1.
Видимого потолка в зимнем саду нет. Так всегда делают, когда хотят создать иллюзию открытого пространства. Но сочетание зелёных тропических листьев и серого нью-йоркского неба, откуда падают, падают, падают снежинки больше похоже на странный сон, а я не люблю сны в последнее время. Когда на прошлой неделе мы разговаривали с Говардом — как и все прочие, он старательно вёл свой монолог, игнорируя мои слова — я попытался расспросить его подробнее о материи сна, в конце концов, он у нас специалист по таким вещам, но Говард перевёл разговор на кошек и советовал непременно посетить Котариум в рамках реабилитационной работы. Забавный Говард. Любит своих зверушек. Сейчас я уже почти спокоен. «Почти» — исключительно потому, что в какой-то момент организм самостоятельно переключается на режим самосохранения. Нервы обвисают истёртыми верёвками. Голова почти пуста, гнева почти не осталось. Я улыбаюсь и киваю. Я киваю и улыбаюсь, и жму руку Говарда, когда он встаёт, чтобы попрощаться. Я продолжаю кивать и улыбаться, когда смотрю, как он пробирается между пальмовыми листьями, скрывающими дорожку. Затем — лёгкий шорох, и из-за кадки с монстерой выходит Криденс, как обычно в это время. Я говорю ему: «Привет, Криденс! Чем займёмся сегодня — повторим что-то из уже изученного или примемся за новое?» — Здравствуйте, мистер Грейвз. Я бы хотел ещё раз попрактиковать «Акцио».2.
Несколько недель назад. Заклятия, ударившие одновременно, ослепляют его. Словно бы что-то огромное взрывается внутри, и какая-то маленькая и испуганная сущность, что ещё может откликаться на имя «Криденс», в ужасе готовится встретить свою смерть. Но затем… «Нет, Криденс. Я бы и вправду очень хотела познакомиться с тобой поближе, но не сейчас, не сейчас. Судьба перевернул страницу…» Так это и есть Смерть? Эта симпатичная девушка с чёрными волосами и замысловатым крестом на шее? Она улыбается и подмигивает ему. «Но ты не печалься. Рано или поздно мы всё равно увидимся. А пока — возвращайся обратно…» Силуэт быстро уменьшается и тает вдали — она, вроде бы, машет ему рукой, Криденс машет рукой в ответ. …и ощущает навалившуюся тяжесть собственного тела. Затем появляется боль, и звук, и свет, и вкус крови во рту. Правая рука судорожно скребёт пол. Криденс стискивает зубы, но не может сдержать громкий стон. Паническая мысль: «Неужели опять?» Мелькает лицо матери, но ведь… мать мертва… «А я? я жив?» Стук каблуков по кафельному полу. Знакомый женский голос. Кричит. Взволнованно. — Подождите, подождите! Это же Криденс! Непонятный гомон со всех сторон, усиливающийся, как будто сразу говорят несколько человек. Над самым ухом: — Криденс? Ты слышишь меня, Криденс? Собрав все силы, он едва кивает. — В больницу его, немедленно! Мир схлопывается, и Криденс проваливается в никуда, туда, где нет ни крови, ни света, ни звука, ни боли…3.
Первым делом он попытался меня убить. К счастью, его сил на тот момент было недостаточно. Поэтому он просто поджёг мою одежду. Я почувствовал, как воздух вокруг начинает накаляться и, прежде чем мой больничный халат вспыхнул, успел заметить взгляд, дышащий ненавистью — взгляд василиска. Тут же вокруг засуетились сиделки-нянечки-сёстры. Меня долго утешали. Объясняли — доступными словами — что у Криденса (они назвали его Криденс) тоже нервный срыв, и, вероятно, я напомнил ему кого-то… впрочем, тут всё замялось. Почему-то все они относятся ко мне так, как будто я — несмышлёный младенец… избегают сложных словесных конструкций и любых намёков на Гриндевальда. Когда всё было приведено в порядок, а я водворён в свою палату, у меня, наконец, появился шанс обдумать случившееся. Криденс. Не тот ли это Криденс, о котором мне во дни былой славы докладывала Гольдштейн? Я порылся в памяти. Она у меня, конечно, немного барахлит, но по вполне понятным причинам. Думаю, ещё восстановится. Криденс, Криденс… Вторые Салемцы, что-то такое… нет, ещё ближе… Ну вот, как же такое могло вылететь из головы? На прошлой неделе Тина делала свой очередной отчёт — она делает отчёт каждую неделю, то ли поддержать меня хочет, то ли ещё что — и упомянула, что Криденс тоже здесь, в больнице Св. Христофора. Вскользь. Уже не надеется на мою реакцию. Так. Вспомнил. Криденс. Криденс Бэрбоун. Обскур. Гриндевальд. Гриндевальд под моим обличьем пытается заполучить Обскура, для этого он использует Криденса, так как считает, что Обскур — кто-то из детей, которых «содержит» Мэри-Лу Бэрбоун, глава Вторых Салемцев… потом оказывается, что сам Криденс и есть Обскур, и очень мощный притом, но к тому времени мальчик уже не верит «Персивалю Грейвзу, аврору» (тьфу!)… как-то так. Потом — судя по словам всё той же Гольдштейн — наш славный Аврорат по указу мадам Пиквери пытается уничтожить Обскура, и это им удаётся. Но по какому-то фантастически-ничтожному шансу, из соотношения один к миллиону, уничтожают они только Обскура. А Криденс Бэрбоун, стало быть, остаётся жив и сейчас находится здесь же, в больнице. И, по-видимому, не в курсе, кто я такой. Что ж, его понять можно. Я бы тоже пытался убить... …что же делал с ним Гриндевальд?.. Мысли начинают рассеиваться, но, всё-таки, я отмечаю плюсы: могу держать одну мысль в голове достаточно долго. Могу строить логические связи. Могу что-то вспоминать. Практика. Больше практики. И надо будет как-то ещё донести до парня, что я — это я.