POV Tom:
Боль усиливается, я не послушал своего мальчика и взял с собой мало порошка полыни. Мигрень. С тех пор, как Вильгельм со мной, приступы прекратились, я почти излечился. Конечно же, всё дело в лекарстве, которое он делает для меня. Такого больше никто не умеет делать. Однажды, когда у меня впервые за то время, что мы были вместе, случился приступ и огненный обруч начал сжимать голову, мой Билл посреди ночи отправился в лес с Сэдриком в сопровождении стражника, чтобы нарезать какой-то коры, которая закончилась именно в тот день. Мне было невыносимо плохо, я не мог пошевелиться, но становилось ещё хуже, когда я понимал, что он сейчас в тёмном лесу, и пусть не один, но… поднялся среди ночи, а ведь это был холодный февраль. Тогда они вернулись лишь под утро. Вильгельм был продрогшим и бледным. Пока он растирал все ингредиенты, я видел, как по его щекам катались слёзы, а я не мог и слова вымолвить, казалось, что даже движение воздуха в лёгких причиняет боль. Закончив с этим, он развёл порошок в воде и принялся давать мне его по капле. Я помню, что он показался мне солёным, может, из-за его слёз? После этого он лёг рядом и крепко прижался ко мне, поглаживая пылающую голову. Его холодные ладони подарили долгожданную прохладу и облегчение, постепенно обруч растворялся, оставляя после себя лишь лёгкую ауру. И тогда только я услышал, что он говорит. До этого, как обычно происходит, я был точно глухой. «Прости, прости». Когда речь ко мне вернулась, я спросил его, за что же прощать? Билл ответил очень просто: « За то, что не уберёг тебя, не подготовил вовремя. Забыл об этой коре». На мой вопрос о том, как давно она закончилась, он отвечал, что только утром второго дня отдал её герцогу Норфолку. –«Так что же за вина?» – «Я знал ведь, что полнолуние скоро, и должен был предвидеть.» Я заглянул в раскрасневшиеся от бессонной ночи, усталости и слёз, глаза - там светилась любовь. Любовь! И если кто-то спросит меня, как же она выглядит - её ведь не опишешь словом - то я отвечу, что видел её. Любовь – это его глаза. Три дня назад мне сделалось очень плохо. Метался подобно зверю в клетке, ни холодная вода, ни вино, ничего не помогало. На второй стало ещё хуже – появились эти сводящие с ума запахи, от которых не спрятаться, а сегодня… Сегодня снился сон. Он был ужасающим. Снился мой любимый, руки в крови, весь он в крови. И я подошёл к нему, и мы предавались любви прямо в главном зале, в замке моего отца. Никого не было, только я и он. В луже крови. И нам было прекрасно, я помню, как он слизывал её с меня, помню его губы в крови… Теперь весь день меня преследует вкус крови. И что бы я ни пытался съесть, он не уходит. Мне приносили яблоки, от них лишь хуже. Я знаю, что завтра начнётся ад. Завтра будет страшная боль, а его нет рядом. Быть может, так мне было бы легче. Не надо всех этих снадобий, только бы видеть его лицо. Эти волосы, эти чудные, шёлковые волосы, чёрные, как вороново крыло. Мой чёрный лебедь. Когда приходит этот ад, я могу сделать что-нибудь с собой, я не контролирую себя, готов на всё, только бы унять боль. Но мне нужно пережить, чтобы увидеть его. Я не хочу умереть, так и не сказав, как сильно люблю его. Билл…***
Я пробыл в забытьи пять дней - Джонни сегодня рассказал мне об этом. А мне показалось, что уснул вчера, что провалился в тяжёлый сон, произнеся его имя. А ещё Джонни принёс два письма. Одно доставил потрёпанный Усус, наш гонец, его на реке разбойники поймали, но старый хитрец смог вырваться, а второе привёз сегодня какой-то молодой парнишка. Дрожащими от слабости и волнения руками я открыл первое, сразу же погружаясь в облако, ради которого я готов пройти ещё тысячу своих адов. Только бы он был рядом, только бы говорил это. Я попросил его каждое письмо пропитывать вербеной, он сильно смутился в первый раз, когда я сказал, что люблю его запах. Помню, как его щёки раскраснелись, и он зажато скрестил руки. И когда я попросил его капать по капле на каждое письмо, он крепко обнял меня, не желая показывать лица. Помню только учащённое дыхание. А потом оторвался и сказал, что точно также обожает мой запах. А потом… потом он… Строчки поплыли перед глазами, и я еле успел перехватить бумагу так, чтобы слёзы не размыли чернила. Его почерк, его слог - такой странный. Ведь он пишет не на родном языке – но как красиво и поэтично. Если бы я не мог его видеть, то я бы жил одними этими письмами. Я всюду езжу с ними. Никогда нигде не оставляю, хотя их уже так много, что приходится возить для них целый ларец. «Мой любимый, ты всё не возвращаешься, а мне очень страшно. Пожалуйста, напиши Его Высочеству, чтобы он позволил мне приехать к тебе. Я не хочу больше жить во дворце, мне тут плохо. Мне очень плохо. Я буду тихо-тихо себя вести, о моём приезде даже не узнает никто, я буду скрываться, только бы быть с тобою рядом. Не могу больше ждать, мне плохо без тебя. Я не знаю, что ещё написать, и так уже утомила тебя бесконечными письмами. Ясный взор твоих очей вселял в меня жизнь, а теперь я будто мертва. Снятся дурные сны, и на исповеди я не получила облегчения. Возвращайся, или забери меня к себе. Мне очень плохо. В гости к принцу пожаловал твой отец. Томас, он знал мою мать. Любовь моя, на третью декаду затмение.» Обычно он писал более эмоционально, а сейчас мне кажется, будто бы из него все силы вышли. Столько грусти, тоски, и… Когда я думаю о том, что там Джаред, то вместе с жалобами Билла в голову приходят самые ужасные мысли. Там Эндрю, я верю ему, но вдруг не усмотрит, да и что он может сделать против принца? Отец. Зачем он приехал, ведь он знал, что меня там нет. К принцу? Но зачем? Что с тобой, драгоценность моя? Исповедь, на нашем тайном языке, означала расклад. И карты, как видно, не показали моему волшебнику ничего хорошего. Поцеловав напоследок его письмо, я попросил Джонни достать из сундука ларец. Сложив туда очередное сокровище, я распечатал второе послание, оно было от Эндрю. После прочтения его мне стало ещё тяжелее на душе, сейчас и сил у меня нет, иначе бы я отбыл сегодня же. А так мне придётся ждать ещё несколько мучительных дней. Голода я не чувствую, но необходимо взять хотя бы крошку хлеба в рот, иначе я упаду, как только встану с постели. Эндрю вовсе не звал меня обратно, он лишь вскользь упомянул о моём мальчике, расписав подробно визит моего отца. Я не знал, что думать, настораживало каждое слово. А ведь он обязался тогда сообщать мне подробно обо всём, что происходит во дворце. О делах принца он писал исключительно, как о государственных. Ни слова о то, что происходит с моим мальчиком, ни слова об их времяпрепровождении. После прочтения этого письма все тревоги Билла стали для меня ещё более обоснованными. Непременно было что-то, что пугало его. А может… Джаред попытался овладеть им? — Проклятие! – взвыл я, обессилено падая на подушки снова. — Вы звали, милорд? – из-за портьеры выглянул Джонни. — Нет, дитя моё, принеси-ка мне лучше каких-нибудь фруктов. — Но вам следовало бы пообедать чем-то более существенным, господин. — Не в этот раз. И да, — Джонни обернулся в дверях, — бумагу и чернила мне. Написав письмо «Вильгельмине» и Его Высочеству, и дав распоряжение отослать с ними гонца, я позвал слугу, чтобы опираясь на его руку выйти в сад. Хорошо, что хотя бы он тут, со мной. Иначе не было бы ни единой души, с кем я мог бы чувствовать себя спокойно. В Ноттингеме он стал для меня бесполезен – не смог бы я приставить его следить за Биллом и принцем. Поэтому лучше, когда он здесь. Я принял решение уехать из этого проклятого места. Пусть Джаред присылает сюда Форестера, в конце концов. Но более Вильгельма я с ними не оставлю. А по приезду в Ноттингем, я заберу его, и мы отправимся в Гластонбери — он давно хотел побывать там, а затем в Стоунхендж. Он говорил, что там находятся лунные камни. Устроившись на деревянной скамье, под раскидистой яблоней, я обратил снимание на розовый куст, что цвёл неподалёку. Дикий шиповник, такой нежный, но такой неприступный. Я вспомнил Вильгельма в нашу первую встречу. Вспомнил, как испугался его, как мне показалось, что этот человек – сам дьявол. Но я так скоро убедился в его беззащитности, в его доверчивости и чистоте. Что смешны стали собственные опасения, где воображение моё, грешное, уже нарисовало тысячу картинок, в которых в роли мучителя непременно оказывался он. И вместо этого, как я сам стал вести себя с ним? Тяжёлые мысли наплыли стремительно, постепенно обволакивая мою голову, как совсем недавно обволакивала адская аура мигрени. А когда сердце начинает ныть, когда оно замирает от одной лишь мысли о том, что кто-то прикасается к моему мальчику, я не знаю, какая боль сильнее. Я больше не желаю свежего ветра, не желаю наблюдать закат, не желаю видеть куст шиповника, что так отчётливо напоминал мне о нём. Ничего. Только его.*** POV Author:
Молодой маг грустно смотрел в зеркало, разглядывая новый, созданный королевским цирюльником образ. Коротко остриженные на затылке, его волосы были уложены в красивую волну на макушке. Он выглядел очень красиво, если рассуждать с точки зрения моды того времени. Тогда считалось очень уместным стричься коротко, но если у кого-то были красивые, блестящие волосы, это считалось роскошью, и также было настоящей редкостью. Прошла неделя с тех пор, как он постригся. Цирюльник долго уговаривал Вильгельма не трогать такие чудесные локоны, который начинали завиваться, стоило только дождю пройти. Мягкие волны плавно ниспадали на плечи, придавая ему очарования. Но Билл оказался непреклонным, и выслушав все причитания брадобрея, повторил свой приказ – остричь. Старик был восхищён всем его образом и постарался на славу. Теперь молодой человек выглядел модно и не менее красиво. Однако, что-то переменилось в нём теперь, он стал выглядеть более взрослым. Раскланявшись, брадобрей уже собирался уходить, но потом испросил позволения ещё раз взглянуть на состриженные волосы. — Не желает ли господин их продать? Я дорого заплачу. — Нет, ступайте. Когда за мужчиной закрылась дверь, Вильгельм собрал остриженные пряди, и завернув их в кусок шёлка, спрятал на дне одного из больших сундуков, что стояли под окном его опочивальни. Тут были все его самые необходимые принадлежности, которые оставлять в доме Дадли было небезопасно – если бы туда пробрались инквизиторы, то за хранение магической атрибутики казнили бы всех в том доме, включая и его самого. Недопустимо, чтобы волос касался кто-то другой, недопустимо, чтобы они хранились в неподобающем месте. В волосах накапливается вся энергия, вся мистическая сила их обладателя. Когда их состригаешь, то лишаешься огромной доли этого могущества. Вильгельм знал об этом, он никогда прежде не стриг волос. Но они более не были ему нужны, как не нужна была магия. Вся магия, которой он никак не мог противостоять, заключалась в одном единственном человеке, ради которого он отрёкся от всего, что имел и делал. Не было ни мгновения, когда бы маг не помнил этого человека. Не было дня, когда бы не писал ему писем. Не было ночи, когда бы не видел его во сне. Томас Дадли - так звали его магию. Сейчас юноше, как никогда часто вспоминалась мать, которой он не помнил. Она только снилась ему, и он просто знал - это она. Симуна снилась ему в тот день, когда он впервые увидел Тома. Она приснилась ему и неделю назад, когда приехал старый герцог. К слову, Дадли-старший более не заводил тем, связанных с жизнью самого Вильгельма, они общались очень свободно и с удовольствием для обоих, но герцог рассказывал лишь о былых войнах и своих подвигах, немного о своей семье, о детстве Тома. Была однако, часть жизни, которую герцог обходил в разговорах. Та самая часть, что была связанна с усыновлением Тома. Хотя любой, глядя на глаза герцога, когда тот упоминал о нём, сказал бы, что старик обожает приёмного сына. Билл не пытался задавать больше вопросов, полагая, что у каждого была есть своя боль и моменты, которые открывать не стоит. Точно, как и он сам не распространялся о себе. К тому же, Таро давно показали ему, что Томас родился не в Англии. Это место приносило ему несчастья, и ещё полгода назад Билл сам посоветовал Дадли покинуть королевство. Внутри шла битва – любовь к звёздам и долг перед матерью с одной стороны, и любовь к Тому и желание быть с ним, с другой. Последствия состригания волос юноша ощутил сразу и в полной мере. Тем же вечером ему сделалось дурно, Джаред позвал своего лекаря, который констатировал горячку, но узнав, что Билл сам знает и имеет все необходимые лекарства, только дал некоторые указания Сэдрику и сказал, что это вскоре пройдёт. – Не более чем сезонная лихорадка, ему нужен полный покой, — провозгласил врачеватель и удалился. Билл лежал второй день, когда пришло очередное письмо от Дадли. От этого письма стало ещё хуже. Хотя содержание его было пропитано нежностью и любовью, Билла стали мучить видения. Сэдрик сидел подле него с миской холодной воды, то и дело смачивая в нём ткань, которую прикладывал к пылающему челу мага. Билл увидел несколько капелек крови, впитавшихся в бумагу, и его стало колотить ещё сильнее, чем в первый день. Он чувствовал, что письмо это несло в себе дух боли, страха и крови. Ему слышались чьи-то крики, он видел горящие яростью глаза Тома. И всё это смешивалось в одно страшное пламя, которое выжигало остатки мужества изнутри. Вильгельм знал, что единственным способом унять вернувшуюся лихорадку, было сжечь это послание. Но он никогда бы этого не допустил. Все письма Дадли он бережно сохранял, сам не зная зачем. И то, что сейчас происходило с ним, указывало на то, что Тому сделалось хуже, и Билл сто раз проклял себя, что не прислал ему травы с гонцом. Главное, Билл понимал, что дело было в силе волос. Не лишись он их, может быть, приступа у Тома и не случилось. Но Дадли упорно требовал ничего не присылать, потому что поймай такую передачу кто-нибудь из невежественных монахов, гонца бы повесили и нашли бы как отправителя, так и получателя. Так прошло больше недели. Кое-как придя в себя, Вильгельм, первым делом, сел писать очередное письмо своему возлюбленному. Маг восседал на шёлковых подушках, словно на троне, и открытые шторы открывали вид на зелёные верхушки деревьев и чистое, голубое небо, в котором летали щебечущие птицы. В этот момент раздался стук в дверь, — Войдите, — произнёс он. Послышался звук приближающихся шагов. — Моё почтение, Вильгельм, — приторно сладкий голос Джареда, заставил сначала вздрогнуть от неожиданности его увидеть, а потом от неприятного, обволакивающего чувства, — Вам послание. Скорее всего, от вашего… обожателя, — усмехнулся принц, протягивая юноше свиток с печатью Дадли. Никак не ответив на сарказм, Вильгельм молча протянул руку за письмом, не глядя на Джареда, но тот не спешил отдавать его. — Вам всё ещё нехорошо? — Спасибо, Ваше Высочество, мне уже намного лучше, — всё также не поднимая глаз, ответил маг. — Билл, кажется, я просил вас. — Я помню, — Билл поднял взгляд, прямо глядя на принца, и прищурившись добавил, — Ваше королевское Высочество. — Ставите дистанцию? — Ту, которая подобает мне в моём положении перед Вами в Вашем положении, — невозмутимо ответил Билл. Эта почтительная дерзость стала заводить Джареда. Постояв ещё немного, он еле сдержал свой порыв, чтобы не наброситься на хрупкое создание, как лев на кролика, и не овладеть им сейчас же, на этой постели. Глубоко вдохнув, Джаред отошёл на пару шагов, не желая отрывать взора от красоты, которая раскрывалась перед ним. Несомненно, с длинными волосами Вильгельм выглядел великолепно, но сейчас он был не менее очарователен, с его, видной теперь полностью, длинной шеей, которой так хотелось коснуться губами. Стали видны все родинки на ней, которые придавали ещё больше обворожительности. Открылись похожие на лепестки чайной розы уши, покрытые светлым пушком. Больше ничего не скрывало хрупких ключиц и изящных плеч. Сползшая ночная сорочка позволяла рассматривать мрамор его кожи, которая в лучах солнца светилась перламутром. — Ты создан для любви и роскоши, цветок розы. А тратишь свою жизнь на какие-то расчеты и ревнивого безумца, который убьёт тебя в очередном припадке. Проговорив это, глядя в чёрные глаза мага, Джаред резко развернулся, и быстрым шагом покинул его покои, оставляя один на один с письмом, которого тот так ждал. Поспешно распечатав послание дрожащими от волнения пальцами, Вильгельм чуть не заплакал от радости — «Я возвращаюсь, любовь моя» — гласила первая строчка.POV Tom:
Пять дней пути прошли для меня почти незаметно. Я выехал из Лилля как только ушла аура, и я смог начать хоть немного есть, чтобы иметь достаточно сил в дороге. Пересекая Ла-Манш, я мечтал привезти сюда Вильгельма, да и просто попутешествовать с ним показалось мне великолепной идеей. Несколько дней на суше прошли также спокойно. И теперь конь удовлетворённо фыркал после недавнего отдыха и большого пучка свежего клевера, которым его накормили. Через два часа мы уже будем в Ноттингеме. Передать словами этого чувства невозможно. Пока жители города смотрят мне вслед, кто-то приветствует радостными возгласами, кто-то хмуро смотрит, шипя проклятия, мой ум занят одним единственным существом. О, как же хочется поскорее увидеть и прижать к себе это прозрачное создание! Самое драгоценное, что есть в моей жизни. Снова утонуть в его ласке, в его запахе, раствориться в его глазах, цвета восточной корицы. Запутаться в его волосах, его тепле, переставая ощущать окружающий мир. А главное, никогда больше не оставлять его одного. К моему великому счастью принца и Эндрю во дворце не оказалось – они уехали к Рамоне, а мой отец изволил почивать, как сказал слуга. И я беспрепятственно достиг покоев, в которых был поселён Вильгельм. Сердце зашлось в бешеном ритме, отдаваясь своими гулкими ударами где-то в ушах, а воздуха решительно стало не хватать, когда я прикоснулся к кованому кольцу на массивной двери тёмного дерева. Робко постучавшись, я ждал ответа так, будто бы сам Бог решал сейчас, могу ли я войти в Царство небесное. Услышав за дверью шаги, я замер, стараясь держать себя в руках и не лишиться чувств – я слишком давно его не видел, я слишком давно не прикасался, слишком давно не ощущал его своим. Каждый шаг – удар сердца. Ближе – глуше. Когда же дверь распахнулась, я потерял дар речи и не мог и шагу сделать, от того, что представилось моему взору. От того, кто распахнул врата рая. — Том… — почти шёпотом. Билл стал тихо опускаться на пол, пытаясь держаться за дверь. Лицо побледнело, он прикрыл глаза... — Любимый… ты? Что с тобой? – я тут же бросился его поднимать, и подхватив на руки, понёс в альков. — Я боялся, что никогда больше тебя не увижу, — еле шевеля губами, произнёс он. А я всё пытался привыкнуть к тому, что теперь вижу. — Что с твоими волосами, Вильгельм, зачем?! – я почти закричал, заставив его вздрогнуть, — Я так любил твои волосы, как ты мог? – я почувствовал, что ещё немного и заплачу. Стало ужасно обидно – как он мог остричь их, и даже не сказал мне ничего об этом. Как он мог? Они были мои! Он весь мой! – Ты принадлежишь мне, ты не можешь решать ничего просто так! По моим щекам побежали слёзы, а голос стал срываться, не давая говорить. Первым порывом было убежать, а когда бы я вернулся, то всё было бы, как прежде. Мой Билл был бы прежним. И дело не в волосах, что-то переменилось в нём. Он уже не мой, ведь я чувствую. Это всё пагубное влияние Джареда. Он испортил моего мальчика, пока меня тут не было! — Том, я писал тебе, — хриплым голосом произнёс любимый, притягивая меня к себе, заставляя улечься рядом, — До тебя не дошло письмо с этим? Сначала я не хотел говорить тебе, и отослал письмо, которое ты точно получил, потому что ответил на него, но потом решил предупредить. Я писал тебе, любимый. — Где они?! — Что? — он весь сжался. Будто бы ожидая удара. — Где твои волосы? Ты их выбросил?! – я не мог говорить спокойно. — Нет, они в сундуке, волосы нельзя выбрасывать. Только в реку или в огонь. — Отдашь их мне! — истерика не спешила меня покидать. — Том? Я молчал, мне было невероятно обидно, что он состриг их. Ведь я так любил эти переливающиеся радугой локоны. Что же с ним произошло за это время? Что, Билл? — Том… я так скучал по тебе, — шепчет он мне на ухо, опаляя жарким, тяжёлым дыханием мою шею, — Я умираю без тебя, не оставляй меня больше, — обвивает меня своими лианоподобными руками, и нежно касается губами моей щеки, сцеловывая с неё солёные капли, — Никогда не оставляй. Не уходи от меня. — Куда ж я уйду от тебя? Билл, я… — Не надо. Давай помолчим. Сейчас ничего не нужно. Только ты и я. Помолчи, Том.***
Проснулись мы ближе к полудню. Если вечером принц ушёл к Рамоне, то это означало, что вернётся он только к обеду, так что и нам можно было не спешить. С трудом оторвавшись от Билла прошлым вечером, я привёл себя в порядок и постучался к отцу, который гостил тут уже около месяца. Тот почивал, но когда услышал, что это я, с радостью открыл мне, и мы проговорили очень долго. Он справлялся о моей жизни во Франции, я же просто наслаждался обществом этого удивительного человека, который принёс столько света в мою жизнь. Не каждый возьмёт беспризорника с улицы и будет растить, как родное дитя. Мы говорили обо всём, только обходя тему Вильгельма, причём напряжение отца я заметил сразу, его взгляд так и просил заговорить о маге, я это чувствовал, но пока Билл лишь обмолвился, что состриг волосы из-за слов моего отца. И, следовательно, говорить или не говорить отцу всей правды, мы так и не решили. Внезапно меня даже посетила мысль, что если бы не он, то я бы никогда не повстречал Билла. Я усмехнулся своим мыслям, не ведая о том, что абсолютно прав. Наступившая ночь была волшебной, я не мог оторваться от своего сокровища. Какой он был… Наверное, я измучил его, позволив уснуть лишь на рассвете. Мы растворялись друг в друге, словно не виделись целую вечность. Чувствовать его рядом, такого покорного и нежного было сплошным наслаждением. Сначала его губы и руки творили со мной что-то невероятное, он дарил столько любви, его глаза выражали это так красноречиво, что сразу все сомнения, тоска, и непонятные опасения рассеялись, уступив место дикой страсти. Каждый его стон отдавался в сердце, каждое слово, произносимое на грани слышимости, оставляло след, который не исчезнет никогда. Я знаю, что буду ненавидеть свою любовь к нему всю оставшуюся жизнь, при этом продолжая любить его. По той причине, что он единственный, кто любит меня. Собственная любовь – лишь моё прикрытие. Он любил меня всегда, он полюбил меня сразу, и я постоянно купаюсь в этой любви, воображая, будто люблю сам. А на самом деле я просто люблю его любовь к себе. Но не хочу об этом думать. И сейчас же опровергну свои мысли – ведь я не хочу, чтобы меня любил кто-то другой. Я не хочу лишь бы любви. Мне нужна его. Его любовь и - мой сон прав - его кровь. Потому что любовь – это то, что течёт в его жилах. Он не из плоти и крови, он из терпения и любви. Сейчас, лёжа на белоснежных простынях в покоях, залитых светом полуденного солнца, я наблюдаю за его пробуждением, с восхищением отмечая то, как идёт ему новая причёска. Открытая шея, ушки, с крошечными бриллиантовыми серёжками. Теперь заметны все родинки, в которые я влюблён с первого дня. Спокойное дыхание и безмятежный вид вдруг нарушились, и уже через несколько мгновений ресницы дрогнули, как крылья махаона, и на меня устремился взор чёрных глаз, похожих на магическую яшму — со множеством искрящихся вкраплений. На щеках заалел румянец, а истерзанные за ночь губы дрогнули, даря мне улыбку, и заставляя потянуться к ним за долгожданным поцелуем – когда он рядом, то не касаться их даже час – настоящее испытание. — Люблю тебя.***
После пробуждения мы приняли ванну вместе, плескаясь в душистой воде с лепестками флоксов и васильков, которые то и дело липли к его мокрой, блестящей коже, а я с радостью слизывал их с неё. Я взял его прямо в воде. Это было прекрасно, никогда прежде я этого не пробовал. Наверное, ни с кем такого не хотелось. А с ним было естественным всё. Почему? Меня никто, никогда не любил. Теперь я знаю это. Я не мог оторваться от его губ, выцеловывая его уста внутри, таких глубоких поцелуев я тоже никогда не хотел раньше. В него хотелось впиться, хотелось выпить до конца, пропитавшись его нежностью. Он шептал мне какие-то прекрасные лова, и от его голоса хотелось взлететь к облакам. Этот голос навсегда останется в моём сердце. Громкий, протяжной стон наслаждения, похожий на крик арабской кукушки, был наградой за мои старания. Обессиленный, он не смог встать из остывающей воды, и я взял его на руки, чтобы отнести на ложе, любуясь лепестками, прилипшими к его телу. Спустя полчаса мы пошли в летнюю трапезную, расположенную в одном из внутренних двориков дворца. Как мы единодушно решили, отцу следует рассказать правду. Я был уверен в нём и успокоил Вильгельма на этот счёт. Поэтому, встретившись с ним за обедом, я обратился к нему с просьбой уделить нам несколько минут, чему он был очень рад. Мы вышли в сад, где буяли люпин и маки, и присев на мраморной скамье, мы начали свой разговор. Сначала Вильгельм попросил у него прощения за своё поведение, на что отец ответил доброжелательной улыбкой и сказал, что понимает – ведь у каждого могут быть свои тайны. Но в следующий же момент, когда Билл стал рассказывать о сути своей тайны, отец сделался мрачным, словно грозовая туча, и с тихим стоном закрыл лицо руками. — Я чем-то оскорбил вас, милорд? – взволновался мой мальчик, переводя испуганный взгляд с меня на отца, и с отца на меня. — Нет, дитя, не стоит. Вы ничего такого не сказали, — совладав с собой, ответил отец, но я увидел его взгляд – я никогда не видел в нём столько боли, сколько было сейчас. Густая чернота. Повисла гнетущая тишина, и Вильгельм неосознанно прижался ко мне, будто бы ожидал бури и молний. Я сам ничего не мог понять – что же так огорчило моего приёмного отца? — Откуда ты знаешь его мать, отец? – спросил я, сжимая руку Билла в своей. — Я знал эту благородную женщину, дети мои, и это очень больно. Когда её сожг… когда её не стало, — прерывающимся голосом произнёс он, — я долго не мог найти себе места, потому что она очень помогла мне и моей семье однажды. Это было тридцать лет назад, — и посмотрев на Билла, он добавил, — Но не будем ворошить прошлое и беспокоить прах умерших. Твоя мать была святой, мой мальчик. Сказав это, отец поднялся и покинул нас, не сказав больше ни слова. Было сложно смотреть на поникшие плечи старика и опущенную голову. Он всегда был полным сил и не часто показывал свои чувства. Мы так и остались в саду, сидя в обнимку, и не произнося ни звука, пока не стали доносится весёлые голоса, и в сад не вышел Джаред в сопровождении свиты.POV Author:
Невзирая на протесты и возмущение принца, Томас настоял, чтобы отправиться с Вильгельмом в путь уже на следующий день. Дадли-младший сообщил Джареду о своём желании за ужином, на котором присутствовали все обитатели дворца, включая Рамону. К слову, она всё это время не обмолвилась и полусловом с магом, который предпочитал держаться от неё подальше. Как ни был он трансцендентен по своей природе, однако уколы ревности ему теперь отнюдь не были чужды. Он не желал делить Тома ни с кем, хотя показывать это он себе не позволял. Что же касается неё, то при Томе она старалась выглядеть как можно более дружелюбно, показывая всем своим видом, что Билл очень ошибается в её отношении. И, может быть, Том снова обращал бы внимание на её слова, если бы за всё это время не перебрал в голове всевозможных вариантов поведения Вильгельма. Последнего можно было бы без труда уличить в чём угодно, если бы только не одно обстоятельство — маг всегда был на стороне Тома, даже в моменты их непониманий и ссор. Не жаловался на поведение Дадли, никогда не разговаривал ни с кем без особой необходимости, и всегда старался держаться исключительно подле Тома. И даже во время его отсутствия, Билл избегал общества настолько, насколько было возможно возразить принцу. После вечерней трапезы, Его Высочество и Дадли удалились в кабинет принца, чтобы обсудить все государственные вопросы и трудности в отношениях с Францией. Безусловно, Георг и Августин, выждав несколько минут, пошли вслед за ними, чтобы незаметно подслушать эти великие и такие занимательные тайны. Джаред знал об этой их слабости, а потому в кабинете велел встроить небольшой шкаф, через дверцу которого он попадал в небольшое помещение вроде кладовой. Именно там, в стенах обитых ватой и тканью, он и обсуждал самый важные секреты. А всё, что являло собой смесь слухов и дворцовых интриг, он нарочито громко обсуждал в кабинете, то и дело восклицая «Пресвятая Дева!» Так было бы и в этот раз, если бы разговор не был бы столь срочным – Дадли и маг уезжали рано поутру, а потому принц вместе с Томом сразу же отправился в тайную комнатку, и тишина в кабинете немало озадачила пажей. Причём, Августин даже поспешил высказать предположение, что Джаред просто соскучился по Тому, и решил уединиться с ним по понятным причинам, а Георгу тут же пришла шальная мысль – пойти и рассказать об этом Биллу. Однако, поразмыслив, эти два труса так и не решились исполнить задуманное, а потому так и уснули на ковре в опочивальне принца. Старый герцог Суффолк был чернее тучи, хотя и пытался улыбаться и не выказывать своего подавленного состояния. За ужином принц справился о его здоровье, прекрасно замечая, что причины такого настроения Дадли-старшего кроются куда глубже, чем старческое недомогание. К тому же, ему не давал покоя ещё один момент. Стюарт не мог в точности понять, что именно он чувствовал или видел, но ситуация, складывающаяся теперь, крайне его не устраивала. Внезапно переменившийся герцог, который собрался покинуть Ноттингем вместе с приёмным сыном и Биллом; Билл, которого он так и не смог изменить или хотя бы заинтересовать в себе; наконец, сам Том, которого он теперь уже ненавидел сознательно всеми фибрами своей королевской души. Дадли разом нарушил все его планы, вернувшись так не вовремя, но главное, собравшись в путешествие, ещё и вместе с Вильгельмом. Это означало, что осуществление задуманного придётся отложить на неопределённый срок. И это безумно злило. Проводив взглядом, полным ненависти, мага и герцога, Рамона крикнула дворецкому, чтобы тот позвал Августина. Когда ленивый паж соизволил явиться, она дала ему одно важное задание – отправиться к епископу с посланием, которое она написала тут же, и запечатав именным перстнем-печаткой, отдала парню, который всё время недовольно морщился, пытаясь отогнать сон и запомнить её наставления. Послание состояло лишь из двух строчек: «Ваше Преосвященство, необходимо чуть больше времени. Обещание будет исполнено». Джаред, всё же, смог уговорить Дадли задержаться ещё на пару дней, он был не готов так быстро расстаться с Вильгельмом, хотя тот и пообещал, что они вернутся через два месяца. Где-то внутри интуиция подсказывала принцу, что чёрта с два позволит Том Биллу ещё раз остаться одному. К тому же герцог Суффолк так настаивал на том, чтобы «дети», как он называл Билла с Томом, погостили у него хотя бы неделю, что у принца не оставалось сомнений в том, что мага он увидит очень нескоро. Поэтому весь последующий день он упорно делал вид, что не замечает явного раздражения Дадли и без стеснения заигрывал с Вильгельмом, постоянно обсуждал с ним что-то, говорил любезности и посылал нарочито-пламенные взоры. Под конец дня, увидев, что Билл не проявляет ответных признаков, Том успокоился, и ближе к полуночи они уже вместе играли в карты в покоях принца.***
По истечении десяти дней, Дадли и Вильгельм добрались, наконец, до Стоунхенджа. Отца, в сопровождении пятерых солдат, они отправили домой, распрощавшись с ним в трёх верстах от Ноттингема. Путь был очень утомительным, но молодой маг не жалел ни о чём. Самым главным было то, что в неблагоприятный момент лунного затмения, они будут находиться в этом мистическом месте. После чего отправятся в Галстонбери, где и находится, как гласит придание, Чаша Грааля. Стоунхендж находится в графстве Уилтшир, и это было удобно, поскольку граф Энтони Уилтшир поддерживал с семейством Дадли самые добрые отношения. Конечно же, именно в его замке и расположились благородные путешественники. Гостеприимный хозяин расположил их в слитых покоях, то есть, между опочивальнями была потайная дверь. Энтони был на двенадцать лет старше Томаса, но это не мешало им быть хорошими друзьями, и как бы Дадли ни пытался представить Билла своим другом, у него ничего не вышло. Граф сразу догадался, что именно соединяет загадочного юношу и будущего герцога Суффолка. Поэтому, когда вся прислуга и ещё трое гостей радушного Энтони уснули, Том поднялся со своего ложа, и тихонько открыв потайную дверь, проскользнул под бархатный балдахин, скрывавший роскошную постель, на котором, подобно жемчужине в ракушке, возлежал Вильгельм. И каково же было изумление Тома, когда он, откинув дорогое шёлковое покрывало, обнаружил своего любимого полностью обнажённым. — Это для меня? – мигом высвободившись из ночной сорочки, Том прижался к прохладному Биллу своим, уже пылающим телом, истосковавшимся по нежным ласкам за десять дней пути. — А разве не весь я для тебя? – сверкнули в темноте комнаты, освещаемой лишь одной свечой, абсолютно чёрные глаза мага. И намотав на пальцы тонкие косы Тома, Вильгельм притянул его лицо к своему и прошептал прямо в губы,– Запомни это навсегда. За этими словами, от которых у Тома перехватило дыхание, последовал сладкий поцелуй длиною в целую ночь.***
В день затмения Вильгельм проснулся до зари, принял омовение холодной водой и сел в позу лотоса, которой его научил монах-буддист. Суть этой позы была в том, чтобы уравновесить воздушные потоки в теле и привести ум в благостное состояние. Просидев в этой позе недвижимо в течении часа, маг взял Таро, и разложив перед собой все семьдесят восемь карт, долго смотрел на них. Потасовав их, он, не глядя, выбрал одну. Выбрал безошибочно ту, которая отражала сегодняшний день – Луна XVIII. Том тихо вошёл в его покои, держа за спиной что-то большое, покрытое тканью, и стараясь не отвлекать и сел на пол позади, заворожено глядя на тонкие пальцы, унизанные перстнями, которые изящными движениями создавали расклад, а также на основной аркан расклада – Луну. «Глубокие инстинкты. Самообман. Иллюзия. Благоприятные значения: Зов луны. Наши корни в животном царстве. События, произошедшие в прошлом, влияют на наше настоящее. Время пассивности и восприимчивость. Интуиция. Сильные эмоции. Скрытые истины. Неординарные способности. Медиум. Неосторожность. Мечты. Воображение. Фантазии. Потусторонний мир. Мать. Женский архетип. Перемены. Тайна. Замешательство. Всепоглощающее чувство. Творческий потенциал подсознания. Художественная литература и литературное творчество. Актёрство. Работа, связанная с иллюзиями. Дикая природа. Первозданность. Путешествия. Неблагоприятные значения: Лунные фантазии. Бегство от действительности. Смущение, Обман. Мошенничество. Неискренность. Клевета. Ложь. Предательство. Запутанные мысли. Неверность. Хитрость. Страх. Обман. Дурные сны. Опасения. Неспособность предвидеть и предчувствовать неприятности. Тревога. Тайные враги. Всё совсем не так, как кажется». — Всё так плохо? – прошептал Том, прижимаясь лбом к острому плечу. — Тшшш…— приложив палец к его губам, Билл стал пояснять: «Традиционно Луна предупреждает об обмане, лжи, лицемерии, предательстве, опасности и самообмане. Ведь часто то, что так нравится нам при лунном свете, днём оказывается совсем иным. Некоторые значения карты Луна навеяны ассоциациями с астрологическим знаком зодиака Рыбы и с двенадцатым домом в гороскопе, который подразумевает ограничения и расторжение. Также это относится к психике, духовности и прочим тонким вещам. Карта Луна говорит о том, что вы вступаете в пору нестабильности. На этом этапе вам необходимо преодолеет препятствия, находящиеся на уровне вашего подсознания, тогда вы сможете двигаться дальше. ТО, что было невидимым и тайным, станет явным. Вы замечаете, что предубеждённость, заложенная в прошлых ситуациях, мешает и влияет на ваше будущее? Подумайте об этом. Соблюдайте осторожность. Сейчас вам стоит прислушаться к своим снам, чувствам и интуиции. Не бойтесь обернуться на прошлое. Вам необходимо понять, какой именно внутренний смысл кроется во внешних событиях и поискать ответы в вашем прошлом. Возможно, именно сейчас вам стоит больше доверять своим чувствам и интуиции, нежели логическому мышлению. Карта Луна предлагает вам задуматься и пересмотреть взгляды на ваши примитивные начала, уходящие корнями в животный мир, а также на «коллективное бессознательное». Если же вы вопрошаете о том, не обманывают ли вас, то карта Луна предупреждает о дезинформации или двойной игре. Что-то происходит за кулисами, однако вскоре это станет явным. Луна говорит, что ваша мать будет играть значительную роль в ваших будущих делах и обстоятельствах вашей жизни». Билл обернулся на своего любимого, который так и сидел, неподвижно, устроив голову на его плече. Ни у одного, ни у другого матери не было. Билл продолжил: «Добрые люди: Матери. Женщины. Путешественники. Художники. Люди, наделённые сверхъестественными способностями. Творцы. Писатели. Поэты. Актёры. Несчастные влюблённые. Провидцы. Предсказатели. Те, кто обращается к своему подсознанию. Злые люди: Лжецы. Мошенники. Обманщики. Растратчики. Непрактичные мечтатели.» — Не расстраивайся, душа моя, не стоит обращать внимания на неблагоприятные позиции. Отвлекись, — с этими словами, Том протянул своему мальчику что-то объёмное, но лёгкое, покрытое шёлковой тканью, развернув которую, Билл замер от восхищения. Это были бледно-жёлтые лилии, которые сразу же наполнили помещение своим сладким, летним благоуханием. — Я не знаю, что сказать, — Билл смущённо спрятал лицо в ароматных цветах, — Это любовь? — Это обожание, — Том потянулся за поцелуем, но маг остановил его. — Пост, день затмения, воздержание! — приподняв бровь, провозгласил юноша, заставив Дадли болезненно простонать и упасть рядом на пол, лицом в низ, причитая о сей злой участи - любить монаха, на что Билл сразу ответил, что худшего прелюбодея, который ночами мучил бы несчастных монахов, он в жизни не встречал. От души насмеявшись, они стали собираться в своё маленькое паломничество. *** — В сентябре появится младенец, девочка, которая изменит судьбу Англии, — внезапно произнёс маг. Влюблённые ехали на лошадях уже около двух часов, наслаждаясь горячим летним ветром и редкой солнечной погодой. — Девочка? — Она не Стюарт, — коротко ответил Билл, а Том лишь задумчиво кивнул, пытаясь понять, что же такое может случиться, что наследник престола не будет ребёнком Джареда или его брата, хотя бы. – Она будет любить твоего сына. — Что? – Дадли не поверил своим ушам. — Твоего незаконнорожденного сына, — с расстановкой произнёс маг, бросив на него короткий, невозмутимый взгляд. — Но у меня нет незаконнорожденных детей! — Это ты так полагаешь, — улыбнулся юноша, — А звёзды считают иначе. — Послушай, звёзды говорили, что и любовь моя умрёт, и что дети мои будут несчастны, и что я не родился в Англии, но, как видишь, отец подобрал меня возле какой-то сгоревшей лачуги. А ещё говорили, что я убью кого-то. Как видишь, правдой оказалось лишь то, что из-за меня сгорел мой брат. Ведь отец рассказывал, что женщина вынесла сначала меня, а потом побежала внутрь, откуда доносился плач… — Том замолк, напряжённо закрыв глаза. Билл направил коня так, чтобы ехать чуть ближе, и коснувшись руки любимого тихо произнёс: «Всё, что говорят звёзды – правда, Том». Чтобы рассеять внезапно нахлынувшую тоску, молодые люди пришпорили своих скакунов, решив добраться до места назначения наперегонки, и через четверть часа уже были там. Таинственное место было расположено на покатом холме, и камни, стоявшие там уже ни один век, казалось, излучали сияние. Вдалеке были видны грозовые тучи, а трава в этом месте была мокрой. — Шёл дождь! — радостно кружась, крикнул Вильгельм, за что тут же был подхвачен на руки Томом, который продолжил кружить его, пока они не упали в мягкие заросли лопухов. — По-моему, кто-то постится и воздерживается? – Том приподнял бровь в точности, как это делал Билл. — А кто-то не видит ничего только потому, что оно за спиной, — отзеркалил его мимику Вильгельм, — Посмотри назад, там… Обернувшись, Томас увидел яркую радугу, расчертившую полнеба. – Невероятно, ты только посмотри на неё. Они встали, и поправив сбившиеся одежды, направились к центру древнего капища, восхищённо глядя на чудесное явление природы. Через час солнце уже прощалось с землёй, открывая путь Луне, окрасившейся в недобрый алый оттенок. Она ожидала скорого затмения, так же, как и двое влюблённых, что сидели в центре вековой святыни.