Терпкий виски, сладкий чай

Я не раз хотел уйти, Но это не так-то просто, когда душа рвется на части. Так что я просто день за днем мирюсь с этим, И сейчас все, что я могу – оставить решение за тобой. Остановись, пока не порвал мою душу на куски, Остановись, пока не разбил мне сердце, Остановись! Sam Brown, «Stop»

Впрочем, посетители и сами к нему не рвутся, в кои-то веки предоставляя Фрица самому себе. Сперва он ловит от этого настоящее удовольствие, спустя час одиночество начинает поднадоедать, а спустя ещё полчаса Теофил близок к тому, чтобы отпереть дверь и проверить, не ждёт ли его кто в коридоре. Но, верный своему слову, он преодолевает свой порыв и откидывается в кресле. Фрицу приходит в голову, что у него уже давненько не было подобной минуты – когда вокруг тишина, и негромкое тиканье настольных часов кажется барабанным боем, и можно расслышать ток собственной крови в ушах, и кажется, что кроме тебя в огромном здании нет ни одной живой души. А если к тому же не глядеть при этом в окно, то и во всём большом городе. Теофил прислушивается к себе, удовлетворённо отмечая, что утренняя апатия почти полностью прошла, уступив место привычной деятельной ухватистости. Если бы Ирис навестила его сейчас, он не допустил бы этого поцелуя, да и от Гатто, наверное, смог отбрехаться. Однако они словно чувствовали – нагрянули именно тогда, когда Фриц не сумел дать им отпор, и нагло этим воспользовались. Теофил щурится и вздёргивает верхнюю губу. Ничего, это не последний раунд. Победа в одном сражении – ещё не победа в войне, не так ли? Злость чёрной кляксой расползается по мыслям Теофила. Но сейчас ему не хочется поддаваться ей, и, чтобы отвлечься, Фриц включает радио. Обычно оно молчит – ему не нужен лишний шумовой фон, да и настраивать его долго и муторно, но сегодня можно, пожалуй, сделать исключение. Звук стоит на минимуме, однако Теофил всё равно болезненно морщится от зубодробительного, скручивающего уши в трубочку белого шума. Сжимая челюсти, он крутит ручку, ища хотя бы обрывок человеческой речи. Его упорство вскоре вознаграждается, и на пятой минуте настройки сквозь треск помех прорывается меланхоличное: – Мои мысли уносят меня в пролетевшие года. С трудом верится, что это я отражаюсь в оконном стекле, с трудом верится, что всё случившееся должно было произойти. Пение солиста группы «Дитя Афродиты» – эту приставучую композицию крутили буквально повсюду года два назад, – сопровождается ненавязчивым аккомпанементом пианино, и в целом песня весьма неплоха, однако её лирический тон идет совершенно вразрез с настроением Фрица, и тот поворачивает ручку. А что, было бы неплохо изобрести прибор, который мог бы заставить женщин молчать. Хотя почему только женщин? В принципе любого трепливого собеседника. Р-раз – и он уже беззвучно шлепает губами, пока ты отдыхаешь от его болтовни... Мысли Фрица прерывает бодрый мотив «Поцелуя»: – Детка, ты и я – мы как тринитротолуол, поджигай динамит! Двойная проблема, непреодолимо помноженная надвое – опасность в тебе, опасность во мне, опасность в нас, я знаю это! Вот только песен про проблемы не хватало. Новый поворот ручки – и из динамика льётся концентрированная тоска «Орлов»: – Скажи мне, что ты не уходишь, скажи, что не покинешь меня, скажи, что ты останешься, пожалуйста, скажи, что ты останешься со мной, детка. – Нет! – рявкает обозлённый Фриц вслух и до упора выворачивает ручку. И неожиданно слышит чей-то голос, едва различимый за помехами: – …то есть Вы хотите сказать, что дети попросту добиваются внимания? – Верно. Причём, должен подчеркнуть – любой его формы, в том числе и негативной. Второй голос немедленно наводит Теофила на мысли о мозгоправе. Он, правда, самолично никогда подобных врачей не посещал, и потому мнение его основывается исключительно на опыте, полученном от теле- и радиопередач. А первый собеседник тем временем продолжает заинтересованно выспрашивать: – Иными словами, ребёнок, добиваясь внимания, будет шалить специально, зная даже, что его за это накажут? – Мой опыт детского психолога позволяет с уверенностью заявить, что телесное наказание не останавливает подобное поведение, но даже, напротив, может усилить его. Разумеется, это относится не ко всем детям, а только к тем, чьи родители или опекуны ограничивают эмоциональный контакт с ребёнком исключительно наказанием. – И что, это их удовлетворяет? – Как ни странно, да – телесное наказание, если, конечно, оно не применяется хладнокровно, вполне удовлетворяет насущную потребность ребёнка в эмоциональном контакте. Со стороны это может казаться ненормальным… – Похоже на мазохизм. Психолог секунду молчит – как кажется Фрицу, с укором. После сухо поясняет: – Это никоим образом нельзя считать мазохизмом. Ребёнку не нравится боль, однако он готов терпеть её, пока родители уделяют ему внимание. Видите ли, мазохизм… – Большое спасибо, доктор, однако время нашей передачи подходит к концу, – быстро перебивает его репортёр, очевидно, не желая продолжать скользкую тему. – Итак, уважаемые радиослушатели, в эфире была передача «Бить или не бить – мой ребёнок не слушается» и её ведущий Джеймс Милиск. А просвещал нас сегодня… Преувеличенно-жизнерадостный голос Джеймса Милиска пропадает в треске и шорохе новой волны помех, и имя детского психолога остаётся тайной. Теофил выключает радио и в наступившей тишине медленно прохаживается по кабинету, невольно задумавшись над словами врача. Они побудили в нём какое-то смутное воспоминание, какую-то ассоциацию, хотя это странно, ведь у Фрица нет ни детей, ни даже малолетних родственников. Однако все его попытки добраться до первоисточника ни к чему не приводят, и от этого Теофил медленно, но верно начинает закипать – впрочем, замечает он это далеко не сразу, а лишь в тот момент, когда ловит себя на желании шваркнуть об пол что-нибудь тяжёлое, причём совершенно не имеет значения, что именно. Глубокий вдох. Задержка десять секунд. Вы-ы-ыдох… Так-то лучше. Фриц возвращается за свой стол и нажимает кнопку телефона. – Шафранек, зайдите ко мне. Секретарь молчит, и Теофилу на мгновение кажется, что он только что вещал в пустоту – не самое приятное ощущение, говоря по чести. Однако полминуты спустя Шафранек соизволяет-таки явиться пред светлые очи начальника. Фриц на мгновение теряется – секретарь выглядит так, будто в одно и то же время у него умерла мать, его бросила девушка и он узнал, что болен раком. Одним словом, откровенно жалко. Но Теофил быстро преодолевает удивление – в конце концов, ему нет дела до того, что там творится в жизни Шафранека, – лишь делает себе вторую за сутки отметку отправить его к врачу и интересуется: – Вы приступили к подготовке документов? Секретарю снова удается его поразить – вместо обычного «Разумеется, сэр» он отрицательно качает головой. – Позвольте спросить, почему? – терпение, Фриц, терпение. – Мне кажется, я ясно сказал, что это срочно. Или же на Вас висит так много неотложных дел, что Вы не знаете, за какое взяться? Шафранек вновь отвечает тем же жестом. Складывается впечатление, что ему совершенно всё равно, кто и что ему сейчас говорит. Взор Теофила медленно заволакивает красная пелена ярости. – Извольте открыть рот и отвечать на мои вопросы. Фриц едва понимает свои же слова, поскольку те звучат одним длинным непрерывным рычанием. Что поделать, гены пальцем не задавишь – тем более гены предков-хищников. Но это его совершенно не заботит, поскольку на данном этапе все мысли сконцентрированы лишь на одном предмете, и этот предмет – его секретарь. Не меняя позы, Шафранек бесцветно роняет: – Нет, сэр, я сделал всё, что Вы велели. – Тогда в чём причина? Шафранек начинает было снова качать головой, но в последний момент спохватывается: – Объективно говоря, её нет. Фраза не закончена, и Теофил по-глупому ведётся: – А субъективно? Он добивается, наконец, того, чтобы секретарь поднял голову, и только тогда понимает, почему Шафранек не сделал этого раньше. За те эмоции, что отражаются сейчас на морде палевого кота, любой драматический актёр не задумываясь отдал бы правую руку. Куда там Эдипу, осознавшему, что возлюбленная жена – его собственная мать, куда Джульетте, узнавшей Ромео в трупе у своих ног… На глазах секретаря погибают под пеплом и лавой родные Помпеи. – Вы хотите наказать меня – ну так наказывайте, что же Вы сидите? Вот он, я, тут, прямо перед Вами, заявляю в лицо, что я не выполнил Вашего приказа и не стану его выполнять. Просто избейте меня, как обычно, а лучше убейте совсем, и покончим с этим!.. Цепочку ассоциаций с античностью уже не остановить, и новым образом, что приходит Фрицу на ум, становится Прометей. Наверняка точно так же стоял перед Зевсом и кричал ему в лицо бранные слова. Шафранек, в отличие от титана, не бранится, конечно, однако всем своим видом изображает святого мученика. И это неожиданно быстро отрезвляет Теофила. Будто бы его собеседник и правда похитил огонь, только вот – его внутренний огонь, личное пламя его гнева. – Так вы теперь решаете за меня? В голосе Фрица – скрежет застывающих льдин. Шафранек немедленно уменьшается, а плечи его сотрясает привычная дрожь. – Н-нет… – Молчать. Вы уже достаточно сказали. – Но мистер Теофил!.. Секретарь прикусывает язык, когда лапа Фрица опускается на крышку стола. Ему бы надо поучиться выдержке у Ирис. – Мне неприятно осознавать это так поздно, однако Вы, кажется, неверно истолковываете мои меры по Вашему воспитанию. Я делал это из благих побуждений, надеясь однажды сделать Вас настоящим котом, однако Вы, как я понимаю, изначально были необучаемы, и я совершенно зря тратил на Вас своё время. Что ж, я готов признавать свои ошибки, а потому с завтрашнего дня можете быть свободны от должности секретаря. Я подберу на Ваше место кого-нибудь более компетентного. Теофил ждёт ответа не меньше минуты. Однако охватившее его ледяное спокойствие позволило бы вытерпеть и не такое. Он с некоторой скукой глядит, как Шафранек едва заметно покачивается, примёрзнув к месту, и рассматривает нечто у себя под ногами. Когда это Теофилу надоедает, он косится на часы – и в ту же минуту секретарь решается подать голос. Звучит он мертвее, чем у металлического робота-убийцы из прошлогоднего фильма. – Могу я просить отсрочки на две недели? – Не вижу в этом смысла, – раздражённо отзывается Фриц. – Или Вы и слова «завтра» не понимаете? – Я хотел бы найти себе преемника… – Не стоит, я займусь этим сам. – …и подготовить текущие дела к передаче. Этот аргумент уже более весомый. Лучше, конечно, выгнать секретаря поскорее и нанять кого-то компетентного, что, строго говоря, стоило сделать уже давно, однако, если память не подводит Теофила, сейчас у компании действительно много важных договоров и контрактов, ответственность за большинство из которых лежит как раз на секретаре, и новичок, придя на неподготовленное место, вряд ли сумеет мгновенно во всём разобраться. Поэтому Фриц поджимает губы и нехотя цедит: – Неделя. Сегодня пятница, так что не позднее вечера следующей жду Вашего заявления об уходе на моём столе. Свободны. Не проронив больше ни слова, Шафранек разворачивается и покидает кабинет. А Фриц чувствует себя так, словно только что наконец-то вскрылся застарелый, почти ставший родным, однако доставляющий изрядные неудобства нарыв. Эдакий коктейль «Уайт Трэш»: вместо виски – боль, вместо кофейного ликёра – облегчение, вместо сливок и льда – едва ли не сладкое ощущение собственного превосходства и холодный привкус новизны. Надо как следует надраться, – думает Фриц, однако остаётся в кресле до тех пор, пока ночь не придавливает город и его жителей всей своей бесплотно-колоссальной массой.