Терпкий виски, сладкий чай

Скажи мне, она целует тебя так же, как я? Чувствуешь ли ты то же самое, когда она зовет тебя по имени? Где-то глубоко внутри – знай, я смертельно тоскую, Но по правилам игры я не могу нарушить молчание. ABBA, «The winner takes it all»

На следующее утро Фриц долго, не моргая, пялится на потолок своей спальни. Ему не хочется шевелиться – этому немало способствует состояние порядочной паршивости, и он в кои-то веки малодушно ему потворствует. К счастью, Теофил уже давно пережил время, когда голова наутро после пьянки превращалась в полый чугунный шар, наполненный болью. Впрочем, ощущать своё тело подобием едва застывшего желе – тронь, и оно расплывётся по первой же горизонтальной поверхности, – ничуть не менее отвратительно. Теофил следит, как потолок плавно меняет цвета с восходом солнца – графит, маренго, мышиная шерсть, пока не становится пыльно-белым, – и мысли, что ползут у него в голове, такие же серые и унылые. Ведь вчера не так много было выпито, так в чём же дело… Усталость? Старость? Истощение вследствие чрезмерной сексуальной активности после долгого воздержания? Последний вариант тянет за собой, как по нитке, смутный образ Ирис, тот – стеклянный блеск её глаз, за которым в воспоминания лезет влажная податливость мягких губ – и желудок Фрица скручивает болезненным спазмом. Кружка горячего крепкого кофе более-менее, пусть и с упором на последнее слово, возвращает его в реальность. Терпкий вкус почти полностью смывает фантомное ощущение чужой слюны на языке, и сорока минутами позже Фриц чувствует себя в состоянии подумать о визите на работу. Нет, разумеется, он босс, и, прогуляй день, никто и слова ему не скажет, но с другой стороны, что делать дома? Сидеть у окна и глядеть на птиц? Слушать радио? Тем более что после обещания Гатто о повышении не будет лишним проверить состояние дел и самолично убедиться, что всё идёт, как надо. Однако чем ближе автомобиль приближается к зданию компании, тем меньше Фрицу хочется что-то делать. Это не прокрастинация даже, а чистой воды апатия, и возникновение её вызывает у Теофила нехорошие подозрения, однако размышлять об этом почти физически больно. По-прежнему чувствуя себя ходячим желе, Фриц поднимается в свой офис и, пробормотав нечто вроде приветствия Шафранеку, исправно сидящему за столом возле его кабинета, запирается у себя. После наполовину выкуренной сигары Теофил чувствует себя достаточно ожившим, чтобы хотя бы одним глазом, – каламбуры, основанные на своих же телесных недостатках, какая прелесть, – заглянуть в ждущие его внимания документы, после чего, постепенно втягиваясь, медленно, но верно достигает нижней границы своей нормы. И в тот момент, когда она благополучно преодолена, в кабинет без стука заходит кошка. Сначала Фриц видит лишь белоснежные изящные икры её ножек. Затем, медленно поднимая взгляд – округлые бёдра, обтянутые юбкой, перехваченную поясом тонкую талию, грудь, вызывающе выглядывающую из выреза кремовой блузки, и – красные изгибающиеся губы, воспоминания о прикосновении которых ещё слишком свежи. – Ирис. – Мистер Теофил. Она копирует свой же собственный тон. Подходит к столу, волнообразно распространяя вокруг себя ауру соблазнительной недоступности. И лишь приблизившись совсем вплотную, вновь подаёт голос: – Вчера Вы не попрощались со мной. Я требую сатисфакции. – Если хотите, я с радостью попрощаюсь с Вами сегодня. Нет, прямо сейчас. – Фриц словно окаменел. Его поза не изменилась ни на миллиметр с того момента, как за кошкой закрылась дверь: правая ладонь стискивает авторучку, локоть левой упирается в поверхность стола, в железных пальцах зажат лист бумаги. Ирис – последняя, кого Теофилу хочется видеть сейчас, и приходится делать над собой чудовищное усилие, чтобы не вскочить и не прогнать её силой. – Как Вы прошли мимо моего секретаря? – Секретаря? – хлопает Ирис длинными ресницами. – В коридоре никого не было. Но, мистер Теофил, – ещё один маленький шажок, – разве Вы не рады меня видеть? Разве Вам не пришёлся по вкусу вчерашний вечер? Стоит признать, Гатто хорошо её выдрессировал – Ирис даже не вздрагивает, когда Теофил с размаху опускает левую лапу на стол, отчего подпрыгивают все лежащие на нём предметы. – А кто Вам сказал, что я хочу его продолжения? – А разве нет? – На личике кошки – театрально-преувеличенное изумление. Фриц отбрасывает ручку и смотрит на визитёршу в упор. Ему до жути хочется сказать ей всё, что он думает – мисс, зачем Вы строите из себя дуру, к чему этот фарс, говорите прямо, а лучше уходите прочь, проваливайте, мне нет никакого дела, будь Вы хоть правая лапа Гатто, хоть его серый кардинал, да хоть его тайный кукловод, просто оставьте меня в покое, – но он лишь слегка дёргает ухом. – То есть, Вы пришли сюда за этим? Я, наверное, должен быть польщён… – Вы пошляк, мистер Теофил, – томно, вопреки своим же словам, мурлычет Ирис и оказывается совсем близко. – Однако это лучше, чем заледенелый танцор танго. Фриц ещё осмысляет её фразу, когда кошачье тело приземляется на его колени и бесстыдно льнёт к груди. Теофил слышит треск расходящегося шва её юбки, инстинктивно приоткрывает рот, чем Ирис немедленно и беззастенчиво пользуется, и вот уже её язык вовсю орудует у Фрица во рту. А после этого и вовсе происходит сцена, словно бы вырезанная из комедийного фильма, – нет, из того глупого шоу в прайм-тайм, где актёры, играющие актёров, разыгрывают актёров, играющих рядовых граждан, и те под конец корчат удивление, как мимы провинциального цирка, – в дверь кабинета заглядывает Шафранек. – Мис…тер… Ф… Картина Мунка «Крик», только что лапы не вцепились в щёки, а лишь крепче прижимают к груди очередную пачку бумаг. Абсолютная неподвижность, и только бусинки зрачков мечутся в лучших традициях броуновского движения. Теофил рычит. Он сам не отдаёт себе отчёта в том, запоздалая ли это реакция на самоуправство Ирис или же своевременная – на глупое поведение секретаря, однако рык неожиданно действенно срабатывает в обоих случаях: дверь в мгновение ока захлопывается, а кошка отдёргивает голову. Фриц пользуется паузой и, бесцеремонно схватив её за бедра, спихивает со своих колен. – Мистер… – Вон. Кошка застывает, вскидывая брови – уж не ослышалась ли? Фриц тычет пальцем в дверь и рявкает во всю мощь лёгких: – Вон! Мгновенная метаморфоза, и вот уже перед Теофилом стоит кошкоподобное возмущение. Поджатые до состояния нитки губы, узкие щёлки глаз и единственный фырк, в котором при желании можно услышать длинную гневную тираду на полчаса минимум. К счастью, у Ирис всё же есть крупица гордости, и она покидает кабинет, хоть и шваркает дверью, точно последняя базарная баба. Но даже такой исход – всё же исход. Фриц совершенно точно уверен, что явиться сюда было её собственной инициативой, а потому не допускает даже мысли, что она пойдёт жаловаться папочке Гатто. Следовательно, всю сцену можно охарактеризовать лишь как «досадный инцидент» и не более того. Однако два часа спустя в двери кабинета величественно вкатывается властелин всея синдиката собственной белоснежной персоной. – Мистер Гатто. Отработанная схема: подъём – кивок – подход – почтительное доведение до кресла – вытяжка возле него. Тело вновь работает на автомате, пока мозг лихорадочно ищет объяснение, что Джованни забыл в его офисе. Теофил на девяносто процентов уверен, что виной тому Ирис, и уже готовит речь в своё оправдание – мол, как я мог, она ведь принадлежит Вам, мистер Гатто, – однако на сей раз повод попадает под десять положительных процентов. Джованни опирается на кулак, отчего его щека, словно тесто, мягко по нему расползается, и тянет: – Ну как, ещё не передумал? – Что Вы, мистер Гатто. – А то смотри, я-то своему слову верен. Чтобы скрыть откровенный скепсис на морде, Фриц подходит к столу – достать из него початую бутылку виски и стакан. Однако Джованни от угощения отказывается. Он следит из-под полуопущенных век, как Теофил одним движением вливает содержимое стакана в себя, и поясняет: – Не подумай ничего такого, я просто проезжал мимо и у меня совершенно случайно выдалась свободная минута. – Конечно, мистер Гатто. – Так что, пользуясь случаем, хочу уточнить – новый филиал будет в Покио. Можешь уже сейчас готовиться к переезду. Теофил с силой сжимает губы, чтобы не разразиться кашлем. Покио? – Ты имеешь что-то против? – Реакция Фрица не уходит от взгляда Джованни. – Нет, – вынужден признать Теофил. Он действительно не имеет ничего против переезда в другой город или даже в другую страну, однако это было сказано слишком внезапно. – Вот и чудно. И помни, хоть твоя кандидатура и самая явная, в случае чего найдутся и другие претенденты. А теперь идём, проводишь меня до машины. Испытывая внезапный приступ робости, Теофил не решается уточнить, кто именно эти претенденты. Да и так ли это важно? Подобное знание имело бы смысл лишь в том случае, если Фрицу вздумалось их устранить – во избежание здоровой конкуренции, так сказать. Однако ничем подобным он промышлять не собирается, и потому, подобрав таким образом оправдание собственному не-любопытству, покорно следует за Гатто. Тот, однако, тормозит возле лифта, не торопясь жать на кнопку. – Фриц, ты сегодня сам не свой. Мне больно на тебя смотреть. Скажи честно, у тебя что-то случилось? И снова этот тон рачительного хозяина. Ну уж при мне-то могли бы не строить обеспокоенность и сочувствие, в самом деле, будто мы друг друга неделю знаем. Фриц вынужденно улыбается. – Я просто вчера слегка перебрал. – Ой ли? – хмыкает Гатто, кладёт лапу на плечо Фрица, заставляя того наклониться. А после чуть тише сообщает ему на ухо. – А ты знал, что танго раньше танцевали исключительно мужчины? – Мистер Гатто… – Теофил мучительно думает, что на это ответить – фраза начальника ни к селу ни к городу, а подобные перемены тем никогда не давались для Фрица легко. Но тот сам перебивает подчинённого. – Джованни, дорогой Фриц, просто Джованни. – Джованни, – тупо повторяет Теофил. Поцелуй следует совершенно логичным завершением данной сцены. Нет, сегодня Фриц явно переживает тот самый день, который время от времени приходит к любому коту, даже если он почти директор нового филиала компании – тот самый день, когда не хочется ничего решать, а только пить, бездумно смотреть в окно и послушно идти туда, куда тебя ведут. В новом приступе покорности Теофил терпит нежности босса, и даже, кажется, отвечает на его поцелуй – машинально, совершенно не следя за тем, что там делают его губы, – и чувствует себя манекеном с отрезанными нитками, когда Гатто, помахав лапой на прощание, уносится вниз грохочущим как чёрт лифтом. Из приступа кататонии его выводит вторичное прикосновение раскалённой лапы к затылку. На сей раз нейронные связи мозга срабатывают как надо, и Теофил не только успевает перехватить свою лапу до того, как она дёргается вверх, но и безукоризненно скользит глазом по коридору таким образом, чтобы не поймать взгляд секретаря. Нет, ему вовсе не стыдно, что Шафранек оказался свидетелем случившегося, хотя ситуация получилась более чем двусмысленной, с учётом недавнего визита Ирис. Просто… просто если сейчас заметить секретаря, то нужно будет снова входить в роль начальника, а делать это, откровенно говоря, сил нет. И потому Фриц не глядя проходит мимо Шафранека. Лишь на пороге кабинета замедляет шаг и бросает равнодушно: – Подготовьте мне документы на выезд за границу. Желательно, чтобы завтра они были у меня на руках. Тот бормочет в ответ нечто, что Фриц интерпретирует как «Конечно, мистер Теофил», и, вполне этим удовлетворившись, заходит в кабинет, запирая за собой двери с твёрдым намерением избегать посетителей всю оставшуюся часть дня.