Жизнь - это борьба

Я поспешно оправила тунику, рывком поддернула шароваро-подобные бриджи и вылетела из комнаты. Сегодня Уруюки вышел из искусственной комы. Клон Шизуне явился в наш дом утром буквально с восходом солнца и принес весьма радостную весть: глава семейства пришел в себя, и в часы посещения его можно будет проведать. Дождаться назначенного времени было сложно, на тренировке с Кокуро-саном кунаи валились из рук, а пропущенные удары с завидным постоянством прилетали в ноги и живот. Харуко-сенсей оказался куда упрямее своего молодого коллеги и продержал меня на медитативных тренировках дольше обычного на целых полчаса, а в тренировках по нииндзюцу загнал до состояния почти полного опустошения чакровых резервов. Пришла в себя я только благодаря Хаюми-сан, которая поделилась со мной чакрой, видя, что к моменту посещения отца я вряд ли оправлюсь сама. И вот, ровно в два часа дня мы открыли, наконец, дверь в больничную палату. Стерильность помещения действовала на нервы, светлые тона и убойный запах медикаментов прибавляли головную боль, и на секунду я с чрезмерной веселостью задумалась о том, что и сама являюсь настоящим микробом: с чего бы мне тогда становилось так плохо от окружающих условий? Уруюки лежал на прежнем месте, в этот раз без бинтов, но тесно опутанный всевозможными трубочками и проводками. Рядом пищали два неизвестных мне прибора. Отец выглядел скверно, питание витаминными капельницами не пошли ему на пользу. За какие-то три недели пребывания в больнице он стал похож на скелет, туго обтянутый кожей, и это вызывало трусливую оторопь. А еще пугала его тотальная безволосость. Не то чтобы без своих шикарных блондинистых косм он стал мне менее дорог, но глядеть на зеркально бликующую лысину мужчины было непривычно. Жутковато. С такими вот голыми черепами в нашем мире дохаживали свое больные раком люди. — Привет, — тихо позвал он, делая сомнительную попытку подтянуться на руках и приподнять тело повыше на подушки. Хаюми ворохнулась на помощь, но у главы клана стало такое жесткое лицо, что женщина остановилась на полпути и только жалостливо огладила ставшее угловатым мужское плечо. — Восстановление сделало меня таким беспомощным, — с плохо скрытым раздражением признал Уруюки, оставляя попытки приподняться и возвращая свой лазурный взгляд на мое лицо. — Даже не поприветствуешь отца? В хриплом мужском голосе послышалось такое разочарование и прорва боли, что голос окончательно пропал, а горло задергалось в начальных попытках плача. Я до боли закусила губу, сделала несколько неловких шагов и замерла, судорожно замотав головой. А потом, словно подстреленная кем-то, рухнула на худое обнаженное тело человека, ставшего мне отцом. И зашлась в судорожных рыданиях, да таких задушевных, что мои подвывания, поди, слышала вся больница. Уруюки только неловко гладил меня по спине да приговаривал что-то успокаивающее враз повеселевшим голосом. Но чем больше он старался утешить меня, тем пуще я расходилась в плаче, по итогу перейдя на один, беспрерывный вой. Такое откровенное нарушение порядка мне уже попросту не смогли простить, а потому вскоре в палате шумно хлопнула дверь, а плечо ужалила мимолетная колючая боль. По телу стала разливаться нездоровая вялость, и вскоре слезы наконец окончательно высохли. А дальше все завертелось в непередаваемую карусель. Разговор с отцом продлился достаточно долго: подействовавшее успокоительное подарило возможность говорить без появления новых слез. Взахлеб рассказывая о делах клана, по крайней мере, о тех, что мне были известны, я беспрестанно шарила взглядом по скуластому бледному лицу и никак не могла перестать улыбаться. Неясная эйфория, накатившая подобно цунами, не желала отступать вопреки законам физики и земного притяжения — все волны рано или поздно отхлынут от берегов — но эта волна щемящей радости неустанно сковывала сердце в тиски, грозя обеспечить мне преждевременные проблемы с сердцем. Из палаты отца меня спустя мимолетно промелькнувший час выводили едва ли не под руки, а мне все казалось, что стоит покинуть больничную комнату хоть на мгновение, и отца вновь затянет слабость и беспамятство. Я также успела навестить дядю. Минато в отличие от отца, хоть и находился в сознании, был куда слабее и еле вязал слова в пару предложений. Первыми его словами после посильного узнавания моего лица был вопрос о сыне. Он, что примечательно, не назвал мальчика по имени, но с таким яростным упорством вглядывался в мое лицо, что я тут же поспешила уверить в здоровье Наруто, не решаясь волновать мужчину тревожными вестями о том, что мальчика до сих пор держат вдали от защиты клана. Когда за спиной хлопнула дверь главного входа в госпиталь, я одарила Хаюми решительным и мрачным взглядом. — Мы идем в ратушу Хокаге. Женщина недоуменно вскинула брови, обескураженная моим неожиданным заявлением. По расписанию обычного распорядка дня у меня значились нудные, но, по мнению старейшин клана, нужные занятия с преподавателями по экономике, политике и этикету. Посему решение мое вызвало у нее закономерные и вполне объяснимые опасения. — Я не думаю, что сейчас нам стоит… — она неуверенно запнулась, силясь ухватиться за собственные, вероятно, ускользающие от нее мысли. — Зачем нам навещать правительственные палаты? Я вперилась взглядом в хорошо различимую с нашей позиции круглую крышу и решительно, жестоко усмехнулась. Мрачный настрой внутри меня граничил с кровожадностью, не особо свойственную мне, но возымевшую место быть. — О, мне есть о чем поговорить с господином наместником Хокаге. Могу, положа руку на сердце, честно признаться, воспитательница ответственно попыталась отговорить меня от моей затеи, не знавшая природы этого порыва, но имевшая четкие представления о моей натуре и задатки догадок, родившихся после разговора в палате Намикадзе. О бедственном положении сына Йондайме знали в клане все, и будь я проклята, если хоть кто-нибудь испытывал по этому поводу меньше, чем негодование. И поверьте, то, что мальчик являлся новым джинчурики, играло в этом самую последнюю роль. Просто, как оказалось, родственные связи были для людей Намикадзе не пустым звуком, и сама мысль о том, что одного из членов удерживают где-то с непонятными целями, была для них возмутительной. Однако были в клане и те, кто не желал торопиться в решении вопроса. Кокуро решительно отвергал вариант решения вопроса силой, и чем больше я наблюдала за этим со стороны, тем больше склонялась к мысли, что медлит наместник исключительно из нежелания брать на себя ответственность. Когда тремя днями ранее в пределах нашего квартала состоялось собрание соклановцев, я не постеснялась проникнуть на них незваной наблюдательницей, притаившись в одном из странных стендов, напоминавших полый постамент. И услышанное во время собрания меня порядком поразило. Во-первых, стоит обмолвиться о том, что на собрании могли присутствовать все желающие, начиная с 16-ти лет. Тут, правда, стоит уточнить, что большинством, интересующимся политикой из первых уст, все же являются мужчины и молодые девушки, но не будем исключать возможности, что, приходя домой, они ставят в курс дела своих более взрослых женщин. И, наконец, во-вторых, практически все присутствующие на том собрании готовы были решать вопрос силой. Вам это сейчас ничего не напоминает? По-моему, нечто подобное с опозданием в пару лет и с иной подоплекой конфликта должны были проворачивать красноглазые вундеркинды, разве нет? Нет-нет, я не говорю о том, что в большом здании одного из наших кварталов обезумевшая толпа с разной степенью родства кричала о немедленном поднятии бунта. И это, между прочим, было страшнее всего. Все они были спокойны, все они не желали проливать кровь, но все как один повторяли друг за другом: «если надо будет — заберем силой». Признаться, в тот момент сиюминутным порывом было выскочить, как черт из табакерки, и призвать всех к разуму. Ну, в духе: одумайтесь, протестантов же всегда вздергивали в петлях. Чуть позже, тем же вечером, расправляя свой футон, я впервые задумалась о том, что этому стихийному начинанию можно было бы придать более разумное направление. Ну, знаете, в порыве Учих, в версии аниме, было рациональное зерно, просто к реализации эти гении подошли неразумно. Мысль о бунте не давала мне покоя все свободное от мыслей об отце время. То есть понятно: красноглазых выцепили на подозрительных сборах в одном месте с возрастающей регулярностью. Готова биться об заклад, что в это же время сторонники правящей верхушки провели грамотную диверсию с целью очернить конкретный клан в глазах простых граждан. Бесклановые — самое слабое звено во всей этой управленческой системе. Правительству достаточно легко манипулировать сознанием людей, чье мировоззрение тесно крутится вокруг долга родине и конкретным лицам из правящих верхов. Тут даже далеко ходить не нужно: вспомним, как слепо детишки нарутовского поколения шли на откровенные убийства, когда при рациональном разборе ситуации можно было поступить совершенно иначе. Вспомним вообще о том, что единственный, кто всегда действовал не «по уставу» и разбирался в ситуации, — это ущербный, по мнению остальных, Наруто. Представить на минуту, что было бы с тем же Саске-Сакурным поколением, убери мы из уравнения Наруто… Из всего аниме я вообще пришла к выводу, что Наруто является неким воплощением «человечно-гуманного» голоса во всей эпопее, который неустанно меняет реальность в лучшую сторону. Но сколько всего произойдет до этого? А сколько произойдет в той реальности, участником которой мне посчастливилось быть? Я не уверена, что с появлением меня, целого клана Намикадзе и с выживанием Минато ничего не изменится. Уповать на то, что все изменится к лучшему — верх наивности. Другими словами, у многих детей таких вот военных деревень попросту отсутствует критическое мышление. Они даже не пытаются задуматься на тему того, насколько отдаваемые им приказы гуманны, логичны, разумны и уместны. Я ни разу не видела, чтобы дети, проходящие мимо, старше меня или младше, держали в руках книгу. Все, что заботит детские умы практически всех и каждого — получение силы и возвращения долга родине. Про гражданских без таланта к ниндзюцу говорить, конечно, не буду, но они-то вообще играют малую роль в создании истории. И тут остро встает вопрос: стоит ли что-то делать? По идее можно найти сторонников переворота. Поискать изъяны в правовой системе маленького государства, посмотреть сколько людям не додают из того, что им должны давать, и вот недовольных нынешним правительством появится целая прорва. Понятное дело, действовать тут надо осторожно, но опасаться допустить ошибку из-за собственной неопытности не стоит: у меня есть множество талантливых исполнителей. Кланам можно предложить заменить старейшин — двух непонятно откуда притершихся старперов — на адекватный равноправный совет из старейшин от каждого слоя общества и клана. Из того, что я знаю о нынешней правящей верхушке Конохи, мы имеем четырех сомнительных синдикатов. Двух мало вразумительных стариков, которые, на мой взгляд, не пришей кобыле хвост, Данзо с его темными делишками, и Третий, который формально отображает Хокаге, а на деле та же темная лошадка, только сбоку. — Я не думаю, что мешать Хокаге своими проблемами сейчас — разумное решение, — трагично проблеяла позади Хаюми, вероятно, окончательно доведенная моей сумасбродностью. От услышанного я даже замерла на месте, борясь с раздражающим меня чувством ярости. Выходить из себя мне никогда не нравилось. — Прости? Быть может, ты не в курсе, но Хокаге сейчас лежит в больнице и чувствует себя не очень хорошо, а господин Сарутоби исполняет обязанности наместника и по долгу службы обязан разъяснять недовольным гражданам возмущающие их неясности, — сквозь зубы, пылая праведным гневом, выдала я, глядя на свою воспитательницу снизу вверх. Хаюми устало заглянула мне в глаза и печально вздохнула, словно и в самом деле была утомлена моими заскоками и непониманием происходящего, право слово, не так уж часто я огорошивала ее вывертами своих душевных порывов. — Смею напомнить Вам, химе, должность Хокаге переходит к человеку, исполняющему управленческие обязанности в деревне, так что господин Сарутоби сейчас куда больше заслуживает этот титул, — лекторским, зубосводяще-занудным тоном выдала женщина, скрещивая чуть полноватые от отсутствия физической нагрузки руки на груди. Мне стоило титанических усилий не сорваться на крик и сцеживать свое раздражение в приемлемой нормами поведения амплитуде звуков. Однако голос мой прозвучал ничуть не менее занудно, разве что занудство это было помножено на злой сарказм и желание словами уколоть побольнее и поставить на место: — Смею напомнить Вам, госпожа гувернантка, — на последнем слове лицо женщины дрогнуло, словно я обозвала ее каким-то неприличным словом, но причиной этого, скорее всего, стало незнание его значения, — что пост Хокаге снимается либо с решения дайме, либо со смертью прежнего носителя и назначается также решением вышеназванного дайме. Что говорит в пользу того, что господин Хирузен, — я так яростно выплюнула это слово, что мимо проходящие люди даже начали останавливаться, с интересом глядя на маленькую девочку, с такой недетской вдумчивой ненавистью отзывавшейся об одном из «самых уважаемых людей», — является никем иным, как наместником, временно выполняющим обязанности, ранее принадлежавшие ему вместе с должностью. Наверное, чуть позже я могла бы признать, что мысли мои были в тот момент чересчур радикальны и где-то даже необоснованно предвзяты. Что я брала на свой скудный разум слишком много и силилась решить проблемы те, что были мне совершенно не по плечу. Но в момент, когда мы стояли на главной улице деревни, окруженные стремительно растущей толпой, меня несло, как фуру со слетевшими тормозами. — Стоит ли упоминать о том, что всем известное правительство деревни берет на себя значительно больше того, что входит в их прямые обязанности?! — по мере того, как от негодования возрастала громкость моего голоса, рос вокруг и гул людского шепота, одинаково удивленных моими высокопарными речами, несвойственными пятилетнему ребенку. — Как часто простые граждане, после очередных потрясений «большого» мира дяденьками шиноби, остаются у разбитого корыта. Как часто после несчастных случаев от людей деревни откупаются разовыми выплатами, больше похожими на плевок в лицо: нате, подавитесь, только закройте рот. Почему в правительственной палате сидят подозрительные личности, легко решающие, когда начать войну, но не желающие улучшать условия жизни людей, не входящих в касту шиноби? Хотя они точно также вносят свой вклад в развитие деревни! Платят государственную пошлину и в целом поддерживают кошельки наших «правителей»! Хотите честно? Я играла на публику, намерено опуская некоторые факты и обращая внимание «невольных» слушателей на нелицеприятные для гоп-стоп компании факты, известные мне после нескольких занятий по политике и уточняющих у Кокуро-сана вопросов. Так называемые гражданские действительно в этой мясорубке часто остаются с «ничем». Те счастливчики шиноби, что получают постоянную «поддержку» от деревни после несчастных инцидентов на миссиях, с трудом могут свести концы с концами. В деревне множество так называемых беженцев, ставших невольными жертвами войны больших и страшных дядь с большими письками. Весьма распространенный и знакомый сюжет, не правда ли? — С каким успехом правительство обеспечивает инвалидов, потерявших дееспособность при исполнении миссий? Как много детей гибнет на таких же душегубительных миссиях? — продолжала я, напирая на толпу с вполне закономерными вопросами. И даже если в этой опешившей веренице лиц были несогласные со мной, все их возражения терялись от картины оппонента: пятилетний ребенок, рассуждающий о несправедливости нынешнего аппарата власти, обескураживал всех. — Чем матерям погибших детей объясняют такие потери? Долгом перед родиной? Простите, а что сделала для вас эта родина? Помогла вырастить и воспитать ваших детей?! Толпа как-то подозрительно воодушевленно загудела, перенимая у меня право голоса, но согласные с моими доводами, они загомонили одновременно, и я не смогла вычленить из этого ни капли вразумительного. Я с опозданием задумалась о том, что попытка призвать бессильных гражданских к поиску правосудия против шиноби, была бредовой, но толпа уже стремительно отдалялась, собирая по пути все новые и новые действующие лица. Самым забавным в этом было то, что основной мысли я так и не успела высказать. Честно сказать, основной мысли на тот момент у меня и не было… — Браво, — новый на сегодня голос ворвался в круговерть охватившей меня растерянности и буквально пинком сшиб на землю. Медленно оборачиваясь к говорившему, я уже заранее знала, что наш диалог с Юроске не приведет к позитивному финалу дня и уж точно не поднимет мне настроения. — Это было самое бредовое решение и выступление, которое мне доводилось видеть. С содроганием жду дня, когда ты получишь управление кланом. Все это было произнесено с таким пренебрежением и откровенным отвращением, что мне тут же захотелось снять с ноги сандаль и зарядить сероволосому нахалу прямо промеж глаз. Останавливало разве что нежелание заканчивать радостный поход к отцу банальной дракой. Впрочем, осознание заведомо превосходящих сил вполне могло оказаться главенствующей причиной словленного в раз дзена. — Изыди, чмырь, ты не допущен до общения с наследницей, — откровенно противореча всем нормам приличия этой самой наследницы, мрачно выдала я, мотнув головой в сторону. — Ну что ты, дорогой Юроске, наша маленькая химе совершила весьма любопытную стратегию и при должном внимании, настойчивости и живости ума сможет пожать позитивные плоды этого маленького… выступления, — возникший совсем рядом подозрительный типус заставил меня напряженно замолчать и отвлечься от раздражающего надзирателя. Достаточно высокий мужчина весьма преклонных лет с широким загорелым лицом и коротким ежиком светло-пшеничных волос смотрел на меня с легкой смесью хитрой-смешинки и интереса в зеленых глазах. Словно увидел-таки перед собой давно интересовавшую его букашку. Сомнительное удовольствие испытывать на себе такой интерес. — А Вы вообще, простите, кто? — думаете, в моем вопросе нашелся хоть грамм воспитанного уважения к незнакомому взрослому? Трижды «ха» на мою совесть. Сегодня я била рекорды своего невоспитанного поведения. — С ума сошла, это же твой дед! — слишком громко для скрытой подсказки, прошипел Юроске, наклоняясь в поясе, чтобы быть на уровне с моим лицом. Аквамариновые глаза парня при этом сверкали так грозно, что мне почудилось, будто я маму родную не признала, а не шлявшегося непонятно где деда.