Терпкий виски, сладкий чай

Я теряю от тебя разум, А ты словно этого не замечаешь. Я уже ничего не соображаю, Ты – небесное создание, А я – твой раб. E-Type, «Princess of Egypt»

Шафранек заходит в квартиру Фрица как иной ценитель искусства – в музей: медленно, не глядя себе под ноги, жадно оглядывая каждый сантиметр пространства, – и замирает, переступив порог, не решаясь пройти дальше. Теофил запирает дверь и вновь берет инициативу в свои руки – отводит секретаря на кухню, после чего снимает пиджак, закатывает рукава рубашки и тянется за джезвой. В конце концов, он обещал кофе или нет? Готовит Фриц посредственно – съедобно и сойдёт, и предпочитает перепоручать это дело горничной, приходящей дважды в неделю, или же посещает рестораны, когда нет никаких срочных дел. Но кофе… учитывая, что время от времени счёт ему идет не на чашки, а на литры, было бы просто глупо не научиться варить как следует. Теофил прокаливает джезву, кладёт в неё две ложки кофе, столько же сахара, заливает холодной водой. Сам он предпочитает покрепче и погорчее, три ложки кофе на одну сахара, но ему приходит в голову, что для Шафранека это может оказаться чересчур. То, что для Шафранека может оказаться чересчур всё то, что случилось за эту неделю, и лишняя ложка кофе ситуацию вряд ли усугубит, как-то проскальзывает мимо его разумения. Фриц медленно помешивает ложечкой содержимое джезвы, и мысли его так же медленно прокручиваются в голове. Точно вчерашний – неужели это было только вчера? – вечер отразили в кривом зеркале, вывернув наизнанку все составляющие, перепутав их местами, превратив в нечто прямо противоположное. Милостиво оставили лишь место действия – кухню, да и ту исказили до неузнаваемости. Теофил давит вздох и косится на Шафранека. Тот сидит, как его посадили – неподвижно, склонив голову и зажав ладони в коленях, и теперь он, а не Фриц, кажется единственным чуждым элементом окружающей обстановки. Будь Теофил чуть более жестоким, он испытал бы в этот момент мстительное удовлетворение. Однако всё, чего ему хочется сейчас – сделать так, чтобы это ощущение пропало. Разлив закипевший кофе – его как раз хватило на две небольшие чашки, – Фриц пододвигает одну к Шафранеку и усаживается напротив. Следит за тем, как секретарь длинным жестом поднимает ладони и обхватывает ими чашку. Спрашивает, пользуясь паузой: – Почему ты не сказал мне, что тоже ищешь виновных в произошедшем? Конечно, лучше было бы сперва задать вопрос о том, как Хеспесу удалось подобное провернуть, или поинтересоваться ролью Ирис, однако, справедливо полагая, что времени на это ещё хватит, Теофил начинает допрос с более личного момента. По этой причине – а также для того, чтобы вывести Шафранека из состояния ледяного ступора, на что смотреть уже едва ли не физически больно. Но секретарь равнодушно отзывается без тени эмоций в голосе: – Произошедшее случилось по моей вине, и я должен был исправить свою ошибку самостоятельно. – По твоей? – подаётся вперёд Фриц. Это определённо не тот ответ, что он ожидал услышать. – Но ты же не работал на Джуда. Или… Внезапная мысль бьёт кнутом по натянутым нервам. Ведь он же начинал работать именно под началом Хеспеса. Шафранек перешёл в его отдел после получения туманного письма, не зная ни нюансов работы, ни объёма зарплаты, и Теофила точно молния пронзает – а не было ли это одним из планов Джуда? Что ему, мастеру манипуляций, стоило перехватить письмо и воспользоваться ситуацией – сделать Шафранека эдаким «спящим агентом», чтобы однажды, в нужный момент… У Фрица темнеет в глазах. Шесть лет, шесть лет бок о бок с… – По моей оплошности у мистера Хеспеса оказались документы с номерами ваших личных счетов. Я счёл своим долгом исправить последствия этого, пока место вашего личного секретаря ещё числилось за мной. Теофил залпом выпивает кофе, не чувствуя ни вкуса, ни температуры. – И что же эта была за оплошность, позволь спросить? – Я самовольно покинул свое место в рабочее время, оставив документы на столе, чем смогла воспользоваться посещавшая вас Ирис. По сравнению с той теорией заговора, что за минуту успела родиться у Фрица в голове, правда выглядит настолько смехотворно, что Теофил едва успевает подавить вырвавшийся было наружу истерический хохот и быстро втягивает воздух носом, чтобы успокоиться. Однако кто сказал, что истина не бывает абсурдной? Бывает, и ещё как. – Но как она связана с Хеспесом? – Ирис – его невеста… точнее, стала ей после того, как мистер Гатто выставил кандидатуру мистера Хеспеса на должность директора нового филиала. До того она несколько лет подряд отвергала его ухаживания. – Откуда тебе это известно? – У меня остались кое-какие связи с прошлого места. Тугие кольца сумасшедшего напряжения прошлой недели медленно, но неуклонно начинают разжиматься, отпуская Фрица из своей хватки, унося с собой осточертевшие уже мысли, идеи, домыслы, освобождая, наконец, его бедную голову от своей многотонной тяжести. Впрочем, на их место тут же приходят другие – в первую очередь Теофилу, разумеется, не терпится узнать все оставшиеся подробности случившегося, но теперь, когда дамоклов меч над его головой исчез, Фрицу необходимо решить другую проблему, а именно – постараться выяснить, что всё-таки происходит с его секретарём, чей тон и поза не изменились ни на йоту с начала их разговора. И поскольку, как уже выяснилось, вопросы, даже окололичного характера, никакой ощутимой реакции не вызывают, необходимо придумать нечто другое. Фриц спонтанно вспоминает единственную живую реакцию Шафранека за сегодняшний день, и в голову ему приходит потрясающая в своей провокационности мысль. Не давая себе времени передумать, он в упор глядит на секретаря и негромко приказывает: – Подойди. Сходство с роботом становится всё сильнее: не задав ни единого вопроса, секретарь ставит нетронутый кофе на стол, поднимается и выполняет приказ, замерев в паре десятков сантиметров от начальника. Теофил чуть медлит, прежде чем продолжить: – Ближе. Шаг вперёд. Колени Шафранека едва не касаются чуть разведённых колен Фрица, но глаза всё так же опущены в пол, и ни одной эмоции нельзя прочитать на морде. Теофил похлопал бы подобной выдержке в любой другой ситуации, но сейчас перед ним иная задача. – Ближе. Ещё один шаг, но гораздо медленнее, неувереннее. Будто впавший в анабиоз мозг наконец-то начинает просыпаться и в панике сигнализировать телу, действующему на автомате – стой, замри, остановись! Шафранек ещё клонится к Фрицу, когда по его усам проходит дрожь, а глаза распахиваются в мгновенном осознании, но тут Теофил окончательно берёт инициативу в свои руки и, подхватив его правой ладонью за основание шеи, возвращает вчерашний вырванный поцелуй. Он хочет смотреть, как изменится выражение лица Шафранека, но глаза последнего вспыхивают адским пламенем, и Фриц невольно зажмуривается, боясь одного – как бы не подпалиться самому, как бы не сгореть дотла. Его губы – сухие и тонкие, так непохожие на губы девушек, коих Теофил за свою жизнь перецеловал достаточно, на губы Гатто, на губы кого бы то ни было другого, совсем не мягкие, совершенно не поцелуйные, однако они столь восхитительно-покорно ведутся на малейшее его движение, столь послушно распахиваются, стоит лишь мазнуть по ним языком, что Теофил сам не замечает, как подаётся ближе, стремясь продлить поцелуй, насколько это возможно. Он отстраняется лишь в тот момент, когда Шафранек издаёт едва слышный стон, который отзывается у Фрица не оставляющим сомнений жаром в низу живота, и заставляет себя открыть глаз. Хорошая новость – замороженная бесстрастность наконец-то слетела с морды секретаря, сгорела в том самом пламени его эмоций, но – новость плохая – без неё Шафранек выглядит откровенно нездоровым. Его морда совсем близко, и Фрицу удаётся разглядеть и покрасневшие белки глаз, и сухой нос, и потускневшую шерсть на ввалившихся щеках. Слегка прищурившись, он интересуется: – Сколько дней ты уже не спал? – Н-не знаю, – мнётся тот, не переставая облизывать губы, точно пытается продлить ощущение от поцелуя как можно дольше. – Пару дней, может… чуть больше. Мягко отстранив Шафранека, Фриц проходит в комнату, вытаскивает из шкафа подушку и одеяло и кивает на стоящий у стены диван поспешившему за ним секретарю. – Вот что, – говорит Теофил не столько для него, сколько для самого себя. – Мы продолжим наш разговор позже, когда ты придёшь в адекватное состояние. Если нужно, ванная – дальше по коридору. Он суёт постельные принадлежности в руки Шафранека и уже было уходит, но, обернувшись на пороге, возвращается быстрым шагом и смазано целует секретаря в уголок губ. Как и его последняя фраза, это сделано Фрицем в большей степени для самого себя – ещё раз убедиться, ещё раз подтвердить свои выводы. Секретарь охотно вскидывает голову, кажется, даже на цыпочки привстаёт… Теофил запирается на кухне, чтобы не сделать ничего того, о чём потом будет сожалеть. Или хотя бы для того, чтобы не сделать нечто подобное раньше времени. Он варит себе ещё кофе, достаёт из ящика стола спички и сунутую туда же невесть зачем пачку сигарет, и хотя курить их на порядок менее приятно, нежели сигары, сейчас они приходятся как нельзя кстати. Затушивая о дно пепельницы одну и закуривая другую, можно сделать небольшую паузу, в то время как мысли перескочат на новый круг и не станут наваливаться всем скопом. А подумать есть о чём, и подумать крепко. Очевидно, что после всего случившегося выгонять секретаря никак нельзя. И дело не только в том, что пока начальник считал его предателем, он выбивался из сил, чтобы этого самого начальника вытащить из неприятностей, будучи притом почти уже изгнанным с работы – хотя подобная преданность, безусловно, дорогого стоит. И даже не в том, что, вопреки его же собственным словам, в Шафранеке определённо есть потенциал, и потеря его однозначно будет есть Фрица до конца жизни. Докурив пачку до конца, Теофил понимает – дело вообще не в Шафранеке. Дело в нём самом. Он попросту не хочет отпускать от себя своего секретаря. Несколько минут кряду восхищение собственным чудовищным эгоизмом перекрывает все прочие мысли, и Фриц слепо глядит в окно, не замечая уличного фонаря напротив, заливающего кухню бело-голубым светом. Он что тебе, домашний питомец на цепи? Воображение немедленно рисует Шафранека в ошейнике, и Теофил в изнеможении обхватывает голову руками. Дожили. Докатились. Но образ не желает уходить, более того – развивается, ширится, рисует рядом самого Фрица… Вот только он не держит в лапах конец цепи, поскольку тот – на его собственной шее, давит не меньше, а то и сильнее, чем на шею секретаря. Теофил торопливо моргает. А после вскакивает со стула и идёт в комнату, где спит Шафранек. Шторы не завешены, и пресловутый фонарь бесстыдно освещает диван с раскинувшимся на нём в позе упавшего с крыши самоубийцы секретарём. Одеяло сбилось куда-то набок, так что Фриц видит и беспомощно приоткрытый рот, будто Шафранек заснул, когда пытался что-то кому-то сказать, и полукружья рёбер, обтянутые перекрутившейся рубашкой, и острую тазовую косточку, выступающую из-под плотной ткани брюк, видит раскинутые руки, видит всего его целиком – открывшегося, послушного, доступного. Внутренности скручивает в тугой ком, и Фриц стремительно выходит прочь. Однажды он сумел совладать с собой, уйти, отвергнуть – но сделать подобное второй раз?.. Отойдя от комнаты как можно дальше – насколько хватает длины телефонного провода, – Теофил набирает номер Гатто, мысленно прося, чтобы тот уже вернулся к себе в особняк. И не бросил трубку сразу после того, как узнает звонившего. Ему снова везёт. Когда Джованни передают трубку, тот почти мурлычет: – Вспомнишь солнце – вот и лучик. Буквально только что думал о тебе, Фриц. Признайся, ты всё-таки читаешь мысли. Теофил кое-как выдавливает из горла жиденький смешок. – Мистер Гатто, я хотел бы кое-что у вас попросить… – После всего, что случилось? После всего, что я тебе и так пообещал? – мрачнеет Джованни, и Фриц торопливо добавляет: – Уверяю вас, это сущая мелочь. – Мелочь? – Да. Мистер Гатто, я… – автомобиль вновь оказывается над бездной, но на сей раз водитель вместо того, чтобы снова вывернуть руль, бьёт ногой по педали газа. – Я вынужден отказаться от предложенного вами поста директора покийского филиала. – Вот как? – скучным тоном переспрашивает Гатто. – Ну, как знаешь, уговаривать не буду. Только вот не придётся ли тебе уговаривать меня обратно? – Не придётся, – теперь-то уж точно. – Благодарю. – Было бы за что, – фыркает босс, а когда Теофил уже хочет повесить трубку, интересуется. – К слову, не хочешь ли поговорить с Джудом? Или Ирис? Я решил лично спросить у них, что произошло… ужасно интересные истории рассказывают, ну чисто сказки Шехерезады. – Нет, – резко выдыхает Теофил. – Нет, спасибо. Доброй ночи. И поспешно вешает трубку, прежде чем Гатто успевает предложить что-то ещё. Так он и стоит в коридоре, прижимая телефон к себе одной лапой и силясь осознать, насколько безумную глупость сотворил, пока на пол не падает голубоватая полоска света. Мягко ступая, из комнаты выходит секретарь – озарённый уличным фонарём, он кажется совсем бесплотным, призраком, так что Фриц совершенно не удивляется тому, что подушечки его лап холодны, как снег. Пытливо вглядываясь в лицо начальника, секретарь аккуратно забирает у него телефон. – Почему? – спрашивает он точно так же, как сам Теофил спрашивал его самого. И Теофил точно так же, как Шафранек, пожимает одним плечом, не сомневаясь, что на морде его написан ответ, причём огромными буквами. – Я подумал, что не хочу переезжать в Покио. Смена дома, смена климата… Окончание фразы тонет в поцелуе. Упустив на мгновение инициативу, Фриц торопится забрать её, обхватывает Шафранека поперёк спины, ведёт ладонью по удачно подставленной шее – и вот уже секретарь вновь послушно подставляется под ласку, жадно желая получить её всю. Когда они отстраняются друг от друга, Шафранек быстро выпаливает, словно боясь передумать: – Вы это… зря вы это сделали. У вас могла бы быть карьера… – Меня вполне устраивает моё нынешнее место, – спокойно отзывается Фриц, ленивым, собственническим жестом поглаживая мягкую шерсть на чужом подбородке. – Кроме того, я не готов расстаться с некоторыми дорогими для меня персонами. Молча млеющий до того Шафранек резко распахивает глаза и с силой вцепляется в предплечья Фрица. С дрожью говорит: – Я не смогу… – голос срывается на шёпот – Теофил более чем уверен, что, стой они не в тёмном коридоре, а, положим, в его кабинете, Шафранек откусил бы себе язык, чем сказал нечто подобное. – Я не смогу дать вам больше… чем имею… Последние сомнения в принятом решении растворяются, как аспирин, в свистящем шёпоте секретаря. Водитель выпускает из сведённых судорогой ладоней ставший бесполезным руль и убирает ноги с педалей. Теперь итог очевиден, его падение неизбежно, и одному богу известно, насколько болезненным оно будет – однако кто сказал, что до тех пор нельзя наслаждаться полётом? Фриц криво ухмыляется и тянет тем голосом, каким обычно говорят коты в мышиных пропагандистских фильмах: – Ну что ты, Шафранек. Меня вполне устраивает то, что у тебя есть.