После стольких лет

      — Я люблю тебя, Юрий. Это было первое, что услышал Плисецкий, сойдя с катка. Он даже не сразу понял, что это значит, и поэтому просто непонимающие смотрел прямо на Отабека несколько секунд. Тот поежился. Оба потеряли счет времени за стеной нахлынувших эмоций, которые оба пытались сдержать в себе. Один — с того момента, как понял, что все-таки означают эти слова, другой — как только расплакался на льду. — А… — выдавил из себя Юрий, пытаясь прервать это неловкое молчание — Я… — Что? — Алтын оживился, потому что ему наконец удалось взять себя в руки. — Не понимаю. — Что не понимаешь? — растерялся. — Ничего. Изящная белая рука застыла на золотой медали, прижимая ее к груди, и Юрий даже забыл, что его челка, всегда так привычно закрывающая пол лица, собрана в хвост, и что она не прикроет его покрасневших щек сейчас. Воинский взгляд опустился в пол, — слезы наворачивались на глаза. Алтын вдруг осознал, чего наговорил, и самое главное кому. После стольких лет он наконец решился, но не подумал, что может спугнуть Юрия и потерять его навсегда. Отабек первый раз кому-либо говорил подобное, и поэтому совершенно не знал, как нужно было подбирать правильный момент и что сказать дальше. Тот миг, когда он увидел внезапно расплакавшегося Юрия, выбил его из колеи. Это было совершенно несвойственно Отабеку, но он захотел поддержать его. А вместо простого «Ты как? Все нормально? Я рад за тебя» с губ слетело предательское «Я люблю тебя, Юрий». ***       Сначала я вообще не понял, что это значит. А он стоял, как вкопанный, и следил за малейшими изменениями на моем лице. Видно было, что беспокоился. Я почувствовал, как кровь приливает к лицу. Улыбаюсь, чувствуя, как болят отвыкшие от этого губы, чтобы спасти его из этой неловкой ситуации. Прижимаю золото к груди, все еще тихо радуясь победе. И чувствую, как по щекам струятся слезы. — Бека, — первый раз его так называю — я... Мой первый друг оказался влюбленным в меня, и я усмехнулся своим мыслям. Не смотря на это, я подошел к нему, обнял и уткнулся заплаканной мордой в плечо. Столько адского труда ради золота. Мне не хотелось, чтобы он видел эти слезы. Я уже не соображал, что делаю — руки сами прижали казаха к себе. «У Юрия Плисецкого незабываемые глаза воина» — это все еще вертелось в моей уставшей голове, и что-то мне не хотелось разрушать это его представление. Пусть будет хоть один человек, который так считает. Хотя бы один. Наверное, Бека сейчас чувствует то же самое, что и я, когда Виктор обнял меня. И вдруг с ужасом понимаю, что стал похож на него. — Я, вроде, тоже. Так! Стоп. Что я, черт подери, несу? Что на меня нашло? Почему я обнимаю его вот так внезапно? — Тоже люблю. Все таки я сказал это. Честно говоря, я не очень понимал, что значит по-настоящему любить человека. Я не узнал на практике, что такое Эрос. Но что-то мне подсказывает, что любовь к пушистым наглым созданиям от любви к человеку немного различается. И что-то мне опять-таки подсказывает, что это мягкое ощущение в груди, появляющееся как только я еще сильней прижимаюсь к плечу Отабека, действительно любовь. Но вот только это было, скорее, Агапе. Это чувство было похоже на привязанность к Дедушке, но я сразу и не приметил сходства. В конце концов, Деда всю жизнь был рядом со мной, он — родное. А Бека — у меня что-то в груди защемило — нет, хотя я никогда бы не сказал такое вслух, просто потому, что язык бы не повернулся. Это прозвучало бы жестоко. Не хотелось думать об этом. Тихие всхлипы переросли в еле сдерживаемые рыдания… Да и с того момента, как я обнял Отабека, он подозрительно долго молчит. Снова не знает, что сказать? Блять, хотел спасти его, а сам загнал в еще больший тупик. У него сердце часто бьется, и я уже хочу сказать что-то, но вдруг вижу вдали довольные физиономии Кацудона и Виктора, еле оторвавшиеся от журналистов, чтобы потешить свое любопытство и поглазеть на нас. Кацуки удивленно таращится, Никифоров лыбится. Нехотя отстраняюсь от теплого плеча друга (?), и только сейчас замечаю, что все это время его руки поглаживали меня по голове, видимо, пытаясь успокоить. Опять смотрю ему в глаза. Я выплакался и часто моргаю, потому что чувствую неприятную сухость в глазах. Он непонимающе смотрит на меня, весь красный, словно искрится счастьем. Вдруг стало холодно и неуютно, хотелось снова прильнуть к нему, но это выглядело бы странно. Пока к Якову и Лилии пристают с расспросами, пользуясь случаем хватаю совершенно растерянного казаха за рукав и тащу к выходу, скрываясь из поля видимости двух любопытных морд. И снова улыбаюсь. Потому что я получил еще одно золото.