POV Tom:
Щебет птиц разбудил меня рано, ещё в четыре часа утра проснулся соловей, но я смог прикрыться подушками так, чтобы не слышать его сладкого пения. Это моя особенность – как бы крепко я ни спал, и каким бы ни был уставшим, когда начинают петь соловьи, я просыпаюсь и отправляюсь на балкон, чтобы вдохнуть аромат весеннего воздуха и послушать этих крылатых певцов. И только сегодня у меня совершенно не было сил… Вокруг дома посажено много абрикосовых деревьев. Вчера Вильгельм вышел во двор и сорвал несколько веточек. Он был таким красивым. И эти бледно-розовые лепестки абрикосовых цветов такие же тонкие и светлые, как его кожа. Пока он срывал, они сыпались на него, и несколько упало ему за воротник. Я долго смотрел на них, мне хотелось собрать их губами, слизывая вместе с его вздохами, но… меня по-прежнему мучил вопрос: что же, всё-таки, ему написали из Нассау? Я безумец - вместо того, чтобы подойти и поцеловать его, снова стал придумывать повод для ревности. Именно всепоглощающей ревности, потому что не первый день живу на белом свете и знаю, что не бывает вечной любви. Вот он любит меня сегодня, а приходит завтра, и… Сейчас Джаред для него — лишь принц, которого он боится, но через какое-то время всё изменится. Он устанет от меня, а ведь перемен во мне ждать бесполезно, я таким родился, и всё, что могу – это лишь ограждать его от собственного тяжёлого нрава. И когда он перестанет восторженно взирать на меня, попадётся ещё какой-нибудь принц, герцог, рыцарь или просто красавец. Ведь так оно и происходит, так было и у нас с Джаредом. Сначала не могли прожить и дня врозь, а потом сами не заметили, как чувство кануло в лету. О небеса, что за безумные мысли? О чём я говорю, когда сам ни о ком больше подумать не могу? Не могу! С кем бы я ни был, на кого бы ни смотрел, и как бы ни гневался на него. Нужен мне только он, и знаю я, что кроме меня, ему больше не нужен никто! И он всегда хотел, чтобы я забрал его далеко из этих мест, куда-нибудь в горы, чтобы спрятаться там от жадных стрел чужих взглядов. Ему не нужна роскошь дворцов, ему не нужны все эти притворные улыбки так называемых друзей и лицемерные поклоны придворной канальи. Он столько раз просил меня забрать его отсюда, отвезти в безлюдное место, построить меленький домик и пусть бы он там жил, а я приезжал бы к нему. Но ведь я не смогу тогда видеть его каждый день, слышать, ощущать, прикасаться. Да, порой я не захожу к нему по два, по три дня, не бываю вечерами, но я знаю, что он есть, что он всегда откроет, всегда подарит столько ласки, сколько я захочу и когда я захочу. Иначе сердце моё будет неспокойно. Оставить ему там пару алебардистов? Так этого не достаточно. Если придёт отряд епископа… мне подумать страшно. Ведь Августин с Рамоной всё равно выследят его местонахождение, проследив за мной. Нужно уезжать к отцу. Немедленно. В Суффолке есть несколько заброшенных замков, где можно было бы спрятать Билла, да и самому задерживаться там подольше. Его нужно забирать отсюда. Мысли перетекали из одной в другую, пока я, наконец, не открыл глаза. Время шло к полудню, солнце пробивалось сквозь плотные портьеры, и, вспомнив об одном своём давнем желании, я решил его исполнить. Погода, как мне кажется, самая подходящая для этого. — Джонни! – крикнул я, и уже через три четверти часа я был полностью умыт, одет и теперь размышлял над выбором аромата на сегодняшний день. Остановившись на амброзии, я осмотрел себя в зеркале – что ж, прекрасен!***
Подхожу к двери, пытаясь расслышать хоть малейший шорох за ней. Прикладываюсь ухом – всё та же тишина. Я тихо постучал, но так и не получил ответа. Полагаю, Билл не будет против, если я войду без позволения. Толкнув дверь, я почувствовал, как все раскаяния, что мучили меня в седьмом часу, всколыхнулись в моём сердце с новой силой. Мой мальчик сгорбился над секретером, положив голову на руки. Было видно, как неудобна ему эта поза. И сколько он так просидел? Видимо, со вчерашнего вечера – он не переодевался. Подойдя ближе, я увидел разложенные карты… Мягко, не касаясь кожи, убираю пряди волос на затылке, открывая белоснежную шею. Этот его магический знак, сделанный на востоке, эта прозрачность и эти трогательно выпирающие позвонки. Нежно касаюсь каждого открывшегося губами. Потом обвожу знак языком, сдвигая ниже ворот рубашки. Сладкий, медовый запах. Может, даже не сладкий, а просто родной. Он пахнет детством. Почему-то моим, родным детством. Целую плечи, полностью стянув с них сорочку, спину, лопатки. Он пошевельнулся. — Том… — вздох. Он приподнимается, болезненно морщась, — Я так и уснул здесь? – поднимает на меня свои покрасневшие глаза Вильгельм. Наконец, вижу его лицо, по которому вчера слёзы вместе с сурьмой рисовали узоры. Меня не обманешь. Боюсь показать, но к горлу сразу ком подступил – во что он превратился? Мысли в панике разлетаются, а я стою и смотрю на него, не зная, что мне ему сказать? Что ещё сказать и что ещё сделать, чтобы добить? Чтобы он умер. Потому что только это я могу сделать, и ничего более. И осознание этого страшного проклятия, что неведомые силы на меня наложили, давит сильнее любых грехов. Я вижу, как медленно и мучительно увядает цветок розы, что засыхающий куст надо полить, но вместо этого, с наслаждением наблюдаю, как жаркие солнечные лучи забирают из него последнюю влагу. Так сложилось, это была судьба. Теперь я лишь могу попытаться увезти его отсюда. Может быть, ещё есть шанс всё изменить? — Ты просидел так всю ночь? – я помог ему встать. Он лишь кивнул в ответ. – Приляг, мой сладкий, я сделаю тебе массаж, хочешь? — Если только плечи, чуть-чуть, — опять эта опаска и смущение. Ну почему?! Он лёг на живот, а я устроился на его бёдрах сверху, чтобы было удобнее. Начав с мягких поглаживаний, я перешёл к более быстрым и сильным движениям, в ответ на которые Билл довольно мурлыкал, как маленький чёрный котёнок, которого приласкали на коленях. Через полчаса мы позвали Сэдрика, который принёс всё необходимое для омовения и чистую одежду, и я покинул покои Билла с тем, чтобы позавтракать, а потом отправиться на конную прогулку, так как Вильгельм с радостью подхватил эту мою мысль, сказав, что почивать днём не собирается. После завтрака мы оседлали своих скакунов и направились к лесу через поле. Билл скакал чуть впереди меня, а я любовался его переливающимися на солнце, и развивающимися на ветру волосами, а длинный шарф из фиолетового шёлка дополнял эту великолепную картину. Иногда он оборачивался, и бросив на меня озорной взгляд, пришпоривал коня, отрываясь, а когда я настигал его, то он резко дёргал поводья, направляя животное в сторону. Воздух ласкал лицо своей тёплой плотностью, вдыхая в лёгкие жизнь вместе с запахом весеннего поля, на котором росла магическая трава. Селяне называли её Король трав. Простые жёлтые цветы, и крупные, бархатистые листья, похожие по форме на крылья летучей мыши. Знаю, что эта трава – панацея почти от любой хвори. Два дня назад Сэдрик вернулся домой с целой корзиной этих листьев, и Билл долго колдовал над ней, измельчая и высушивая в тени. Мы оставили коней у небольшого ручейка, а сами, взявшись за руки, пошли вглубь небольшого леса. Я хорошо знаю эту местность, тут нет волков и кабанов, только косули, лисы и зайцы. Лес весной наполнен жужжанием диких пчёл и воркованием голубей, а кукушка отмеряет минуты тревожным голосом, будто бы предупреждая о чём-то – всегда не любил кукушек. Билл восторженно рассматривал представшую нашим взорам картину. Для меня его лицо, по правде говоря, было намного красивее любых цветов и ярче солнечных зайчиков. Хотя именно последние очень красиво играли на его коже, подсвечивая совсем ещё детский пушок на щеках. Кругом летают бабочки, цветут земляника и дикие яблони. Под одной из таких мы и остановились, рядом буял куст дикой сирени, которая только начала распускать пышные свечки. Увидев её, Билл сразу же подошёл, наклоняя к себе упругие ветки, и зарываясь лицом в их кудрявые гроздья. Сочетание его и сирени – совершенство. Картина из рая.***
Глаза его закрыты, и длинные чёрные ресницы мелко подрагивают, как бархатистые крылья бабочек, что летают вокруг. Отбрасывая тень на щёки, отсвечивая и переливаясь в лучах послеполуденного солнца. Воздух прогрет, хотя из глубины леса всё ещё веет мартовской сыростью. Воздух здесь лежит пластами, ведь ветра нет, лишь лёгкие дуновения иногда покачивают верхушки дубовых деревьев. Я стою рядом, и как завороженный наблюдаю за ним. Он вдыхает глубоко в последний раз и открывает глаза, отстраняясь от бледно-сиреневых гроздей. Его глаза околдовывают. Откуда он такой разный? Только что беззащитный, униженный, на коленях просящий моей милости, несчастный, и в следующее мгновение уже маняще-таинственный, властный, подчиняющий, ревнивый. Вильгельм. – Иди ко мне, — произносит тихо, одними губами. Он протягивает ко мне руки, и я заключаю его в объятия, самые нежные, которые только могут быть на этой земле. Большей нежности не бывает, я это знаю. Потому что больше так никто не любит его, как я. Только он об этом не знает, скорее, он считает меня своим мучителем. Но ведь не уходит? Стонет, так сладко стонет мне в рот, пока я медленно засасываю его мягкие, мокрые губы, руками уже освобождая его от одежд. Билл облокотился о дерево, и мне так легче, я не держу его, с остервенением лаская обеими руками цветочную кожу. Прошелестел упавший к ногам кафтан, а вслед за ним и светло-розовая сорочка из прозрачного шёлка. Вильгельм раздет по пояс, но вокруг шеи ещё обмотан фиолетовый шарф. Это красиво. Откинув его концы назад, спускаюсь поцелуями на грудь, к соскам, слыша, как гулкие удары родного сердца становятся чаще, и его прохладные руки справляются с моими одеждами, как ещё несколько минут назад мои освобождали его. Я не мешаю, я не хочу отрываться. Резкий вдох и его животик втянулся, чем я сразу воспользовался, начиная снимать нижнюю часть одеяний, не переставая жадно целовать горячую кожу. Его можно только так. Его необходимо только так. Жадно. До дна. Его пальцы нежно поглаживают меня по щекам, и я встаю на колени, зная, что он смотрит на меня, знаю как он смотрит. Набравшись смелости поднять взор, шепчу снова одними губами. Его уста раскрываются, вторя моим: «Хочу». Плавно оттолкнувшись от ствола дерева, он отстраняет меня, и я понимаю, как он хочет – стелю свою мантию, и он ложится на неё, притягивая меня к себе. И с этого мгновения я начинаю сходить с ума. Потому что соприкосновение с его соблазнительно-горячим телом уносит в небытие, я перестаю помнить себя, чувствуя лишь сладкие уста, обжигающие своим поцелуем, который может подарить мне только он. Потому что это – он, мой Билл, мой… Грудь к груди, два сердца бьются в одном ритме, он стонет, прогибаясь подо мной, постоянно повторяя моё имя. Волосы его разметались, а на висках и над верхней губой проступили капельки, которые я тут же слизываю, но они появляются вновь. Он не закрывает глаз, он всё время смотрит на меня, будто бы просит. Он просит, потому что я до сих пор не позволял себе, я не имел права, хотя он просил. Но держаться дальше невозможно. Я хочу его. Хочу владеть им до конца, чтобы он запомнил, что это не боль, как в тот раз… — Том… — такой низкий выдох, и я отрываюсь от его ключиц, глядя в золотистые глаза, где плещется страсть, — Ты же сделаешь это? Я так хочу тебя, Том… ааа… — и снова стон, потому что я рукой накрыл его пульсирующий пах. Беру его руки в свои и завожу над головой, прижимая запястья к рыхлому мху. Приникая к губам, снова вкушаю небесный нектар. Полуулыбка на лице Билла открывает жемчужные зубы. Ты совершенство. — Ты такой красивый, — выдыхаю где-то над ухом, захватывая бархатистую мочку языком, и он снова стонет и выгибается, прижимаясь своей грудью к моей. Опять ощущение одного сердца на двоих. – За что? — О чём ты, любимый? — За что ты мучаешь меня? Уж лучше бы взял, что тебе нужно и… — Но мне нужен ты, Том, – он отвечает просто, гладя в глаза, и тут же закусывает губы, сдерживая спонтанный стон. Переплётенные пальцы сжимают друг друга, я снова припадаю к желанному рту, замечая блаженную улыбку. Он чуть ёрзает подо мной, а потом обвивает мою талию своими длинными ногами и прижимается к паху - теперь для моих стонов пришёл черёд. — Почему смеёшься? Что тебе нужно от меня? Скажи, лучше скажи. Отдай мне мою душу, отдай мне моё сердце, я не могу жить так, помилуй, – шепчу, словно в бреду, расплетая руки и спускаясь поцелуями к соскам. Нежно обвожу один кончиком языка, наблюдая, как сжимается тёмно-розовый бутон, и тогда прикусываю, принимая тихий вскрик. А ещё он любит, когда мои косы щёкочут его кожу, как сейчас. — Ещё, Томми… — он гладит меня по голове, проводя пальцами по дорожкам между них, и прерывисто дышит, ожидая продолжения. Исполняю просьбу, накрывая второй сосок мокрым поцелуем, а потом также прикусываю и оттягиваю - снова этот вскрик и сбившееся дыхание - возвращаюсь к первому и продолжаю игру, доводя своего нежного мальчика до слёз. Он любит боль, это определённо. И просит не останавливаться, хотя на одном соске уже выступила капелька крови. Слизываю её и иду ниже, а он всё шепчет «Том, Томми». Я люблю то, как он произносит моё имя. — Ты не ответил мне, Билл, — я отрываюсь от вылизывания его живота, а он уже непонимающе смотрит на меня, но мне так хочется его помучить, — Верни мне моё сознание. — Ты сам этого не хочешь. Но я и не отдам, даже не мечтай, — ответил он, приподнявшись на локтях, но тут же откинулся назад, потому что я резко стянул с него оставшуюся одежду и припал губами к возбуждённому стволу, нежно присасываясь к головке. Я знал, что он так ответит, и я знаю, что так оно и есть. Его вкус сводит с ума, и его стоны. Такие громкие теперь, он больше не сдерживается. Чувствую, как его пальцы впились в мои волосы на затылке - хочет, чтобы я взял глубже. Я беру, он сладкий. Билл весь сладкий. Перед ним устоять невозможно, и кажется, он уже понял это. Он знает мою слабость. Моя слабость – это он. Обнимаю его бёдра, лаская горячий член языком, облизываю яички, иногда спускаясь влажной дорожкой туда, откуда так хочу войти, чтобы завладеть всем. Билл снова прогнулся и простонал, а я быстро поднял взгляд, любуясь этой чудесной картиной: Волосы кое-где прилипли к лицу, глаза прикрыты. Он чуть прикусил нижнюю губку, так сладко, так томно постанывая. И всё из-за меня. Покрасневшие, измученные мной соски на фоне такой белой кожи вызывают непреодолимое желание снова коснуться их губами, только теперь нежно, что я и делаю, отрываясь от его ствола, вызывая разочарованный вздох. Но сначала провожу рукой по нежной коже, целуя в солнечное сплетение. Несколько беспорядочных поцелуев вдоль рёбер. Положив голову ему на грудь, кончиками пальцев касаюсь болезненно припухшей бусинки, нежно обвожу, слушая, как сердце стучит прямо в ухо. Схожу с ума, от этого вида и звука – он ведь ещё и стонет от каждого касания. — Укуси, я так люблю… — чувствую ногти, вцепившиеся в мои плечи. Снова нужна боль. Это я его испортил, теперь он часто этого просит. И я выполняю, хотя сил на ласки больше нет, хочу войти в него, хочу раствориться в этом худом, горячем теле. Он шумно вдыхает сквозь стиснутые зубы, стоило прикусить припухший сосок чуть сильнее, оттянув резко, чувствуя металлический привкус, продолжая нежно поглаживать пальцами второй. Его член упирается мне в живот, далеко унося мой самоконтроль, и я чувствую, что пора исполнить его желание. Его ли только…? Билл всегда даёт мне эту сладкую иллюзию власти над ним, привязывая этим ещё сильнее. Когда я понимаю это, то начинаю делать ему больно, а он это любит. Он любит боль, как физическую, так и душевную. Потом он снова плачет, а я снова пью эти слёзы вместе с ним, жалея, обещая и никогда не сдерживая этих обещаний. Развожу его ноги чуть шире, проводя рукой по горячей коже бёдер. Он стонет, почти плачет, придвигаясь ко мне ближе. Нетерпеливый мой мальчик. Касаюсь пальцами его приоткрытого уст, и он сразу впускает их, нежно облизывая шершавым языком, при этом глядя мне в глаза неотрывно. Зачем? Он ведь всё знает. Колечко его губ вокруг пальцев – это пытка. Это невозможно переносить. Стоны скоро вырвут мои лёгкие. Хотя я уже не разбираю – где его, а где мои. Они смешались там же. Где и наше дыхание. Мы неделимы. Отпуская пальцы, причмокивает. Нарочно. Потом облизывается, тоже нарочно, чтобы довести меня. Его глаза сверкающие и чёрные сейчас. Когда-то я рассказал ему секрет, и он знает, что так бывает только с ним. Со всеми остальными я лишь оцениваю их способности в любовных играх, а с ним я забываю, кто я на самом деле, и начинаю плавиться от одной мысли о его губах, которые ласкают меня. Ведь только он умеет делать то, что я так люблю – любить меня. Мягко надавив на пульсирующее колечко, скольжу внутрь двумя пальцами. Билл поморщился и застонал, но я сразу добавил третий. Я знаю, что он так хочет. Жду, чуть поглаживая втянувшийся живот, медленно переходя рукой на его ствол, поблескивающий прозрачными каплями. Жидкая похоть. В его слюне, в его слезах, в его семени. Ведя рукой выше, чувствую, что Билл расслабился, после чего одновременно касаюсь волшебной точки внутри, а ртом начинаю ласкать его член. Какой томный крик срывается с его губ! Как он всхлипывает, когда я повторяю это действие! Моё терпение истекло. Я сменяю пальцы своей пульсирующей плотью, заполняя его сразу, входя до конца. Ему больно, он сжимается, а я лишь глажу да сжимаю его бёдра. Настойчиво, хотя руки мои дрожат. Он любит терпеть боль больше, чем я люблю её причинять. — Том, сильнее, Томми… И снова взгляд из-под ресниц, и приоткрытые губы, почти алые сейчас, и часто вздымающаяся грудь – я схожу с ума. Искусанные соски, на одном из которых проступила капелька крови и уже успела запечься, шея в укусах и следах от звериных поцелуев – я схожу с ума. Я начинаю двигаться в нём, толкаясь до конца во влажное, шёлковое нутро. Вхожу резкими рывками – я схожу с ума. Сжимая его член в руке, и закинув одну его ногу себе на плечо. Пытаясь заглушить стоны, Билл закрыл ладонью рот, и тихо попискивает с каждым моим толчком. Насаживается сам, болезненно щурясь. Но я не хочу так. Хочу, чтобы он смотрел на меня, хочу слышать его развратные стоны – отнимаю его ладонь от лица, освобождая страстный крик. Потом ещё раз, и ещё. Не могу больше. Он извивается подо мной, почти в бреду, почти теряя сознание. А я схожу с ума от тесноты, от жара и гладкости, туго сжимающих меня внутри. Вдруг поднимается сильный ветер, свежий, так приятно. С яблони начинают сыпаться лепестки, нежные, как кожа Вильгельма. Они падают ему на грудь, на лицо, на волосы – я снова схожу с ума. Сразу чувствуются капли испарины на утомлённым любовью теле, окутывает приятная прохлада снаружи, отчего его нутро кажется ещё жарче. И с каждым толчком это страстное «Том, Томми, любимый», и его глаза, которые теперь не отпускают меня. Билл протянул руку, касаясь моих сжавшихся от прохлады сосков. Затем второй рукой, сначала легонько, а потом резко царапнул. Мой тихий вскрик, и он закатывает глаза. Приподнимается, подаваясь мне на встречу. И я понимаю, что уже всё, что подошёл предел. Сжимаю его член, нежно лаская уретру пальцем, и делаю два последних толчка. Одновременно. С громким стоном, слившимся из наших голосов, с именами друг друга, прижимаясь друг к другу, впитывая друг друга, выпивая и боль и наслаждение вместе. Я разливаюсь внутри него, ощущая во влажнеющей руке пульсацию его члена. Это наслаждение передать невозможно, я слишком долго ждал этого, я так давно хотел его, именно его, именно так - долго ласкать и довести до экстаза своими губами и руками. Слушая крики и нежный шёпот, и своё имя. Только Билл может так, и я знал, что будет так, я знал, что выше наслаждения нет, чем быть с ним. Он вздрогнул в последний раз, всё так же впиваясь ногтями в мою спину. Влажный, горячий, трепещущий. Мой. Проходит несколько минут, прежде чем слух, зрение и обоняние возвращаются ко мне. До этого я не слышал ни пения лесных птиц, ни аромата сирени, ни теплой ласки ветра, который новым порывом сорвал с ветвей ещё несколько цветков, и осыпал нас ими. Едва находя в себе силы, приподнимаюсь, чтобы увидеть его лицо сейчас: миндалевидные глаза открыты, но взгляд отсутствующий. Вильгельм лишь невесомо поглаживает меня по спине, нежными подушечками пальцев. Коснувшись шеи губами, я уже сознательно вдыхаю его неповторимый аромат. Это не вербена, не жасминовое мыло, не сандаловая паста благоухают, унося прочь мой разум. Это просто Вильгельм. Это новый цветок и новый аромат. Снова поцелуй, просто нежный, потом такой же тихий в губы – он отвечает, также тихо и нежно. Целую любимую родинку под нижней губкой. А он в ответ мою, на щеке. Потом невесомо целует мои веки – я закрыл глаза. Мои брови, ресницы. Да-да, ресницы. Только он меня так целует. Сначала чуть зажимает губами, оттягивает, а потом целует веки. Брови — короткими поцелуями, между которыми вставляет тихое:«Томми», пока ослабевшие руки нежно оглаживают мои плечи, шею, ключицы. Ногами он всё так же обвивает мои бёдра, иногда поглаживая ступнями по икрам. И снова он другой, и каждый раз он разный. Хотя вот он, Билл, мой и ничей больше. Но снова этот странный взгляд и вздох. И он будто читает мои мысли. — Это я, любимый. Тебе не показалось. И к чему эта фраза? Ты знаешь, о чём я думаю? Нет, Билл, нет, лучше скажи, что нет. Но он снова смотрит на меня этим взглядом, берёт мою руку в свою и подносит к губам. Целует и смотрит в глаза. Так, как он всегда делал, провожая меня куда-нибудь. Но разве мы прощаемся? — Отпусти меня. — Хочешь уже встать? – я вдруг сообразил, что он лежит голой спиной только на одной моей накидке, — Тебе же холодно, наверное… — Нет, Том. Отпусти меня, – в ответ холодный тон и вытягивающий душу взгляд. — Ты о чём? Билл поморщился, молча доставая откуда-то платок и стирая следы с живота. Потом откинул его в сторону и стал быстро одеваться, вынуждая последовать его примеру. Всё молча. Поднявшись, он поправил волосы, и стал завязывать шарф, по-прежнему без единой эмоции на лице. — Ты ведь получил, что хотел, так отпусти же меня, — грустный прищур и никакой надежды в потухшем взгляде. — Что ты говоришь, Билл?! – я закричал, чувствуя, как истерика накатывает на, не давая мыслить собрано. Показалось, что сейчас он просто оседлает коня и ускачет. Но ведь и до того надо дойти, и вещи собрать, он ведь не уйдёт так просто? Прошу его посмотреть на меня, посмотреть мне в глаза, но он отворачивается и не хочет ничего слушать. На лице всё так же ни единой эмоции, ни единой слезы! Будто бы не он это, не мой Вильгельм, которого я знаю, который всегда упрашивает сам, который умеет плакать, а я так люблю эти слёзы, а чужой холодный демон. Пытаюсь поймать его пальцы, но он выдёргивает руку, быстрым шагом направляясь вон из рощи, давя прошлогодние жёлуди и не даже оглядываясь на меня. Какое-то продолжаю стоять, но потом срываюсь и бегу за ним. — Не трогай меня, только об одном прошу - не трогай меня больше, — тихо говорит, отталкивая мою руку. — Но ты хоть можешь объяснить, почему вдруг? Что ещё не так я сделал? – меня это уже страшно злит. — Просто уже всё. И эти слова меня приводят в бешенство. Стоит ему вновь отдалиться, обгоняя меня на лесной тропинке, как порыв ветра приподнимает кончик его тонкого развивающегося шарфа, и лёгкая ткань касается моего лица… Не бывать этому. Я немедля схватил его и резко дёрнул на себя, тут же ловя второй конец шарфа. Вильгельм остановился, но в моих висках уже бешено громыхал пульс, а перед глазами стояла красная пелена. Я дёрнул его на себя, он зашипел, пытаясь оттянуть ткань с шеи, но я не дал, начиная лишь затягивать шёлк всё туже. — Ты никуда не уйдёшь, — процедил я сквозь зубы, когда ненависть мгновенно вспыхнула в сердце ярким костром. — Отпусти, Том… — прохрипел он, цепляясь влажнеющими пальцами в мои запястья, но отпускать я и не думал. На его глазах стали проступать слёзы, но я не отпускал. К лицу прилила кровь и он попытался сделать вдох, но я не отпускал. Я позволил ему лишь прошептать: «Том». Я не отпустил.***
Если бы ни мой единственный друг, наверное, я бы потерял Билла навсегда. Я не знаю, что со мной происходило в тот момент. Когда Билл замер в моих руках, меня что-то отбросило от него, и я очутился на земле, сразу приходя в себя. Но меня никто не бил и не нападал, вместо этого я увидел… Эндрю, который склонился над Вильгельмом, пытаясь освободить его от плотно затянутого шарфа. Не успел я и понять, что произошло, как блеснуло лезвие кинжала, и куски ткани были отброшены в сторону, а друг стал шлёпать его по щекам, пытаясь привести в чувства. Я попытался подойти, но злой взгляд Эндрю предупредил, чтобы я даже не приближался. Схватив кусок всё той же фиолетовой ткани, Форестер накрыл ею рот Билла и стал вдыхать воздух в его лёгкие. Я смотрел на всё это сквозь пелену, будто в тумане. Я смотрел на свои руки, не понимая, что я ими сделал, и снова смотрел на Билла, который не подавал признаков жизни. Теперь мы в доме Форестера. Приходил лекарь. Конечно же, для него Эндрю сочинил историю с грабителями, хотя мы оба понимали, что в это сложно поверить. Мы видели глаза господина Барнаби, когда он расстегнул на Билле рубашку, чтобы послушать дыхание, и узрел бесконечные засосы и укусы, местами с запёкшейся кровью. Мне стало даже перед самим Эндрю неловко – не буду же я ему рассказывать, что Вильгельм сам об этом просит, да и поверит ли он теперь? Единственное, что мы смогли сделать, это протянуть врачу увесистый кошелёк. Он понимающе кивнул, и оставив какие-то порошки и свои рекомендации, удалился. Насилу напоив ими Билла, которого сильно лихорадило, Эндрю спросил у него позволения удалиться со мной на несколько минут. Тот смог лишь кивнуть в ответ. Говорить он теперь, естественно, не может. — А теперь потрудись объяснить мне, что ты творишь? В таком гневе я не видел Эндрю ещё никогда. Только если бы он знал, что я не знаю, как отвечать. Не могу и не хочу даже думать об этом. — Если бы ты только знал, Эндрю, насколько мне больно говорить об этом… Я не знаю, что сказать... — Да как ты смеешь… — Постой, выслушай меня. Если ты считаешь, что меня давно нужно убить, то я сообщу тебе, что считаю точно так же. Я был бы счастлив умереть и гореть в аду, но только не жить так больше. Я не могу так больше жить, Эндрю! Чуть ослабив хватку на моём воротнике, которой я даже сразу не заметил, Форестер чуть оттолкнул меня, и стал ходить по зале туда-сюда. Раздувающиеся ноздри и дрожащие губы говорили, что он сейчас скажет мне всё, что копил в течении долгого времени. — Меня вызвал Джаред, и велел сообщить вам, что послезавтра он планирует провести бал на высшем уровне. Я не застал вас дома. Сэдрик сказал, что вы поскакали куда-то за город. Я не стал бы вас искать, но когда я ехал по улице молочников, я услышал разговор путешественников, что только приехали в Ноттингем. Они говорили, что в Шервуде опять кого-то подловили и ограбили, и я решил, что вы не уехали далеко и гуляете в каком-нибудь из ближних лесов. Подъехав к дубраве, я увидел коней без всадников, и когда понял, что они ваши, моё сердце забилось с тройной силой. Я пошёл вглубь леса, стараясь рассмотреть следы, и прислушиваясь к каждому шороху. Потом я услышал какие-то крики, затем кашель, и увидел кого-то, кто душил Вильгельма… — на этом Эндрю остановился, переводя дыхание, — А этим кем-то оказался ты. Эндрю говорил глядя в пол, но когда он поднял на меня взгляд, и я увидел, что в глазах его стояли слёзы, до меня окончательно дошёл смысл того, что я сделал. Только сейчас. Мы долго смотрели друг на друга, молча, выжидающе, но не дождавшись от меня никакого ответа, Форестер продолжил: — Я просто не знал, что мой лучший друг, благородный Томас Дадли, хладнокровный убийца, — эти слова словно окатили меня ледяной водой, но когда я приоткрыл рот, чтобы хоть что-то сказать в своё оправдание, он меня прервал. – Ты не думаешь, что если бы я каким-то чудом там не оказался, ты отправил бы своего волшебного мальчика на Небеса? Я стоял, кусая губы и глядя в мраморный пол. И молчал. А разве я могу что-то другое теперь? Понимая бессмысленность каких-либо оправданий, я развернулся и пошёл назад в покои, где лежал мой Вильгельм. Переночевали мы также в доме Эндрю.POV Author:
Утро встретило несчастного мага теплым солнечным лучом, который чертил свой путь от окна прямо к его подушке. Болезненно поморщившись, он потянулся к серебряному кубку с водой, который Эндрю оставил на небольшом столике у ложа. Вильгельм попытался сделать глоток, но горло прошила боль, не давая сглотнуть хотя бы пару капель, но пересилив себя, он всё же отпил и сразу же потянулся к одному из порошков, принесенных доктором. Это была обезболивающая смесь из куркумы, аниса и римского тмина. Когда он нечаянно звякнул кубком о столик, из-за портьеры сразу же возник Форестер, и Билл понял, что тот ночевал рядом. — Как ты, дитя? – Эндрю приложил прохладную ладонь ко лбу мага, а тот как-то неопределённо пожал плечами. – Прости, не пытайся говорить, я бы хотел сейчас сказать тебе кое-что. И да, ты не волнуйся, Томас сейчас вернётся, он вышел недавно, чтобы привести себя в порядок. Эндрю показалось, что от упоминания имени Тома Билл вздрогнул, а глаза блеснули страхом и отчаянием. Поэтому решив не медлить более, он начал свою речь. — Вильгельм, пойми меня правильно. То, что я хочу сказать, лишь для твоего же блага. Сейчас ты должен принять какое-то решение, потому что в следующий раз рядом может не оказаться меня, или окажется кто-то другой, кто обязательно воспользуется случаем и опозорит Дадли, а также тебя. Поэтому мой тебе совет – уезжай. Сейчас ты ещё слаб, и тебе нужен покой, но я не считаю, что ты должен возвращаться в дом Тома. Поэтому если ты пожелаешь, то можешь оставаться у меня до полного выздоровления, а потом решить, куда ты хочешь уехать. Я обещаю послать с тобой охрану, которая будет сопровождать тебя в пределах Англии, а Дадли и пальцем тебя коснуться не посмеет. Я не прошу, чтобы ты сказал мне прямо сейчас, ты… Билл чуть коснулся его запястья и показал рукой, что хочет написать. Эндрю соскочил с постели и быстро достал из секретера бумагу и чернильницу с пером. Билл аккуратно вывел несколько строчек и спокойно протянул Форестеру, лицо которого побледнело от ужаса, когда он их прочёл. «Я сказал ему, что хочу уйти. Из-за этого он и разгневался. Это я виноват, а он ни в чём. Я не уйду, потому что я люблю его. Это было моей мимолётной глупостью, на которую я не имел права. Наверное, он не простит меня теперь, но я никогда от него не уйду сам. Спасибо вам, великодушный сэр Эндрю». Форестер так и не нашёл, что ответить, и тут же в покои вошёл Дадли, сразу направляясь к алькову. Быстро спрятав кусочек пергамента под кружевной манжет, граф ещё раз провёл рукой по волосам юноши, специально показывая Тому, что не скрывает своего доброго отношения к нему и не прячется. Но про себя отметил, как сжался при этом Билл. Ревности Тому было не занимать, вот только он прятал её под разные маски, считая это унизительным для себя – ревновать. Бросив на Дадли тяжёлый взгляд, Эндрю поспешил оставить их наедине. — Я не имею права просить, но… — Но Билл накрыл губы Тома ладонью, когда тот опустился на колени рядом с ложем. Поймав его недоумевающий взгляд, маг лишь отрицательно покачал головой, и приложил указательный палец к губам. Том поднялся и сел рядом с ним на постель, заглядывая ему в глаза в попытке раскаяться без слов, пропитывая этим чувством свой взгляд, своё дыхание, и каждое прикосновение. Вильгельм тесно к нему прижался, но тут же охнул, прижимая к шее руку. Убрав назад волосы, Дадли взглянул на неё, и в глазах снова запекло от боли и наворачивающихся слёз. Казалось, будто бы Вильгельм так и остался в том злосчастном шарфе – настолько ярко-фиолетовым был широкий след на тонкой коже изящной шеи.***
К вечеру маг стал уже более подвижным, и они решили вернуться домой. Форестер больше не входил к нему, поэтому когда они прощались во дворе его дома, Билл подошёл, легонько взяв его за руку. Вкладывая в свой взгляд всю благодарность, на которую был способен, он выразил то, что не мог сейчас выражать словами. Томас посадил его на коня впереди себя, приобняв одной рукой, и они медленно поехали по направлению к дому. Билл жался к нему, как маленький испуганный котёнок, вызывая в нём всё больше чувства вины. А вот его - это самое чувство - Дадли ненавидел, поскольку привык всегда поступать правильно. Он всегда карал по заслугам, и никогда не жалел о том, что обошёлся с кем-то слишком жестоко – это всегда было заслуженно. Но в случае с собственным возлюбленным Том, как стало казаться, только и делал, что совершал ошибки. А как выйти из этого замкнутого круга он не знал. Эндрю же, глядя им вслед, по-своему интерпретировал благодарную улыбку мага: «Он благодарил меня так горячо не за то, что я спас ему жизнь. А за то, что спасши её, я продлил его жизнь с Томом. Ужасная очевидность». Собственно, Форестер и не ошибался.***
Бал, о котором Эндрю спешил сообщить влюблённым, назначен был на восемь часов вечера. До этого гости спокойно прогуливались в роскошном саду принца, где сидели восточные музыканты, а повара раздавали всем желающим сладости. Этих сирийцев Джаред привёз из последнего путешествия, купив их по очень низкой цене на восточном базаре. Пятеро музыкантов и две молодые танцовщицы, а также два повара и один конюх, принадлежали когда-то индийскому радже, которого убили мусульманские воины, а слуг забрали как трофей. Однако, несмотря на низкую цену в двадцать золотых, повара готовили отменно, девушки восхитительно танцевали, а музыканты были очень талантливы. Джаред, довольно оглядывая свою покупку, ждал прибытия Эндрю, который запропал ещё в тот день, когда он отправил его к Дадли с приглашением на торжество, но так и не получил никаких вестей. Стюарт нервничал, не зная, ожидать Вильгельма в этот вечер, или же Том снова прибудет один, с какой-нибудь нелепой отговоркой. Ведь так повторялось уже не раз, и не два. Но вот, в конце сада появился Форестер, и уже через минуту склонился перед принцем в изящном поклоне. — Я заждался тебя, друг! — У меня есть к Вам очень серьёзный разговор, мой принц. По глазам и серьёзному тону Эндрю, Джаред почему-то сразу понял, что речь пойдёт именно о маге. Когда же Форестер, отведя его чуть в сторону, показал ему записку, которую написал Вильгельм вчера утром, глаза Джареда налились яростью, и он потребовал рассказать всё сначала. К концу рассказа, в котором Эндрю излагал историю в наиболее чудовищном свете, он клокотал от гнева, то и дело клянясь убить Дадли при первом же удобном случае. На что Форестер отвечал отрицательно, пытаясь пояснить, насколько зависимым стал от Тома Вильгельм, и что нужно продумать какой-то очень тонкий способ, который бы смог их разъединить. Было абсолютно очевидно, что однажды Том таки убьёт бедного мальчика. Это лишь вопрос времени. И подытожил Эндрю своё повествование тем, что в виду этих событий, они вряд ли появятся на сегодняшнем празднестве, которое (а в этом Форестер был уверен полностью) было затеяно им, Джаредом, исключительно ради того, чтобы увидеть Билла, и Томас об этом догадывался. Ведь после своего возвращения принцу так и не удалось встретиться с магом. Но не успел Эндрю договорить, как заметил, что взгляд принца устремился куда-то вдаль. Обернувшись, Эндрю заметил в конце аллеи Вильгельма, за которым следовал Том. Они медленно приближались по направлению к Его Высочеству. Весь гнев, как и все остальные эмоции, что испытывал принц каких-то пять минут назад, мгновенно отошли на второй план, впрочем, как и Эндрю, который ему что-то тихо договаривал. Джаред уже не слышал его. Он не слышал и не видел ничего. Всё его королевское внимание было сосредоточенно на изящном юноше, который приближался к нему с грацией, не уступающей павлиньей. На нём был вишнёвого цвета бархатный кафтан с высоким воротником стойкой, расшитый жемчугом и золотыми нитками. И хотя воротник был расстёгнут и уголки его были отвёрнуты наружу, шеи видно не было, так как на ней был завязан белый кружевной шарф. Широкие рукава верхней одежды смотрелись на нём очень гармонично, потому что сам Билл был очень тонкого телосложения, и массивные элементы верха делали его только привлекательней и подчёркивали высокий рост. Атласные, тёмно-бордовые брюки были заправлены в высокие ботфорты тёмно-коричневого цвета, украшенные золотыми пряжками и цепями. Пышные манжеты, выступающие из-под кафтана, только подчёркивали красоту изящных рук, на которых неизменно было множество колец и перстней, среди которых принц заметил одно новое – кровавый рубин, в окаймлении золотых завитушек и россыпи мелких бриллиантов. Этому кольцу принц сразу дал прозвище: «Оправдание». Шелковистые волосы мага были убраны в низкий хвост, а в мочках ушей поблескивали маленькие бриллианты. Им Джаред также отвёл определённую роль, назвав «слезами Дадли». Молодые люди склонились перед ним, но принц даже не смог выдавить подобия улыбки для Тома, сразу занявшись Биллом. — Мой мальчик, я так рад тебя видеть. Эндрю сказал, что ты приболел и потерял голос, и право мне так жаль, я хотел попросить тебя спеть для нас. Но так уж и быть, как-нибудь в другой раз. – Стюарт взял мага под локоть, и увлёк за собой в глубину сада, замечая, как заметно напрягся Том от этого действия. Пока принц был занят Вильгельмом, Форестер ждал, когда Дадли с ним заговорит. Но Том становился с каждой минутой мрачнее тучи, отмечая про себя, что Эндрю как будто способствует общению принца с Биллом. Так они и стояли молча, пока Том не повернул голову и не увидел, как Джаред кормит Вильгельма сладостями прямо с рук. Кровь прилила к лицу, а рука поползла к эфесу шпаги, но тут же была накрыта ладонью Эндрю. — Ты должен дать ему расслабиться, нельзя так. Не будь глупцом! — Ты не знаешь, что такое обладать им, Эндрю, - выдохнул Том, прикрывая глаза, - и каково бояться, что это сделает кто-то другой. — Это называется недоверием. — Может быть, Эндрю, всё может быть… — загадочно протянул Дадли, чуть вскинув брови. От этих слов, пропитанных цинизмом и ревностью, графа слегка передёрнуло, и он решил перевести тему в иное русло. К ним подошли несколько вельмож из северных графств, которые приехали из Австрии вместе с принцем, и Эндрю охотно переключился на беседу с ними. И хотя Том тоже пытался вникнуть и уловить хотя бы общий смысл беседы, его мысли ни на миг не покидали Билла, точно как и глаза, которые неустанно следили за ним. Через несколько минут у небольшого фонтанчика появился церемонемейстер и объявил о том, что балет готов, и гости медленно потянулись внутрь дворца. Тем временем принц, хотя и наслаждался нежной улыбкой и смущёнными взглядами молодого мага, думал о том, что можно было бы предпринять для того, чтобы выиграть хоть немного времени. Тогда бы он смог повлиять на Билла в достаточной мере. И когда все проследовали во дворец, а Том подошёл, чтобы сопровождать Вильгельма, Джаред, довольно ухмыльнувшись, взял Дадли под вторую руку и невозмутимым тоном сообщил, что посылает его на другую сторону Ла-Манша с посланием для французов. У Тома отнялся дар речи. Он сразу сообразил, что Эндрю рассказал Джареду нечто большее, чем о простуде Билла. Но, разумеется, отказать Его королевскому высочеству не мог никто в пределах Англии, кроме самого короля. Поэтому, еле подавив в себе вспышку гнева, что не укрылась от Джареда, Томас бы вынужден дать согласие на то, чтобы отправиться завтра же, после обеда. Вильгельм слышал их разговор и чувствовал, как Том сжимает его пальцы в своей ладони, да и сам он был напуган не меньше. Сейчас ему меньше всего хотелось с ним расставаться. Билл искренне раскаивался в своих словах, которые настолько ранили любимого, что тот потерял контроль над собой. Как и раньше, Вильгельм его ни в чём не винил. Но позавчера, после долгожданного момента близости, Билл испытывал слишком противоречивые чувства. С одной стороны - страх перед тем, что теперь он станет Тому не интересен, а с другой - чувство вины. Он по собственному желанию отдался Тому и сам получал от этого наслаждение. Последняя черта, напоминавшая о целибате, была пересечена, и теперь он был ничем не лучше Августина, Георга или Рамоны. А они, Вильгельм прекрасно понимал, кем были для Тома. Вместе с тем, познав эту близость, Билл впустил в себя не только семя Тома, но также семя ревности, которая теперь разрывала его сердце не находя выхода. Страсть, чьей обратной стороной служит ненависть, заставляла его теперь признать, что он сам готов убить Тома за измену.***
Вчерашний званый вечер подошёл к концу очень быстро, но влюблённые покинули его и того раньше. Теперь, когда солнце уже перешло на юг и дело шло к обедне, влюблённые ревнивцы лежали в постели, нежно обнимая друг друга, и ласками пытаясь попрощаться на целых три недели. По крайней мере, ровно столько - считал Том - займёт путешествие. Он перебирал пальцами шелковистые пряди волос своего любимого, любуясь безупречным профилем в просвете окна. Маг лежал на спине с закрытыми глазами, поглаживая грудь Тома тыльной стороной кисти, а потом облизнулся, и повернулся, устремляя пылающий взор к чувственным губам своего Тома. Повторять Дадли не нужно было. Он молниеносно накрыл собой Билла, откидывая в сторону покрывало и прижимаясь к его полностью обнажённому телу. Несколько минут жарких объятий и страстных поцелуев сделали своё дело, и они снова слились воедино, обмениваясь вздохами и стонами, сердцебиением и поцелуями. После роскошной трапезы, когда конюхи сообщили, что конь, сопровождающий солдат и слуга, готовы и ждут у ворот, Вильгельм приблизился к Тому, обвив руками-лианами его шею, и нежно провёл языком по приоткрывшимся, в беззвучном признании, губам. — Не одевайся ярко, если Принц устроит приём. А лучше скажись больным и не иди. Если он приходит сам, то… Вильгельм, прошу тебя… — в глазах Тома выразилось неподдельное страдание, — Не подводи глаза эти дни. Прошу тебя. Билл только послушно кивал каждому указанию Дадли, после чего прижался к нему тесно, и, обжигая мочку горячим дыханием, прошептал: «А вот это будет, если ты посмеешь изменить мне. За эти три недели». И Том почувствовал, как что-то острое уткнулось в пах. Опустив взгляд, одновременно пытаясь осознать, что безголосый, черноглазый мальчик только что заговорил, Том увидел небольшой кинжал, приставленный остриём к причинному месту. — Билл, ты можешь… ты уже можешь говорить? – изумлению Дадли не было предела. — Я многое могу, — чуть надавив кончиком лезвия, прошептал брюнет на ухо, — Но тебе необязательно знать об этом. Возвращайся поскорее, любимый, а то… — Билл мягко прикусил мочку его уха, — …а то я уже умираю от желания, — почти простонав, он легонько оттолкнул Дадли от себя. С трудом взяв себя в руки, и поражаясь этим метаморфозам, Том развернулся и вышел из дому. Вильгельм тем временем быстро вспорхнул по лестнице и выбежал на балкон, глядя на то, как его любимый садится на лошадь. Подарив друг другу такие взгляды, какие могли быть только между ними, они отпустили друг друга. Каждый по-своему, тем не менее зная, что дождутся и будут ещё долго друг друга мучить.***
На самом деле ничего в Билле не изменилось. Он просто решил сделать время, которое осталось им с Томом незабываемым и сладким. Он просто хотел доставить любимому как можно больше удовольствия, неважно, как при этом ему пришлось бы себя вести. Внутри же ничего не изменилось, всё говорило о боли и смерти, и даже громче, чем раньше. Но Вильгельм совсем не хотел, чтобы Том чувствовал это. И сейчас он будет создавать множество красивых иллюзий, только для того, чтобы Тому не было тревожно, и он не чувствовал себя виноватым. Маг не имел права сейчас прикасаться к Таро. Поэтому он просто медитировал на них по утрам. Этой ночью, когда наконец-то удалось сомкнуть глаза, лёжа в пустой постели, ему приснилась двенадцатая карта, Повешенный, которой он, проснувшись утром, и не удивился. «Ключевые слова: Самоотречение. Жертвенность. Переворот. Смена приоритетов. Передышка. Период серьёзных испытаний. Урок, который нужно усвоить. Озарение. Уникальная точка зрения. Самопожертвование. Посвящение себя. Гибкость. Приспособляемость. Смелые действия по изменению себя. Добровольная жертва во имя того, чтобы достичь высшего Добра. Перекрёстки судеб. Доброта. Прощение грехов. Высшая мудрость. Мистицизм. Позволить себе быть настоящим. Разумное смирение. Ситуация и совет: В настоящее время в вашей жизни наступил период испытаний, который диктует необходимость усвоения каких-то важных уроков. Перед вами сейчас открыта новая перспектива, которой другие попросту не видят и не понимают. Возможно вы должны отпустить что-то из своей жизни, или же принести что-либо в жертву для того, чтобы достичь высшей цели. Возможно, вы пожертвуете собственными эгоистичными желаниями из любви к ближнему. Возможно вы слишком сильно из-за чего-то переживаете и теперь вам необходимо обратиться к Высшим Силам. Скорее всего, окружающие не поймут вас. Люди: Те, кто отходит от жизненной суеты, чтобы заняться медитацией. Те, кто способны найти в себе смелость измениться. Святые.» Полуулыбка, тёплая слеза и тихое: «Том»…