Arrete

      Криденс давно привык к холоду и темноте. Постоянно мерзнущие пальцы на ногах и дрожащие коленки за несколько лет стали его верными спутниками. А еще тихий страх одиночества. Временами ему казалось, что когда-то давно, уже и не вспомнить когда именно, он не был одинок. Словно был кто-то, кому он был не безразличен, не противен. К сожалению, события последних лет стёрли из памяти мальчика лицо и имя этого человека. Остался лишь бархатный голос, обещавший тепло, заботу, любовь… Очень редко Криденс позволял этому далекому голосу убаюкивать себя, израненного и разбитого, дарить незабываемые несколько часов спокойного сна, после которых жизнь не казалась таким кошмаром. Обычно голос приходил, когда становилось невыносимо, когда мальчик думал об остром осколке зеркала, спрятанном под жестким матрасом «на крайний случай». Именно в этот момент он вновь слышал «Ты не одинок, Криденс», «Ты особенный» и извечное «Потерпи, скоро всё пройдёт». Больше всего на свете мальчик мечтал узнать, кому же принадлежит этот тихий голос, и почему он так отчетливо остался в памяти, не позволяя совершить то, чего отчаянно желало измученное тело.       Криденс растирает успевшую онеметь ногу, и думает о том, что никто никогда не приходил к Геллерту внезапно, без предупреждения. Все гости либо оставались на пороге, либо спускались к мальчику с одной вполне известной целью. Брат не был жадным.       Между тем, звуки с первого этажа становятся громче и ближе, эхом отзываются от холодных стен и падают с потолка вместе с кусочками старой штукатурки. Криденс ежится, забиваясь в угол камеры, и старается не выдавать себя, тешась надеждой, что его попросту не заметят.       Зажёгшийся свет тусклой коридорной лампы не наполняет помещение красками, а лишь добавляет ему теней. Они текут по полу, забиваясь в щербинки бетона, заполняют собой острые углы, свешиваются длинными червями с клеточных прутьев, прячутся за мальчишку, и смеются над ним, обнажая свои острые черные зубы. Криденс не движется. Он сидит, подобрав под себя длинные худые ноги, и низко опускает голову. Даже когда чья-то пугающе-большая и совершенно чужая тень касается мальчика, тот не может заставить себя пошевелиться. — Ого, ребят, да у нас тут птичка, — басистый голос разносится по подвалу раскатами эха. — Споешь? — мужчина протягивает руку между прутьев и поднимает голову Криденса за грязные волосы. Мальчик вздрагивает от грубого прикосновения, но не сопротивляется, позволяя подставить лицо тусклому желтоватому свету. — Краси-и-ивая птичка, жаль, что подпорченная, — бритый амбал с крошечными серыми глазками, тянет пухлые губы в мерзкой улыбке. Криденс прикрывает глаза и пытается не паниковать. Геллерт сейчас придет. Он вернётся за ним. Он всегда возвращается.       Мужчина тем временем отпускает добычу и спокойно подбирается к оставшейся в спешке не запертой, двери в клетку. Из слабо освещенного коридора мальчик различает еще два голоса. Он отчаянно вслушивается, надеясь узнать в одном голос брата, однако мужчины абсолютно точно не были ему знакомы. Вторым в подвал спускается высокий худой незнакомец, одетый в куртку болотно-зеленого цвета и кожаные перчатки без пальцев. Его длинные волосы спадают с жестких острых плеч хищными змеями, и чем дольше Криденс глядит на них, тем сильнее чудятся ему их изгибающиеся, покрытые блестящей чешуей, тела. Скрип металлической дверцы выводит мальчишку из ступора. Глаза его, большие и черные, округляются от ужаса и осознания того, что именно сейчас произойдёт. Между тем, крупный мужчина посмеиваясь проходит в крошечную тюрьму мальчика. Тот пятится от надвигающейся на него черной тени и беззвучно шепчет «не надо», пока худая бледная спина не упирается в гладкие металлические прутья. — Куда же ты? — амбал смеется, придвигаясь почти вплотную к дрожащему от ужаса пленнику, — Попался, — он обхватывает сухой грязной ладонью челюсть мальчика и до боли впивается пальцами в бледные щеки, оставляя на подживающем синяке алые пятна. — Эй, может, потом развлечешься? — третий голос, грубый и сиплый, звучит из темного угла помещения, и как бы Криденс ни вглядывался туда, всё, что он может заметить — это скучающий силуэт, привалившийся плечом к серой стене подвала. — Отвянь, нам потом может и не перепасть, — мужчина отпускает мальчишку и расстегивает широкие синие джинсы, вынимая из них полуподнявшийся член. Второй парень, которого Криденс мысленно окрестил «горгоном», тоже протискивается в крохотное помещение клетки. — Какой милашка, — он проводит длинными ухоженными пальцами по голому плечу мальчика, вызывая сноп мерзких мурашек. Они бегут от копчика до загривка, словно стайка черных муравьев, и рассыпаются на бледной коже крошечными холмиками.       Криденс осторожно подается вперед к уже возбужденному мужчине. Тот хоть и выглядит угрожающе, пугает его почему-то меньше, чем змееволосый парень. — Открой ротик, — амбал проводит влажным от смазки членом по губам подростка, медленно раздвигая их. За несколько лет совместной жизни с Геллертом, мальчик уяснил одну очень важную вещь — чем меньше сопротивляешься, тем меньше тебе достанется, потому он послушно обхватывает пухлыми разбитыми губами солоноватую головку и медленно заглатывает ствол, до тех пор, пока тот не упирается в глотку. В горле неприятно саднит, но мальчик не отстраняется, дожидаясь разрешения. Криденс осторожно приподнимает подбородок и заглядывает в глаза своего насильника. От этого странного щемящее-покорного жеста у мужчины срывает крышу. — Вот так, хорошая птичка, — шепчет он с придыханием, уже самостоятельно насаживая Криденса на свой орган, придерживая его за затылок. Тот в свою очередь, старается не задохнуться от этой долбежки и не плакать — за это даже Геллерт обычно наказывает. В глазах уже пляшут белые огоньки, когда голос второго мужчины раздается совсем близко, прекращая своеобразную пытку. — А он сразу два сможет? — амбал усмехается, и дергает мальчишку за худое плечо. — Давай, — «Горгон» вынимает из узких черных брюк успевший подняться орган и подносит ко рту парнишки. Криденс послушно старается обхватить губами сразу два члена, влажно чавкает, смачивая их слюной, и насаживается почти до середины, так что обе головки до упора оттягивают бледные щеки. Язык приходится высунуть, чтобы освободить во рту больше места. Он прикрывает глаза, стараясь сосредоточиться на процессе. Черные ресницы подрагивают, а помещение наполняется пошлыми стонами и вздохами мучителей. — Ох, блять, ты глянь какой он… Я ему щас вставлю, — здоровяк обходит Криденса, и довольно грубо толкает его в спину, отчего тот не удерживается, и проезжается ладонями и коленками по бетону. — Прогнись и выставь задницу, — мальчик послушно выгибается и широко расставляет худые белые ноги, стараясь не замечать саднящей боли от содранных конечностей. Он знает что вся боль впереди.