выдержав, он потянул Дая за рубашку, жадно впившись в раскрывшиеся навстречу губы и пытаясь одновременно расстегнуть маленькие пуговицы, которые выскальзывали из влажных пальцев. Зарычав сквозь непрерывающийся бешеный поцелуй, он рванул рубашку в разные стороны. Хрустнула ткань, наполовину оголив накаченную грудь. Каору дернул Дая за волосы, заставляя запрокинуть голову, и прошелся губами по изгибу шеи, спускаясь ниже. Язык наткнулся на ворот так и не разодранной до конца рубашки. С сожалением оторвавшись от сладкой кожи, он разорвал оставшуюся часть, усаживаясь на ноги Андо и вновь роняя его на поломанную обувную полку. Нависнув над обнаженной грудью, он втянул губами сосок, сильно прикусив его и с наслаждением услышав глухой стон. Длинные пальцы Дая впились в ткань футболки на плечах Каору, начиная стягивать ее. Но Ниикура упрямо не давал ее снять, буквально присосавшись к груди мужчины и не желая отрываться, рыча от злости и хрипя, когда ворот футболки уперся в горло. Дайске, видимо, не устраивала столь неудобная поза. Грубо толкнув Каору в грудь, от чего тот вывалился из шифоньера и упал на спину, ударившись головой о тумбочку, но проигнорировав звездочки перед глазами. В следующую секунду он уже задыхался от веса тела Андо и ощущения его пылающих губ на своей коже. Тихо охнув, он выгнулся, закусив губу. Пальцы подцепили края его безразмерной футболки и вновь попытались стащить через голову. На какое-то время от глаз Каору скрылось пылающее лицо Дая. Не желая этого прерывать, он попытался вылезти из футболки быстрее, но лишь запутался. Не выдержав, Дай рванул ее, порвав без какого-либо труда, и нетерпеливо стянул с плеч. Каору уже нервно дергал пряжку ремня с такой силой, что Андо чуть не повалился на него всем телом. Он задыхался от нехватки кислорода. Единственным воздухом для него сейчас был Каору, и он вновь потянулся к влажным губам, мешая тому справиться с его молнией. Хватая ртом и зубами мягкие губы, он оставлял на них синеватые следы, исследуя руками все тело. Сжимал член через ткань спортивных штанов, от чего гитарист податливо прогибался в спине и все сильнее разводил ноги, в конце концов, обхватив ими талию Дая, двинув бедрами вперед, вызывая болезненное трение плоти о ткань, от чего Андо шумно втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы и сам ударился головой о все ту же тумбочку. Находиться и дальше в тесной прихожей было опасно для их жизней. Поэтому Каору, оттолкнув Дайске, с трудом поднялся на ноги и, было направился в сторону спальни, как прогнулся в спине, чуть не упав на колени, и зашипел от боли. Дай рванул его за волосы назад, прижав лицом к стенке. Шею обожгло горячее дыхание, а зубы сошлись на нежной коже. Упершись ладонями в стену, музыкант царапнул ногтями дубовые панели и запрокинул голову, протяжно застонав. Запустив руку ему в штаны, Андо провел по всей длине возбужденного члена, вызвав очередной стон и наслаждаясь дрожью тела, горящего от нетерпения. Блаженство длилось недолго, Дай убрал руку и рывком развернул мужчину лицом к себе, прижимая к стене очередным страстным поцелуем. Каору стянул все, что осталось от рубашки, откинув в общую кучу испорченных вещей. Разорвав их тесный контакт, он за ремень штанов потянул Дайске за собой в спальню, падая в ворох шелковых простыней. Здесь было светлее, лунные лучи скользили по темному постельному белью, путаясь в складках и попадая на кожу. Андо жадно осматривал едва видные узоры татуировок, которые его всегда восхищали. Не удержавшись, он провел языком по черепу на правой стороне груди, чувствуя, как изящные пальцы путаются в его волосах. Целуя каждый сантиметр тела, Дай скользил ладонями по бедрам, постепенно стягивая штаны, пока они совсем не сползли на пол. Опустившись поцелуями ниже, он скользнул по внутренней стороне бедра, вызвав протяжный стон, сорвавшийся с обкусанных губ, алеющих в слабом лунном свете. Бегло целуя нежную кожу, он медленно обхватил пульсирующий член. Тело под его руками прогнулось, толкнувшись глубже. Пара движений и Каору резко отстранил Дайске. В ответ на вопросительный взгляд, он потянул его на себя, обнимая за шею. А потом неожиданно выскользнул из объятий, в одно мгновение оказавшись сзади опешившего убийцы. Горячие губы прошлись по выпирающим позвонкам, будто пересчитывая их. На мгновение он остановился, вспомнив, что смазка, как назло, была в гостиной. Идти туда он категорически не хотел, все еще боясь, что человек перед ним — лишь видение, плод его больной фантазии. И это не его дрожь он ощущает сейчас, не его стоны ласкают слух, не в его волосах путаются пальцы. Руки Дайске предательски подогнулись, грозясь не выдержать вес тела, когда он почувствовал проникновение скользкого языка, коим находчивый Каору решил заменить смазку. Задыхаясь от наслаждения, охвативщего его мощной волной, он хватал ртом воздух, сминал длинными пальцами тонкие простыни до хруста суставов. А потом зарычал, чувствуя горячую плоть в себе. Их стоны перемешались под бешеный темп, заданный Ниикурой, который буквально вбивался в податливое тело, не замечая, что напряженные руки любовника держат его из последних сил. Не видя бешеного блеска в глазах, который прожигал дыры в стенах и плавил ковер. Он лишь чувствовал упоительную узость, от которой волны наслаждения захлестывали с головой. Он сходил с ума от влаги и жаркого нутра, срываясь на громкие стоны. Он все увеличивал темп, боясь, что не успеет. Только что не успеет — сам он не знал, продолжая буквально прибивать к кровати Дайске, находившегося в наркотическом экстазе. Его руки скользили по влажным бедрам, цепляясь за них ногтями и оставляя неглубокие борозды. Звук соприкасающихся мокрых тел переплетался с громкой музыкой их страсти, возносясь к потолку и рассыпаясь над головами золотым дождем. Протяжно застонав, Каору в изнеможении повалился на спину Дая, чувствуя, что ноги уже не держат. И только сейчас он понял, что Дай все еще был возбужден, сам того не замечая. С усилием уронив мужчину на кровать, Ниикура заставил его перевернуться и губами умело довел его до оргазма, заставляя биться в агонии и выгибаться на влажных простынях, впитавших их пары страсти. Dir en Grey — Namamekashiki Ansoku, Tamerai ni Hohoemi Уже много позже они лежали, вальяжно раскинувшись на постели и курили, выпуская сизый дым в потолок. Дай внимательно разглядывал профиль Каору, расположившегося на его животе и еле заметно улыбался, сам не зная почему. Он вообще сейчас мало что понимал. Еще неделю назад жизнь его была четко распланированным графиком, где не было места чувствам, размышлениям, ярким эмоциям. А сейчас он лежит на одной кровати с человеком, о котором раньше только отголосками сознания думал и мечтал. И как же сильно Каору перевернул всю его жизнь, при этом ничего и не делая. Он просто заставил его чувствовать, сам того не понимая. Ведь именно необъяснимый порыв — эмоции — привели его на порог дома гитариста. Никому и никогда Дайске не хотел рассказать, кто же он на самом деле. И больше всего на свете боялся, что Каору его не поймет, испугается, оттолкнет. Тогда жизнь снова станет банальным существованием с отголосками радости на задворках души. Они оба вздрогнули, когда в дверь кто-то позвонил. Очередной неожиданный гость в столь поздний час. Но сейчас Каору думал, что удивится, только если на пороге дома будет стоять как минимум император Японии. Он не угадал — это был не император, но челюсть у Ниикуры все равно отвисла. Ему было сложно самому себе ответить на вопрос, что за человек перед ним стоит. Черное короткое каре, яркий макияж, надменное выражение лица. Тонкий торс, обтянутый белоснежным корсетом с непонятными погонами, короткая светлая юбка, белые чулки на длинных стройных ногах и высоченные сапоги на удобном каблуке. — Мне нужен Дай, — холодно произнес человек, определенно мужским голосом. Нет, в мире вижуал-кей Каору повидал немало и сам в молодости выглядел соблазнительнее любой девушки, но в час ночи встретить такое на пороге своего дома! Он даже не сразу сообразил, что мужчина произнес и, лишь через несколько мгновений, переспросил: — Чего? Тошия не стал повторять. Властно отодвинув хозяина квартиры рукой, он нагло прошел в квартиру, не удосужившись разуться. — Где Дай? — повторил он. — Кто такой Дай? — все не мог сообразить Ниикура, даже забыв возмутиться столь вопиющим поведением незнакомца. Из спальни донесся шорох. Тошия вскинул голову, будто принюхиваясь, и быстрым шагом направился именно туда, бесцеремонно ворвавшись в комнату. — Тошимаса? — удивленно воскликнул Дайске, увидев гостя. Каору следом вошел в свою спальню, наблюдая за происходящим. — Что происходит? — недовольно поинтересовался он, сложив руки на груди. — Дайске, ты его знаешь? — Да, — кивнул тот. — Это мой брат. Тошия. Официального представления не получилось, потому что хладнокровный Тошия даже внимания на Каору не обратил, не сводя серьезного взгляда с брата. — Дай, Рука отправил за тобой Хитсуги, — сразу выложил Тошия. Андо замер, приподнявшись на кровати, и нахмурился. — Что значит за мной? — уточнил он. — За ним, — Тошия кивнул на Каору, который всем своим видом выражал недовольство происходящим. — Откуда ты знаешь? — торопливо спросил брат, быстро натягивая узкие джинсы. — Слышал, как Рука отдавал при... Тошия резко замолк. Что произошло дальше, Ниикура уловил с трудом. Мужчина плавно развернулся, пригибаясь и отскакивая на метр в сторону, приседая в боевую позу. В его пальцах мелькнули сюрикэн, хищно блеснув в сиянии луны. Дай непонятно откуда выхватил пистолет, направляя его в голову Каору. Все внутри похолодело от страха, когда он увидел буквально в паре метров от себя зияющую бездну дула. А в следующее мгновение волосы на затылке встали дыбом, когда он услышал тихий щелчок, снятого с предохранителя оружия. Кто-то приставил пистолет к его затылку, и, видимо, Дайске целился именно в него. А Каору боялся даже вздохнуть, не то что повернуть голову, чтобы взглянуть на лицо этого человека. Шок не спешил сменяться паникой. Как-то резко стало наплевать на собственную жизнь, когда он неожиданно до конца осознал, кто же такой Дайске Андо. Его завораживающая грация хищника, то, как он держал оружие, будто оно было продолжением руки. И этот взгляд — холодный расчет и никаких эмоций. Перед ним стоял профессионал. Убийца. А Тошия. Эта боевая стойка, оружие ниндзя и тот же взгляд. Что удивительно, его нелепая одежда в обычной жизни, сейчас смотрелась идеально. И ему определенно не мешала короткая юбка или высокие сапоги на платформе. Завораживающее зрелище. Но, черт подери, что это за голливудский фильм. Откуда они? Что они делают? И почему к его голове сейчас приставлен пистолет. Голова моментально разболелась от миллиона вопросов и отсутствия хотя бы одного вменяемого ответа, а в глазах на мгновение потемнело. — Уходи, Хитсуги, — ледяным тоном произнес Дайске, заставив вздрогнуть. — Это приказ, — ответил низкий мужской голос сзади. — Ты прекрасно знаешь, из-за чего он отдал его, — сказал Андо. — Меня это не касается, — отрезал Хитсуги, прищурившись. — Ты же понимаешь, что, если выстрелишь, то живым отсюда не уйдешь. — Я выполню задание. — И оставишь Руку без твоего присмотра, — продолжать гнуть свою линию Дай. Казалось, что Хитсуги дрогнул, на мгновение задумавшись. И Дайске воспользовался этой секундой, сделав пару шагов к Каору. Икари это заметил и холодное дуло, запутавшись в темных волосах, уткнулось прямо в затылок. — Не вздумай, Дай, — холодно произнес Хитсуги. Тот замер, не сделав следующего шага. Тошия, казалось, застыл в одной позе, не сводя внимательного взгляда с того, кто стоял сзади Ниикуры. Создавалось впечатление, что он абсолютно не напрягается и не думает о ситуации. Каору на мгновение подумал, что это потому, что он запросто может одним движением выбить оружие из рук убийцы, но почему-то не спешит этого делать, лишь наблюдает. И только эта мысль успела проскользнуть в голове, как Тошия, едва заметно двинув запястьем, спустил с пальцев сюрикэн. Бесшумно тот пролетел разделяющее их расстояние, стремительно разрезая воздух. И одновременно с этим, Дайске дернул Каору за руку на себя. Тот, как тряпичная кукла, повалился в крепкие объятия. Раздался приглушенный выстрел, что-то просвистело мимо виска, утонув в многочисленных темных простынях. И тут же Ниикура упал на пол, больше не чувствуя опоры в виде сильных рук. Когда он повернул голову, привалившись к стене, то так и застыл, раскрыв рот. Дай молниеносно подскочил к нападавшему, сильно толкнув рукой в грудь. Блондин врезался в стену с такой силой, что, казалось, она треснула. Ему в лоб уперлось дуло пистолета. Каору уловил какие-то детали внешности убийцы: устрашающее количество пирсинга, черные большие глаза, пылающие яростью, резкие черты лица. Но в следующее мгновение, Икари дернул головой, уходя от прямого выстрела, которого Андо так и не совершил. Вцепившись пальцами в волосы Дая, которые тот успел перехватить, он, однако, умудрился приложить его лицом об стену. На обои брызнула алая кровь, заискрившись в свете луны. Дайске даже не заметил этого. Грациозно выгнувшись, он ловко схватил запястье Хитсуги, грубо его заламывая и хорошенько стукнув подбородком о стоящий рядом комод. Тот пнул его под колено, отскакивая на расстояние и сплевывая кровавый сгусток прямо на пол. Ринувшись на противника, Дайске со всей силы съездил кулаком ему по лицу. Голова блондина откинулась, а светлые пряди прилипли к окровавленным губам. Но Хитсуги даже не пошатнулся. Молниеносно он выбил оружие из руки убийцы. Серебристый пистолет взлетел к потолку и упал на длинный ворс ковра. Исподлобья взглянув на Икари, Андо ударил ногой в живот, впечатав мужчину в стену, развернувшись, он скользнул ею же по челюсти, которая странно хрустнула. Все это происходило с невероятной скоростью. Каору испуганно смотрел за завораживающей дракой обученных людей, больше похожей на убийственный танец. От шока он не мог вымолвить ни слова. Мужчины двигались по комнате, как две размытые тени, под треск ломаемой мебели и хруст разрываемых вещей. Неожиданно Ниикура понял, что рядом с ним застыл Тошия, наблюдая за схваткой. — Останови их, — в ужасе прошептал музыкант, когда Хитсуги в очередной раз приложил Дайске головой об кровать. — Дай сам справится, — равнодушно ответил тот. — Почему? — только и смог спросить Каору, чуть не вскрикнув от очередного сильного удара. — Мой брат сильнее, и они оба это понимают. И в это момент, Андо перехватил инициативу. Вновь заломив руку Икари, он со всей силы приложил его о бортик кровати, а потом еще раз, одновременно заламывая вторую руку. Надавив коленом на позвоночник, он заставил его рухнуть на колени, зашипев от боли, а потом придавил к полу. Сжав одной рукой оба запястья, он схватил блондина за волосы и ударил его голову об пол, испачкав ковер кровью. Потом еще раз и еще. Казалось, что он уже не отдает отчета своим действиям, следуя лишь одному инстинкту — убить! — Дайске, прекрати! — закричал Каору, не замечая, как слезы стекают по его горящим щекам. Это привело Андо в чувства, он отпустил волосы противника, и тот безвольно уронил голову на ковер, тяжело дыша. — Ты не приходил сюда, — зашипел Дай над ухом Хитсуги. От его голоса Каору содрогнулся, слыша подобные интонации впервые. — Ты следил за мной, но я пошел не к нему, а в бар. Ты просидел у входа пару часов, пока не убедился, что я пьян и к Каору не собираюсь. Убивать его смысла не было, потому что Руке я не изменял. И только попробуй вернуться сюда вновь. Я убью тебя голыми руками. Ты меня понял? В ответ Икари промолчал, хрипло выдыхая. — Ты понял меня? — яростно прорычал Дайске и снова приложил его голову об пол. — Иди к черту, Дай, — прохрипел Хитсуги. Видимо, этот ответ полностью устроил убийцу, потому что он поднялся с распластанного под ним тела и, неожиданно для Каору, подал ему руку. Помощь Икари не принял, встав самостоятельно и поправив порванную местами рубашку. — И что ты в нем нашел? — фыркнул Хитсуги, кивнув в сторону сжавшегося в углу гитариста. — Он не чета Господину. — Вот, и спи со своим Господином, — прошипел Андо, поднимая свое оружие. — Мы не имеем права на любовь, — холодно произнес Икари. — Повторяй это себе почаще, когда смотришь на Руку, — грубо ответил Дай. — Проваливай. Хитсуги смерил убийцу презрительным взглядом и, не говоря больше ни слова, вышел из квартиры, растворившись в темноте подъезда. Дай посмотрел ему вслед, а потом перевел взгляд на брата, как бы прося проследить. Конечно, он был уверен, что Икари больше не сунется к Каору, не потому что боялся Дая или не выполнил прямой приказ Руки, а потому что действительно не видел смысла в этой смерти. Его больше беспокоила безопасность его босса, а Ниикура ей никак не угрожал. Но Тошия кивнул и исчез следом, бросив на прощание: "Не задерживайся". Дай тяжело вздохнул и угрюмо посмотрел на хозяина квартиры. Сделав к нему шаг, он вынужден был остановиться, услышав вопль: — Не подходи ко мне! Сердце разлетелось на миллиарды острых осколков. — Као... — Я не хочу ничего слышать, — замотал головой Ниикура. Дай все же подошел в нему, опускаясь рядом на колени и попытавшись обнять обнаженное тело, замотанное в огромную простынь. Но гитарист не дал этого сделать, оттолкнув руки. Только сейчас Андо заметил свои сбитые костяшки пальцев с брызгами крови на коже. Впервые в жизни ему стало противно из-за того, что он делает. — Теперь понимаешь, почему я молчал, — скорее констатировал факт, нежели спросил он, опуская голову. — Зачем ты пришел сегодня? — выкрикнул Каору. — Лучше бы ты исчез из моей жизни вместе с тем звонком! Я не хочу ничего знать, не хочу слышать твоего голоса. Убирайся! Убирайся! Он захлебывался собственными рыданиями. По щекам беспрестанно стекали слезы. Картинки прошлого всплывали перед глазами. Он слишком хорошо знал, кто такой Дайске Андо. Не нужно было ему ничего объяснять. Однажды, он услышал историю воспитания подобных ему. А через неделю получил мертвое тело рассказчика. А сейчас он просто боялся. Испугался. Не хотел вновь слышать эту душераздирающую историю, как ломали жизнь маленького мальчика. Потому что за это его могли убить. Его — Дайске. А Каору этого не хотел. Пусть лучше молчит. Уйдет сейчас навсегда! Исчезнет из его жизни! Но будет жить. Своей искалеченной жизнью, но будет жить. Будет дышать. И он не увидит его искалеченного трупа в черном целлофане в металлической ячейке морга. Ниикура не вынесет этого еще раз. Не переживет. На этот раз его сердце тоже остановится. — Посмотри на меня, Као, — в отчаяние прошептал Дай, обхватывая пальцами подбородок, размазывая по нему кровь, заставляя смотреть на свое лицо. Его черные глаза поблескивали каплями слез и полыхали от бесконечной боли души. — Уходи, — прорыдал тот, слабо отталкивая от себя мужчину. — Уходи, Дайске, умоляю... — Я ведь уйду навсегда, — впервые за последние пятнадцать лет Даю захотелось расплакаться. Но, видимо, он уже разучился, потому что глаза оставались обжигающе сухими, только что-то внутри, опутанное колючей проволокой, сжималось от острых шипов, безжалостно проникающих все глубже. Каору лишь кивнул, вновь срываясь на рыдания. С трудом заставив себя подняться, Дай, пошатываясь, поплелся в сторону выхода из комнаты. Он не обернулся ни разу, хотя отчаянно хотел этого, чтобы сохранить в памяти образ мужчины, которого он боготворил и... И любил. Он действительно любил его и готов был кричать об этом, только сил даже на шепот не было. Замерев на пороге, будто наткнувшись на невидимую стену, он заставил себя тихо прошептать, но музыкант его услышал: — Прощай, Као, — слов "я люблю тебя", он так и не заставил себя произнести, чувствуя, что это лишнее. Зачем, если уже ничего нельзя было изменить. Острым клинком эти слова ворвались в обнаженную грудь, грубо распоров сердце гитариста, оставив там зияющую дыру. Отчаянно хотелось сорваться, догнать и не дать уйти. Но он давно научился владеть собой и буквально приказал себе сидеть на месте. Потому что твердо был уверен, что таким образом защищает любимого человека. Дай медленно растворился в сиянии ночи, понимая, что бросил свое сердце на пороге этой квартиры. Вряд ли его кто-то поднимет, оно никому не нужно, самому Дайске и подавно. В наступающей войне чувства — лишнее, особенно, если некому их подарить. Он снова стал хладнокровным убийцей, лучшим в своем роде. И последующие два года с блеском выходил из любых стычек, подтверждая, что равных ему нет, в мастерстве убивать. Он никогда не забывал о Ниикуре Каору, краем глаза следя за его жизнью и незримой тенью охраняя. Андо думал, что разлюбил этого человека, а следит за ним по привычке, из-за слабых отголосков старых чувств. Время вылечило его. Он был в этом уверен, пока не столкнулся с ним вновь. Над сгустившимися тучами, опутавшими удушливым коконом всю Японию, вовсю ревел ураган, бушевала смертоносная стихия, сметая все на своем пути, не щадя живых и засыпая останки тел умерших. Якудза не знают пощады, их война продолжается веками, с каждым разом грозясь развалить мирную Японию. И эта не исключение. Свирепствующий вихрь, под названием "сэнсо", проносился по мирным городам, разрушая и сравнивая с землей. А хладнокровные убийцы скрывались в развалинах чужих домов, сливаясь с тенями смерти, и отнимали жизни у всех, на кого указывал перст кумитё. Их жизнь текла в привычном русле... Два года, а потом все изменилось. Слабый луч надежды рассыпался над грозовыми тучами, пронзая темные облака и рассыпая золотой дождь надежды.