***
— Оу! Фульвия! Мишура! Прекрасная, блестящая мишура! — вопит мистер Хокинс, заглядывая в открытую коробку, махая около лица обеими руками и выглядя при этом, как колибри-переросток, пытающаяся сбежать от схватившего его богомола. — Хах! А Хокинс прав, — говорит Пит, и на лице у него появляется дьявольская ухмылка. — Чем бы там ни была мишура, эта штука не просто блестящая — она ослепляющая. — Он указывает пальцем на Хокинса, достающего длинные связки металлической проволоки, отражающей каждую частичку света, попадающую на нее. — И что он собирается делать с этим? — рассуждаю я вслух. — Не знаю… Сделает себе новый парик? — Мы громко смеемся, и всякий раз, как смотрим друг на друга, нас накрывает новый приступ неконтролируемого смеха. — Пит! Собрание швейного кружка начнется через двадцать минут! Твой перерыв окончен! — раздается визг ведьмы с кухни. Пит тяжело вздыхает. — Хорошо, мам. Я уже иду. Кажется, в печи ничего нет, но все же проверю для верности, — произносит он, отталкиваясь от стены, на которую мы облокотились, пока люди около входной двери пекарни смотрят на нас, как на парочку бродяг. Я рано закончила свои дела, оставив пекарню напоследок, потому что, пусть я все еще торгуюсь с пекарем лично, мне нравится болтать с Питом, прежде чем идти домой. Это стало для нас чем-то вроде ритуала, и кажется мне достаточно приземленным —вновь вести рутинные беседы с другом. Это приятно. — Тебе необязательно заходить, только когда она уйдет, — говорит он тихо, будто делясь секретом. — Хорошо, — отвечаю я ему тем же конспиративным тоном. — Только вот не хочется, чтобы на меня наорали за то, что я отвлекаю тебя от работы. — Ухмыляюсь. Он закатывает глаза. — Я уже вроде как мастер работать, отвлекаясь на твое присутствие. Заходи. Пусть хотя бы увидит, как я притворяюсь, что что добросовестно выполняю свои обязанности. Следую прямо за ним, с нелогичным желанием извиниться за то, что я отвлекала его во время работы, пусть и не могу припомнить, когда такое случалось, и пока я перебираю в голове воспоминания об этом, он спрашивает: — Как в лесу? Я поднимаю глаза, ожидая увидеть его затылок и взлохмаченные пепельные волосы, которые не мешало бы подрезать, так как длинные кончики курчавятся у него на шее, но врезаюсь лицом в живую стену, которая, как ни странно, пахнет пекарней и мягкая на ощупь. — Эм… что? — бормочу я как идиотка. — О нет! Извини! — восклицает он почти в то же мгновение. Мы смотрим друг на друга добрые секунд пять, а потом начинаем смеяться. Когда мы, наконец, успокаиваемся, я, подойдя к кассе, за которую он встает, говорю: — Вчерашняя вылазка в лес была достаточно плодотворной, — говорю я радостно. — Ну-ка рассказывай, — просит он, подняв тряпку и ведро, стоящие в углу, и протирает поверхность прилавка. — Я прикончила двух индюшек одним выстрелом! Он резко устремляет на меня свой взгляд. — Это… впечатляюще. Удивительно даже! Ого, поздравляю, Китнисс, рад за тебя и твои успехи в охоте! Я громко смеюсь. — Что ты, это вышло случайно. Я хорошо стреляю, но не настолько. — Что? — недоверчиво фыркает он. — Лучше, чем просто хорошо! Отец все время удивлялся тому, какая ты меткая: попадаешь прямо в глаз, ничего не задев, и он все говорил и говорил о том, какой прекрасный ты охотник. — Он нежно улыбается этим воспоминаниям. — Мне было немного завидно, что он может в открытую говорить такие замечательные вещи о тебе за столом, а я даже поздороваться с тобой не мог. Потом подумал, как несправедливо, что ты никогда не слышала, как отец отзывался о тебе и твоих навыках. Ты заслуживала знать, с каким уважением к тебе относятся. — Пит, — говорю я тихо. — Ты говоришь об этом сейчас. Спасибо, — скромно произношу я. — Я не особенная, но чувствую себя такой, когда ты говоришь мне такие приятные вещи. — Ты заслуживаешь слышать такое, и даже больше. — Он не отрывает от меня глаз. — Извини, что не говорил тебе этого гораздо чаще. Я застенчиво улыбаюсь, мои щеки с какого-то перепугу начинают гореть. — Не извиняйся. Тогда бы я не знала, как относиться к твоим комплиментам. Зная меня, я бы обиделась, подумав, что ты имеешь в виду что-то плохое, и пошла бы в лес за своим луком, чтобы пристрелить тебя, или, как минимум, сломала бы тебе нос. Он смеется от этих моих слов. — Что ж, пока ты честна, будешь получать от меня комплименты. — Я учусь быть хорошим другом. Для тебя. — Отлично! — говорит он. — А я учусь быть более решительным и смелым… для тебя. Мы улыбаемся друг другу. — Мне кажется, это хорошо, что ты так напористо добивался моей дружбы. Мы довольно-таки неплохо работаем вместе, — заявляю я, чувствуя себя очень смущенной. — Да, думаю, мы отличная команда.***
На следующий день создается впечатление, что на городской площади произошел взрыв, а шрапнелем послужила мишура, блестящие кусочки которой теперь покрывают всю главную дорогу Дистрикта-12. Как оказалось, мишура являлась популярным украшением много лет назад, когда Панем был известен как Соединенные Штаты, и недавно это вновь стало открытием в Капитолии. Мистер Хокинс все говорит и говорит о том, как в Золотые времена она использовалась во время зимнего празднества, называемого Рождеством, и изготавливали ее из тонких отполированных полосок металла, имитирующих блеск сосулек. Затем он начинает загонять о том, как для производства были использованы новые материалы, вроде винила и майлара, и как здорово от этого улучшилось качество блеска мишуры, делая ее недорогой, но красивой и красочной… Кажется, мне придется принять ванну и выпить рюмочку самогона Риппер, чтобы забыть этот день. Не знаю, как выдержала не умолкающее верещание Хокинса насчет использования мишуры как гирлянд и того, что они послужат отличным фоном во время нашего номера, так как будут блистать на сцене как мерцающие звезды! Чудо, что я не заткнула его, дав под дых. Да я заслуживаю свою собственную медаль и гирлянду из мишуры за то, что хотя бы не убила этого человека прямо во время репетиции, хотя, думается мне, все в хоре только обрадовались бы. — Уф! Ну только вы не начинайте! — вскрикиваю я, увидев Пита и Прим, стоящих недалеко от детской площадки и сверкающих как раздражающий луч свет. Пит обмотал свою вокруг шеи, как шарф, в то время как Прим накинула мишуру на плечи, как шаль. На лице у обоих усмешки. — Я видела тебя и мистера Хокинса на репетиции. Немного переживала, останутся ли твои глаза на месте — ты постоянно их закатывала, — говорит Прим. — А потом пришел я, принес детям хлеба с корицей и изюмом, и увидел, что они оставили мишуру валяться просто так, — подхватывает Пит. — Мы не могли позволить ей лежать без дела! Мы же знаем, как ты ненавидишь расточительство! — щебечет Прим. — Так что, естественно, мы нашли ей хорошее применение. Не парик, конечно, но… тебе никогда не помешает… — он подходит ко мне, разворачивая моток блестящей материи, — немного, — протягивает Прим один конец мишуры, — блесток. — Они обходят меня крест-накрест, заворачивая в эту штуку. — Ну вот, — злорадно шепчет Прим. — Ты такая милая! Не могу дождаться, когда мистер Хокинс увидит тебя! — хихикает она. — О нет! Она снова это делает! — жалуется Пит, когда я начинаю закатывать глаза. Оба смеются, и я просто ухожу одна, пытаясь выглядеть сердитой, но все без толку. Я улыбаюсь и, по правде говоря, не хочу останавливаться.