Jardin Royal, или Добро пожаловать в вертеп!

      Алкоголь, который никак не хотел облегчить страданий, наконец ударил в голову. Аделия уже с четверть часа слонялась по особняку, пытаясь прийти в себя. Она ожидала, что виски расслабит её, заставит вновь остыть и развеселиться. Однако она ошиблась, алкоголь словно придал решимости её злости, и теперь она настолько рассердилась, что невольно шептала, закрыв глаза, слова, что должна была сказать Сесилу, но они не пришли вовремя ей на ум.       Огорчившись окончательно, она сбежала подальше от сборища и Эндрю, который её выводил, и забилась в просторную ванную комнату, притворив за собой дверь. Глянув в зеркало, Аделия стала умываться, она смыла макияж и провела влажными руками по волосам, приглаживая их.       Снаружи послышался чей-то настойчивый голос, дверь мотнулась на петлях оттого, что её резко толкнул внутрь вошедший в следующую же секунду Грэг. Он говорил по телефону, точнее, он орал на кого-то по телефону, а войдя, выругался и бросил трубку. После он обратил взор на Адель.       — Ты чего здесь? — спросил он хмуро, она сразу поняла, что он в стельку пьян.       — Всё бесит, — лаконично ответила она.       — Меня тоже, — кивнул он.       Он прислонился задом к краю раковины и стал протирать полотенцем залитые чем-то часы.       — Милые часики, — бросила Аделия, разглядев лейбл.       — Твоя подруга подарила, — буркнул Грэг, оттерев разводы с циферблата и перейдя на ремешок.       Гневно отвернувшись на это, Адель подавила приступ раздражения. Везде-то эта подруга успела! Кажется, от Грэга не укрылась её мимолетная вспышка злости, он обернулся, будто где-то пахнуло чем-то вкусным — любопытно и уже затаив что-то недоброе в глубине своего благородно-золотистого взгляда.       — Что, ревнуешь? — на раз два раскусил он.       — Делать больше нечего, — фыркнула Аделия. — Сесил мой, никуда не денется.       Лукаво смерив её взглядом снова, Грэг бросил полотенце в раковину и скрестил руки на груди.       — Ты же не любишь его, Аделия, зачем?       На мгновение сперло дыхание, Адель развернулась к нему, невидящим взором смерив, будто он выдал какую-то жуткую её тайну. На деле же просто озвучил нечто, томящееся где-то в глубине её души, чему она не позволяла даже добраться до мыслей, чтобы не признаваться, что думала об этом.       — Не пори чушь, — ответила она коротко. — Тебе невдомек, что такое кого-то любить.       — Ну почему же, — возразил Грэг, — я много чего люблю. Хороший алкоголь, красивых порноактрис, качественные шмотки и побеждать, — медленно перечислил он, будто смакуя.       — Я говорю о любви к людям, — бросила Адель. Он пожал плечами.       — Я люблю мою сестру, — нашелся Грэг. — Но ты права, любовь к людям — это другое.       — О чем ты? — поморщилась она, упершись ягодицами в выступ на стене и ощутив, как в ванной комнате стало жарко.       — Да брось, ты и сама знаешь, — покивал Грэг, словно сказал какую-то новость. — Сесил бесит тебя, верно?       — Он меня обидел, — фыркнула Адель. — Задел мои чувства, я что, не имею права злиться?       Грэг почти злорадно на это рассмеялся.       — Да плевала ты на чувства, — улыбаясь, повторил он. — Он тебя бесит. Нет никакого разбитого сердца, он просто сделал то, что тебя разозлило.       Плевать, что Вудкастер был самым хреновым собеседником в вопросах чего угодно и, вероятно, одним из самых бестолковых людей в Жардан — он, черт возьми, был прав.       Адель боялась признаться себе, но она ощущала жгучую злость, с того самого момента, как Сесил сделал этот проклятый подарок, не имеющую ничего общего с ранеными чувствами. Эндрю опозорил её, выставил дурой, и за это она сейчас его ненавидела. Без всяких «но» и «если».       — Да, будь ты проклят, он меня бесит, — выдохнула она, не глядя на Грэга. Тот удовлетворенно улыбнулся и повернулся к зеркалу, чтобы вытащить что-то, попавшее в глаз.       Аделия смотрела на него и вспоминала все то, что когда-то так ее привлекало, Грэг стоял совсем рядом, пялясь в одну точку, сосредоточенно моргая и вертя в руках маленькую банку с каким-то гелем для волос. Его волосы, к слову, ни в чем подобном не нуждались — выглядели идеально, впрочем, как и всегда. Даже небрежно расстегнутый ворот рубашки не придавал Грэгу неряшливости, он был до того ладным, что это даже злило.       — Ну, и что будешь делать? — спросил вдруг он, повернувшись на неё.       — Не знаю, — просто ответила Адель. — Выпущу пар и поеду домой.       Она так спокойно говорила с ним и вдруг поймала себя на мысли, что явно не испытывала больше той дрожи, что овладевала ею каждый раз, как она видела Грэга раньше. Роман с Сесилом, нескладный, но жаркий, затмил в ней все прочие бывшие привязанности. Однако теперь, глядя на Грэга, она понемногу вспоминала.       — И как выпустишь пар? Оттаскаешь Мануэлу за волосы? — усмехнулся Вудкастер, снова обернувшись к зеркалу спиной. — Я бы на это глянул.       Он достал сигарету, собираясь подкурить прямо в ванной, закусил край губами, отыскивая огня. Аделия подошла, протянув зажигалку, а как только он взял, вытащила сигарету из его губ.       — Готова поспорить, — протянула она. — Есть еще пара вещей, на которые ты бы глянул.       Он удивленно глядел на неё не больше секунды, а после так довольно улыбнулся, что, Адель угадала, явно этого ждал. Она взялась за его ворот, впервые без страха прикладываясь к его губам, не думая даже, что он теперь может отказать. Кто он такой, черт возьми, чтобы отказывать.       Конечно, он не отказал. Уже стаскивал свой помятый пиджак одной рукой, другой поддевая бюстье на платье Аделии, потянув его вниз. Наряд не предполагал белья, через мгновение Адель стояла перед ним без верха. Довольный плотоядный взгляд дал ей понять, что шалость удалась, она почти не сомневалась в том, что делает.       От её внимания ускользнуло, как именно она оказалась прижатой к раковине, как её зад оказался вдруг на ее холодном крае, а ноги обвили поясницу парня, которого она поклялась больше не знать. «Подумать только, — пронеслось в голове, — я ведь об этом когда-то мечтала!»       Она всё ещё терпеть его не могла, но не могла себе лгать, что хотела Грэга. Этот его вечно идеальный вид и отвратительный нрав — кто устоит?       Когда его изящные пальцы расшнуровали корсаж и скинули его, она почти ощутила, что завелась. Его рубашка поддавалась значительно сложнее благодаря запонкам, Адель сорвала их, стягивая ткань с его мускулистых плеч. На пару секунд её отвлек от расчетливого получения желаемого поцелуй, невольно захотелось его продлить. Она обняла Грэга, привлекая к себе за шею, закрыв глаза, когда почувствовала, что благодаря этому он подсадил её и стянул с бедер узкую юбку.       Ладно, это было приятно. Даже несмотря на то, что делала Аделия это почти из ненависти ко всему роду людскому в лице мужчин, всё-таки получить Вудкастера оказалось приятно до судорог в коленях. Его пальцы наскоро справились с бельем, её — с застежкой его брюк, в это мгновение Адель поняла, что даже не заперлась, но в следующую секунду ей стало решительно на это плевать.       Мануэла никак не могла успокоить совесть, а потому уже четверть часа мерила шагами особняк в поисках своей подруги. Все, кого она спрашивала, говорили разное, и пришлось обследовать дом своими силами. Мануэла поднялась на второй этаж, никого там не найдя, спустилась, решив освежиться, раз уж покинула гостей, переступила несколько шагов до ближайшей к залу ванной комнаты, когда услышала оттуда стоны. Улыбнувшись самой себе, она почти уже решила, что не станет беспокоить непрошенных гостей, когда до боли знакомый голос произнес совсем не то имя, что ему стоило бы.       Шагнув, Мануэла рванула на себя дверь ванной комнаты и в ту же секунду ошарашенно отпрыгнула от проема, чудом оставшись незамеченной. Перед глазами все еще маячила картина, которую она теперь даже при желании не смогла бы забыть: Адель, её лучшая подруга, без стыда и совести трахалась с самым отъявленным ублюдком этой планеты, даже не потрудившись как следует спрятаться!       Может быть, логичнее было бы сказать «занималась любовью» — в любой другой ситуации, а Аделия именно трахалась, если с Грэгом вообще реально было заниматься чем-то еще. Секундное промедление сказалось на Мануэле не лучшим образом — от увиденного ей стало дурно. Стыд, отвращение, боль и обида за Сесила сдавили горло до слез. Впервые Мануэла не представляла, что делать, как даже сдвинуться с места. Осев на ближайшую обитую бархатом лавку, она попыталась отдышаться, когда в проходе появился Сесил, запасшийся бокалом шардоне.       Решение не было слишком сложным — так или иначе, Мануэла не собиралась позволять ему видеть подобное здесь и сейчас. Раскрыть другу глаза на предательство его возлюбленной она может и наутро, а сейчас просто необходимо увести его подальше. Она подскочила на месте и утерла непрошенные слезы шока.       — Эндрю! — воскликнула она, надеясь, что эти двое услышат хотя бы её, если уж не услышали голоса совести. — Мне нехорошо, дорогой, отведешь меня на улицу?       — Что случилось? — обеспокоенно поймал её под руки Сесил. — Поплохело от спиртного? Пойдем в ванную, умоешься!       — Нет! — вскрикнула она, пожалуй, излишне испуганно. — Я хочу подышать воздухом.       — Ладно, идем, — смерив ее подозрительным взглядом, пожал плечами Сесил. — Я только вымою руки, все липкие от ликера.       Мануэла даже не успела возразить, до того быстро он распахнул дверь ванной комнаты носком ботинка и остановился на пороге, замерев, как статуя.       В ванной комнате уже было тихо, Мануэла не успела понять, когда именно этот кошмар, творившийся там, прекратился, но спустя секунду Аделия выскочила навстречу Сесилу, уже одетая в свое платье, что, впрочем, ни секунды не скрывало того, чем она занималась.       — Эндрю, позволь я всё объясню, — запыхавшимся голосом провыла она, и всем присутствующим будто стало еще гаже от осознания, от чего её голос дрожал, и что она этим голосом пыталась лгать.       Корсаж на платье разошелся, чулок на Аделии не было, да и Вудкастер, вышедший вслед за ней, едва застегивал брюки.       Сесил молчал, пока Мануэла старалась проморгаться и оценить масштаб трагедии: не все в зале заметили произошедшее, но многие уже оборачивались на вылезшую из уборной парочку.       Эндрю повернулся вдруг в сторону Мануэлы и коротко сипло спросил:       — Ты знала об этом, да?       — Она моя подруга, — шепотом проронила Мануэла, хотя вообще-то хотела сказать совсем другое.       — А я тебе больше не друг? — с горечью произнес Сесил, заставив Мануэлу подавиться всеми прочими репликами.       Она замерла, ощущая разливающееся внутри чувство липкого холодного страха. Что сейчас будет? Сесил же стоял, не двигаясь, глядя вперед себя.       — Ну, что ты смотришь, — выдохнул Вудкастер, застёгивая пуговицы на рубашке. — Сесил, мы оба знаем, что из нас двоих тебе логичнее дать по роже ей.       — Что ты несешь?! — провыла Аделия, закрыв лицо руками.       — Закрой рот, — тихо проговорил Эндрю, сжав кулаки.       Он сделал вдох, затем выдох и снова замер.       — Эндрю, — бесшумно прошелестела Адель, сделав шаг к нему.       Её лицо уже было в слезах, но растрёпанные волосы, размазанная помада и мятая одежда выдавали все её грехи с потрохами. Сесил не смотрел на неё, он сверлил глазами Вудкастера, но если приглядеться, можно было заметить, что он смотрит насквозь.       — Не буду мешать, — фыркнул Грэг, хлопнув Аделию по плечу.       Он собрался пройти мимо, но Сесил вдруг протянул руку и взял его за воротник, заставив оступиться.       — Постой-ка, Грэг, — произнёс он. — Мы не договорили.       — Да брось ты, Эндрю! — нервно выкрикнул Вудкастер, отряхиваясь.       Он повернулся на Сесила и затравленно глянул тому в лицо.       — Что ты ещё можешь сказать? Я ей насильно под юбку не лез, она сама захотела!       Эндрю прикрыл глаза на мгновение, услышав это, но почти сразу взял себя в руки.       — И даже учитывая это, — проронил он, — ты думаешь, я тебе это спущу?       Вудкастер замер. После он вдруг издал ещё один нервный смешок, а затем рассмеялся в голос. В его глазах плескался страх, хотя он и ершился перед Сесилом, в глазах же того стояла немая густая ярость, которая, найдя выход, явно не пощадила бы соперника.       — Дерьмо-то из тебя выбить есть за что и уже давно, — промолвил Эндрю.       Вудкастер часто задышал, продолжая улыбаться. Он ужасно не любил получать по морде, а теперь явно осознавал, что заслужил.       — А какой смысл? — сглотнул он, его голос на мгновение дрогнул. — Твоя любимая девушка легла под другого, это не моя вина, Сесил. Почему же ты хочешь наказать за это меня?       — Ну не её же мне бить, — усмехнулся Эндрю сквозь слёзы.       Мануэла сглотнула, в эту секунду она вдруг испугалась, что Аделии и вправду достанется, но тут же поняла, что ошиблась.       — Хочешь выместить на мне свою ярость? — фыркнул Грэг.       — А что, мысль отличная, — вдруг кивнул Эндрю.       В ту же секунду он размахнулся и изо всех сил ударил Вудкастера в лицо. Тот, кажется, действительно не ожидал этого, он повалился на ближайший стол. Но Сесил не дал ему упасть, схватив его за воротник, он поднял его и снова ударил, а после ещё раз, вокруг воцарилась суматоха, Аделия заверещала, призывая его остановиться, а у Мануэлы словно сдавило горло, она не могла произнести ни звука.       Грэг глухо выл и что-то лепетал, Сесил держал его за волосы и бил в подбородок. Его руки уже были в крови, но он и не думал останавливаться. Удары его были настолько яростными и сильными, что Мануэла удивлялась, почему Вудкастер всё ещё в сознании.       — Эндрю, прошу тебя, хватит! — проревела Аделия, хватая его за локоть.       — Не лезь, — бросил он ей, отворачиваясь.       — Да можешь сколько угодно меня бить, — просипел Вудкастер, — это не уймёт твою злобу, Сесил!       — Ну, а вдруг, — качнул головой Эндрю.       Он развернул Грэга лицом вниз и приложил его носом о столешницу. Тот заорал то ли от ужаса, то ли от боли, Сесил размахнулся и сделал это ещё дважды. Только после, отпустив Грэга, он позволил тому скатиться на пол.       Сам он выпрямился, глубоко дыша, Аделия рядом что-то выкрикивала сквозь слёзы, не решаясь подойти ни к нему, ни к Грэгу, который, кажется, рыдал, закрыв лицо руками.       — Он сломал мне нос! — провыл он. — Ублюдок сломал мне нос!       Сесил вдруг закрыл глаза рукой, словно только теперь осознав, что избиение Вудкастера и впрямь не уняло его злобы и боли.       — Сесил, урод! — проорал Грэг. — Сука, ты заплатишь!.. Гнида!..       — Заткнись, — сквозь зубы плюнул Сесил, делая шаг к нему.       — Нет, прошу, хватит! — захлёбываясь слезами, около брата упала Мэдли.       Она прижала его голову к себе, закрывая лицо Грэга от Сесила.       — Хватит, — одними губами умоляюще произнесла она, глядя Сесилу в глаза.       Он отступил.       — Господи, — прорыдал Грэг, не отнимая рук от лица, — гребаный мудак, что ты сделал с моим лицом…       — Ты и раньше не был особенно красив, Грэг, заткнись, — послышался голос Джонатана.       Он не решался подойти ближе, глядя на происходящее с ужасом.       — Знаешь, что сказала Аделия? — процедил вдруг Грэг. — Что она сказала, пока я её того?.. Сказала, что ты ни о чём, говнюк! Тупой ракеточник, мне и в подметки не годишься! Аделия едва не вскрикнула.       — Заткнись! — проверещала она. — Заткнись, Вудкастер, чёртов ублюдок!       — Скажешь, я вру? — прохохотал Грэг, отнимая руки от лица.       Мануэла ахнула, нос Грэга, кажется, и впрямь был сломан, ладони, которыми он прикрывал лицо, залило кровью. Всё его лицо было в ссадинах, помимо носа алела рассеченная бровь, разбитая губа, царапины и синяки на лбу. Он отплевывался кровью, но сиял, словно начищенный медяк.       Сесил снова замер. Казалось, ему хочется исчезнуть из этой комнаты. Глаза Мануэлы сами собой наполнились слезами, она как будто на мгновение ощутила то, что ощущал он. Сесил совсем ничем не заслужил такой обиды, а Аделия сегодня растоптала его чувства, достоинство и гордость. Мануэла понимала, как ему больно, как он зол, она понимала, что ни за что не смогла бы простить подобное, даже выходка Мэтьюза со спором теперь не казалась ей такой страшной. Повернувшись к Аделии, она медленно произнесла:       — Ты правда сказала это?       Адель промолчала, она не глядела на Мануэлу, стоя рядом с Сесилом.       — Эндрю, — прошелестела она. — Пожалуйста…       — Аделия, молчи, — проронил Сесил, глядя в пол.       — Эндрю… — только и успела повторить она.       — Аделия, молчи! — вдруг выкрикнул Сесил с такой нечеловеческой злостью, что та немедленно заткнулась и попятилась.       Сесил сжал кулаки, теперь он едва не замахнулся на неё, а, поняв, что мог сделать, прижал кулак к губам, зажмурившись.       — Господи, — процедил он, отворачиваясь.       По щекам Аделии снова покатились слёзы, но теперь Мануэле совсем не было её жаль. Сесил отдышался, потерев глаза. После, не глядя на Аделию, он негромко произнёс.       — Ты предала меня, Адель. Всё кончено.       Сразу после он спешным шагом пошёл прочь, Мануэла преградила ему дорогу, схватив за плечи.       — Сесил, постой…       — Ты тоже, — вдруг произнёс он, глянув на неё. — Ты тоже меня предала.       Мануэла замерла, Сесил высвободился и вышел из зала.       Отчаяние затопило Мануэлу, невидящим взглядом она посмотрела на Аделию, свою лучшую подругу, с которой она никогда даже не спорила, не говоря уже о ссорах. Зал замер, кроме воя Вудкастера не было слышно ни звука, только Адель всхлипывала, вытирая слёзы.       — Ну давай, скажи уже что-нибудь, — скрипучим голосом промолвила Аделия, делая шаг к Мануэле.       Только раскрыв рот, Мануэла поняла, что всё её лицо в слезах. Напротив неё стоял Джонатан, глядя на неё, едва ли не закатывая глаз. Разумеется, он не ощущал ничего, кроме своей идиотской собственнической ревности, куда ему было понять, что сейчас чувствовала Мануэла. Ей казалось, это её сейчас унизила Адель, настолько больно ей было за друга.       — Ну, ты и дрянь, — произнесла она, преодолевая эмоции.       Зал зашептался.       — Вот как!.. — ахнула Аделия. — Я…       — Замолчи, — оборвала ее Мануэла. — Ты — эгоистичная, испорченная, бесчувственная сука. Не хочу тебя знать.       Следом за этим она развернулась и почти бегом помчалась прочь из зала. Выскочив из дома, она набрала воздуха, стараясь не разреветься в голос. Но жалость сейчас Сесилу точно была некстати, потому она усилием воли взяла себя в руки.       Подойдя к МакЛарену, который по одному Богу известной причине всё еще стоял на парковке, Мануэла наклонилась и постучала в стекло. Сесил сидел за рулем, положив на него локти, и смотрел вперёд. Он качнул головой, прося Мануэлу уйти.       — Сесил, открывай, — произнесла она, стараясь не выдать дрожи в голосе.       Впервые она испугалась, что он не откроет. Что в этот раз она не будет допущена к его душе, ведь он всё еще злился и на неё тоже. Но спустя мгновение её сомнения развеялись — Сесил щелкнул кнопку на панели и дверцы разблокировались. Мануэла села на пассажирское сидение и захлопнула дверь.       С пару секунд она не решалась ничего сказать, а после взглянула в лицо Эндрю, который всё еще хмуро пялился в стекло, размышляя о чём-то своём.       — Тупой ракеточник! — возмущенно выдохнула Мануэла, словно решившись. — Ну и дрянь!       Он поднял голову, не глядя на неё.       — Да брось, мы оба знаем, что это правда, — вздохнул Сесил.       — Что? — воскликнула Мануэла, подскочив, она повернулась на него. — Нет, Сесил! Не вздумай!       — Не вздумай… что? — не понял тот.       — Не вздумай верить в этот бред, — приказала она. — Тупой ракеточник! И она еще говорила, что любит тебя! Как можно любить человека и настолько его не знать?       Сесил смотрел на неё с плохо скрываемой болью в глазах. Он всё время поджимал губы, будто боясь дать слабину, а Мануэла в ту минуту вдруг захотела ему это позволить. Сесил заслужил право хотя бы раз взорваться и устроить истерику, выместить боль, которой в нём, очевидно, было сверх меры.       — Мануэла, я ведь и впрямь не блещу особой хитростью, что уж тут поделать, — он пожал плечами, сглотнув.       — Какая к чертям разница? — взорвалась она. — Ты — самый благородный, искренний и отзывчивый человек на всей планете!       Он замолчал, слушая её.       — Ты чуткий, скромный, честный и любящий, самый неиспорченный из всех, кого я знаю, — Мануэла помотала головой. — И я никогда не пойму, как можно хотеть хитросделанного мудака, вроде Вудкастера, когда рядом такой, как ты — настоящий рыцарь. Ты не должен позволять ей так обижать тебя, она лжёт!       — Лжёт? — опомнился Эндрю, не понимая, о чём она.       — Лжёт о тебе, — пояснила Мануэла, взяв его за локоть. — Ты — идеальный мужчина, Сесил, для любой, кого ты захочешь, и… то, что у нас с тобой было… я не должна этого говорить, но мне никогда и ни с кем не было лучше, чем с тобой.       Она умолкла, Сесил поднял глаза на неё, что-то свыше словно заставило её заткнуться, но она всё никак не могла отвести взгляда от его лица.       И тут она почувствовала слабый отблеск ностальгии — Сесил наклонился и, не говоря больше ни слова, поцеловал её, запустив руку в её волосы. Мыслей в голове Мануэлы не было — ни одной — и она не стала сопротивляться. Словно всё остановилось для неё в этот момент, её собственная жизнь остановилась, всё, что могло бы быть между ней и этим мгновением рухнуло, хотя ещё минуту назад казалось нерушимым. Пустота в голове Мануэлы требовала наполнения, но, чтобы не думать о том, чего она не хотела признавать, она принялась думать прямо о том, что происходило в данный момент, словно тщательно записывая это на пленку. В какой-то момент ей захотелось, чтобы этот поцелуй впечатался ей в память, чтобы врезался в голову, чтобы ничем его оттуда нельзя было больше вытащить.       Впечатывалась секунда за секундой, впечатывались горячие подушечки его пальцев, касающиеся её шеи, впечатывались мелкие веснушки у него на носу, что попадались ей на глаза, когда она приподнимала ресницы, впечатывался кончик его носа, путающийся с её. Впечатывался его запах, столь знакомый ей, но теперь словно узнаваемый впервые, впечатывались его мягкие волосы, которые она машинально ворошила пальцами. Впечатывалось тепло его кожи, губ, а больше всего — его безотчетная покорная нежность, которая еще несколько минут назад была Сесилу совершенно недоступна. Казалось, весь его пыл вышел и растаял, стоило ей появиться рядом, и Мануэла вдруг поняла, что так было всегда.       Поймав последние мгновения миража, она отстранилась, с секунду поглядев ему в глаза. Сесил ничего не сказал, ни единого слова, он только повернулся к рулю и молча завёл мотор. Так же молча Мануэла пристегнула ремень, МакЛарен отъехал от парковки Пуарье и, разогнавшись, исчез в предрассветном сумраке.

***

      Грэг ввалился в ванную, ведомый эфемерными усилиями сестры, и обрушился локтями на раковину, рыдая и кашляя одновременно. Кровь, казалось, была везде: в носу, в глотке, в самой голове, заливала глаза и волосы. Мэдли со своим обычным спокойствием, в которое пришла поразительно быстро, умывала брата прохладной водой, наговаривая что-то про «превзошел самого себя».       Наконец он разогнулся, буквально прозрел и смог хотя бы что-то разобрать сквозь оглушительный шум в ушах и раскалывающую череп на части боль. Из отражения на него смотрела по меньшей мере жертва авиакатастрофы или зомби-апокалипсиса. Уж кто превзошел сам себя сегодня, так это Сесил — таких боев без правил он, кажется, не устраивал еще ни с кем.       — Дай сюда, — приказала Мэдс, поворачивая его лицо к себе.       Она что-то щелкнула с двух сторон носа, от чего Грэг дурниной заорал, отталкивая сестру от себя.       — Так лучше, — подсказала она, кивая на зеркало.       На вид не стало — кровь потекла по губам с новой силой, Грэг опустил голову под воду, хныча о своем испорченном виде. На свою внешнюю привлекательность он, конечно, и обычно ставил немного, но все же превращаться в нечто подобное тому, что теперь глядело из отражения, не улыбалось. Мэдли оставила его одного, наказав ждать, и пошла за медикаментами. Дверь хлопнула, Грэг сплюнул очередной глоток розовой воды.       — Принесла? — спросил он, подняв голову.       В дверях стояла Порш, неуверенно глядя на него, однако под ее несомненно очень искусно натянутой маской презрения крылась плохо скрываемая жалость.       — Чего тебе? — бросил он, вскинув голову.       Порш молча подошла вплотную к нему, нахмуренно разглядывая разбитое лицо. С волос Грэга капала на плечи вода, по мокрому лицу разбегались кровавые разводы, нос опух, да и глаза потихоньку отекали, наливаясь болью. Ссадины буквально жгли лицо Грэга, он предстал перед бывшей пассией в своем самом невыгодном виде, однако, Портия, похоже, так не считала.       — Совсем не меняешься, Вудкастер, — проронила она. — Все так же глупо огребаешь.       — Вот уж не надо тут изображать сочувствие, — фыркнул он.       Порш взяла под раковиной рулон бумажных полотенец и промокнула одним из них щеки Грэга, после прижала полотенце к его губам, под носом. Он невесомо чертыхнулся от боли.       — Как тебе можно не посочувствовать? — удивилась она, глядя на него своими глазами-маслинами. — Ты жив-то чудом и стараниями сестры.       Шок после столь ожесточенного и неожиданного избиения сошел, оставляя на душе Грэга место злости, усталости и ноющей боли. Любое сочувствие теперь раздражало, трусливое сердце призывало жалеть себя, а Порш была последним человеком на свете, перед кем Вудкастер хотел бы расклеиться, так что он стиснул зубы.       — Я хотела сказать, ты молодец, — кивнула она. — Я про Аделию. Здорово, что быстро переключился.       — Ревнуешь что ли? — прищурился Грэг.       Порш рассмеялась. Он не думал, что способен ощущать нечто подобное, тем более по отношению к ней, но в этот момент внутри что-то больно шевельнулось, как будто кто-то поворошил давно остывшие угли.       — Нет, — почти печально ответила Портия и подняла голову. — Но, знаешь… Один раз я скажу это серьезно и никогда не признаюсь, если спросят.       На это у него не нашлось, что сыронизировать, потому что Грэг замер, ожидая, что она скажет. Одному Богу было известно, почему все ее слова хотелось слушать так внимательно именно теперь.       — Мы с тобой разошлись так, как я того хотела, и гордость никогда больше не позволит нам быть вместе, — заговорила Порш, и даже такого голоса он никогда не слышал из ее уст. — До самого конца ты и я — будем ненавидеть друг друга. Я знала, на что шла.       — Но? — просто продолжил он, чувствуя, как по виску пробежала вода с мокрой макушки.       Черт знает, почему он решил, что будет «но».       — Но это не значит, что я лгала, — сказала она. — Мы оба знаем то, в чем я никогда тебе не признаюсь. Мне жаль, что так вышло.       Грэг молчал, не хотелось язвить, посылать ее к черту, куда-то испарилась вся злость, которую он затаил, которой готов был выстрелить в неё в любой момент, как она оказывалась рядом. В горле навязчиво запершило, а в лоб ударила вспышка боли, он просто поджал губы и покивал, к своему ужасу и сожалению прекрасно поняв, о чем она. Порш была совершенно права, никогда больше после всего пройденного они не смогут быть даже друзьями, словно простыми словами они оба сковали руки себе за спиной. В этом случае даже неважно было, кто чего хочет, это было сродни непреложному закону, которому подчинялись все, кто считал себя достойным.       Конечно, и он не признался бы ей никогда.       В ванную ввалилась, нагруженная бинтами и бутылками Мэдли, она вскинула голову на стоящих около раковины двоих.       — Представление окончено, Фергюсон, давай-ка на выход, — бросила она.       Портия не ответила, только сделала шаг, чтобы пропустить её к раковине, но не отводила взгляд от разбитого лица Грэга. Он не решался поддакнуть сестре, не решался и ей возразить.       Мэдли сгрудила нужности на край раковины и обернулась на Порш, взяв брата за плечо.       — Тебе что-то неясно? Проваливай, — повторила она.       Грэг знал, на что способна его сестра, когда дело касалось него, вот и теперь Мэдс вся, как кошка, ощетинилась, будто стала даже выше ростом. И под ее напором Порш отступила.       Она медленным шагом пошла на выход, а Грэг почувствовал, как Мэдс крепко стискивает его плечо, словно всерьез готовилась драться за него. Нечто разболевшееся, растревоженное внутри, стало успокаиваться от осознания этого, словно живительная теплота залила грудную клетку, когда Мэдли оказалась рядом снова.       — Порш, — бросил Вудкастер, остановив ее в последний момент. — Мне тоже.       Всего на одно мгновение в её глазах полыхнуло что-то отчаянное, горькое и тут же взгляд потух, вновь став самодовольным и надменным. Она коротко улыбнулась ему и, толкнув дверь, ушла прочь.       — Какая наглая дрянь, — бросила Мэдс, снова развернувшись к раковине.       И повинуясь какому-то совершенно непростительному порыву, Грэг потянулся, сгреб сестру в охапку и прижал к себе спиной, зажмурившись. Она выдохнула, похлопав его по рукам и откинув голову, чтобы положить ему на плечо и поглядеть в лицо.       — Эх ты, — проронила она.       Он просто дал себе несколько секунд этой слабости, позволил показать ее перед той единственной, перед кем было не страшно. Мэдли погладила его локти, понимающе молча, лишь вздохнула и произнесла устало и успокаивающе:       — Я тебя тоже, милый.

***

      Аделия позволила себе лишь поправить размытый слезами макияж, да волосы, а после, конечно, собралась проваливать из дома, где ей, вероятнее всего, уже никто не был рад. Повезло, что хотя бы родители Мануэлы, Сесила и ее собственные, пили где-то наверху и не стали свидетелями всего этого кошмара. Впрочем, прислуга донесет о произошедшем быстрее ветра, так что Аделии следовало как можно скорее убраться из Пуарье.       Увидев сидящего на ступенях Кэмерона, она пригляделась, чтобы понять, что он делает. Ну конечно, пьет, пьет, покуда рот глотает, до полного отказа всех систем — чем Кэмерон и занимался девяносто процентов времени на её глазах. Пройдя мимо него, она невольно остановилась, когда Уоттс поднял на неё совершенно потухший взгляд.       — Что? — сипло спросила она. — Чего не злорадствуешь?       Уоттс смотрел на нее молча пару секунд, а после горько, хрипло рассмеялся, с трудом фокусируя взгляд.       — Да пошла ты, Аделия… — бросил он. — Пошла ты… подстилка гребаная…       — О, посмотрите на него! — сглотнула ошарашенная Адель. — Мужская солидарность взыграла?!       Кэмерон отмахнулся от неё, отпивая прямо из горла, Аделия, не разбирая дороги, почти бегом бросилась к парковке. Когда тебя за какой-то поступок осуждает сам Кэмерон Уоттс — это как минимум повод задуматься. Холодные, влажные от ночной росы бока машин неприветливо сверкали на ночном свету, Адель прижалась к одному из них, присела на корточки, облокотившись, и закрыла лицо руками, заливаясь слезами. Горечь от всего содеянного застлала глаза, казалось, она совершила то, на что вообще была не способна, и теперь, как после лобового столкновения, приходила в себя, осознавая ущерб.       Она ведь не хотела этого. Не хотела делать больно Сесилу, не хотела окончательно рассориться с Мануэлой, давать Вудкастеру не хотела тысячу раз! Но почему-то все равно совершила все это, ведомая яростью, будто помешательством.       Как разгребать все произошедшее, не было сил даже думать, так что Аделия рыдала навзрыд, даже не пытаясь скрыться от любого, кто мог бы зайти на парковку.       — Адель? — послышался тихий голос над головой, она подняла лицо.       Над ней стоял Мэтьюз, он не выглядел шибко обеспокоенным или сочувствующим, на его лице скорее было нечто между усталостью и жалостью.       Аделия не стала ничего отвечать, просто закрыла лицо руками и зашлась в новом приступе слез.       — Адель, давай, поднимайся, — сказал Джонатан, потянув ее вверх за локоть.       — Где Мануэла? — спросила она сквозь слезы.       — Сесил свалил на своей машине домой, наверное, она поехала его успокаивать, — ответил Мэтьюз.       Говорил он об этом почти ровным тоном, разве что с нотками раздражения. От услышанного Аделия почему-то снова расплакалась.       — Завязывай, Адель, — повторил Джонатан. — Никто тут не будет тебя утешать.       А вот это, как ни странно, подействовало отрезвляюще. Первый шок и раскаяние Аделия уже выплакала, так что теперь осталась лишь паршивая жалость к себе, которую разделить все равно было не с кем. Она покивала, утирая слезы, всплакнула еще пару раз, а после откинулась на капот машины, у которой стояла, и притихла.       — Не знаю, что делать, — проронила она.       — Я тоже, так что давай просто оставим размышления на утро, — покачал головой Джонатан. — Поезжай домой, Адель.       — Водителя еще нет, — пожала плечами она.       — О, попроси Уэйна тебя довезти, — кивнул на стоящую в отдалении темно-зеленую Мазератти Джонатан. — Он как раз собирался уезжать, да вроде и не пил особо.       Аделия поднялась, вместе они подошли к машине, где она постучала в стекло, но О’Берли не торопился открывать. В салоне уже играла на всю громкость музыка, так что Джонатан взял на себя смелость дернуть ручку двери.       Водитель, словно подстреленный, повалился мешком к ногам Аделии и Мэтьюза, заставив первую вскрикнуть. Уэйн белый, как полотно, остался недвижимым лежать на обочине, глаза его были закрыты, но лицо застыло в маске напряжения, будто каждую мышцу свело перед тем, как он отключился.       — Какого… — просипел Джонатан, присаживаясь около него. — Уэйн!       Аделия слишком хорошо помнила последний раз, когда она видела человека таким. Скотт Рэншоу, которого отравленным нашла в Виньябле Изабель, выглядел именно так. Мгновенно вспомнив новости о поимке Каса, Адель сразу отмахнулась от догадки. Но сразу затем внутри всё похолодело от новой.       Истекло несколько секунд, Мэтьюз поднял ошарашенный взгляд на Аделию, сглотнув. В его глазах отразилось нечто большее, чем просто страх — какой-то потаенный ужас, словно что-то забитое куда поглубже разбудили в его душе. Оба не шевелились, и тогда он сипло произнес:       — Похоже, он мертв.

***

      Чета Фергюсон уже не застала переполох, разгоревшийся в Пуарье — к полуночи оба были дома. Девочки попросились спать раньше обычного, да Детта и не удивилась — в дружбе с младшей тер Пэриш они никогда замечены не были. В гостях осталась лишь Хантер, и Детта весь вечер наблюдала за девчонкой, отмечая, что та до ужаса быстро прижилась на новом месте. Конечно, Люк обеспечил ей настоящий билет в жизнь, учитывая расходы и связи, которые он применил, чтобы ее не отчислили из КГН за систематические прогулы, но до этого Детте дела не было.       Её интересовало нечто иное, и после того, как муж отправился на террасу, где намеревался немного поработать и перекурить, Детта поднялась наверх, проскользнув в его кабинет. Обычно она не лезла в дела мужа, и этим заработала его доверие, потому держала ключи от кабинета Люка и знала, где он хранит бумаги.       Выдвинув ящики, Детта поочередно пооткрывала краешки папок, пока не достала одну, которую выложила на стол и поднялась. В папке лежали разные документы, что-то о законах о наследовании, запечатанный конверт с завещанием — его Детта трогать не стала — и еще пара листов.       Перевернув один, она прочла заключение о смерти Мелинды Доусон. Она удивилась бы, откуда Люк его достал, но за годы, прожитые с мужем, Детта привыкла, что он мог достать что угодно даже из-под земли. Второй листок она перевернула последним и удовлетворенно присела на стол, выпрямившись.       — Значит, все-таки дочь, — проронила она шепотом, стиснув лист в руках. — Ну что ж… Посмотрим.       Подсунув листы обратно в папку, как были, Детта спустилась со стола, убрала документы в стол и, выйдя, тщательно заперла дверь. Все, что надо было — она сегодня узнала.

***

      Прохлада спустившейся ночи мягко обволакивала, успокаивая после шумного дня. Дэмьен не стал дожидаться окончания вечеринки, тем более в отсутствие именинницы, после скандала весь молодняк потихоньку разъехался — был какой-то неприятный осадок во всем произошедшем. Теперь Марлоу отдыхал в своем особняке на балконе в компании терпкой сигареты со вкусом вишни и вглядывался в ночное небо.       С балкона открывался такой прекрасный вид, а он никогда и не обращал внимания, сколько жил в Омбражи. Как-то было не до того, теперь же, напротив, потянуло на романтику. Смех да и только.       В голове зудел целый рой мыслей, с начала турнира Марлоу отказался от наркотиков, и без их присутствия в организме разум непривычно прояснялся, вылавливая мелкие мысли откуда-то, казалось, из самых глубин рассудка. Дэмьен и раньше позволял себе поразмыслить, с чего это он вдруг стал проявлять такие на удивления искренние чувства, но после нескольких вечеров самоистязания решил просто, что не обязан ничего объяснять, даже самому себе. В конце концов, ему хотелось, а желаемое не было запрещено. С появлением Хантер в Жардан он совершенно перестал думать о Мануэле и этой глупой ссоре с ней, а главное — перестал вдруг злиться на отца. Как будто и страх повернуть не туда вдруг отступил, Дэмьену стало все равно.       Вкупе это давало целую россыпь прекрасных ощущений, с которыми Марлоу не собирался расставаться. Казалось, он все для себя решил.       Краем уха он услышал стук в комнату и приглушенный голос матери, что звала его по имени. Поднявшись, он затушил сигарету и размашистым шагом вышел с балкона.       — Дэмьен, — махнула руками Равенна, увидев сына. — К тебе пришли, дорогой. Просят спуститься к заднему входу.       — Кто? — удивился тот.       — Какой-то приятель, откуда мне знать, — пожала плечами мать.       Сбежав вниз, Дэмьен вышел из особняка через черный ход, рядом с парковкой, где обычно на стреме сидела охрана. Однако на сей раз свет в окошке их отсека не горел.       — Мистер Марлоу? — спросил голос из темноты.       Дэмьен пригляделся — в тени парковки, на границе с садом, скрытый ветвями деревьев, стоял человек.       — Да, — недоверчиво подал голос Дэмьен, делая несколько шагов к нему.       Только оказавшись рядом, он заметил, что рядом с гостем остановились еще трое. Одеты были так, что даже, присмотревшись, разглядеть пришедших было непросто — во все темное, включая головные уборы. Несмотря на ночь, все четверо были в солнечных очках.       — У нас есть пара вопросов к вам, — снова заговорил первый. — От мистера Люка Фергюсона.       — Чего? — выругался от неожиданности Дэмьен.       Этот ночной визит и без того не был из приятных, а после упоминания фамилии Фергюсон Марлоу и вовсе пошел мурашками.       — Ему стало известно, что вы, мистер Марлоу, состоите в отношениях с его дочерью, — пояснил гость. — Это так?       — Да, — сглотнул Дэмьен.       Он лихорадочно просчитывал в голове, что может ждать его в зависимости от ответа. Он и Хантер особо не скрывались, ни о чем подобном она не предупреждала… с другой стороны, она могла и не знать, что за ней ведется такая тщательная слежка… в любом случае, решил Марлоу, лгать людям Люка — не лучшая затея.       — Остался всего один вопрос, — кивнул незнакомец. — Мистер Марлоу, насколько серьезные у вас намерения?

***

      Спалось дурно. Коллин без конца просыпалась то от каких-то криков на улице, то от собственных снов, пока не выпала из сновидений окончательно и не села в постели. Стоило ей проснуться, как она поняла, что уснуть уже не удастся. В груди настолько настойчиво стучало, что её буквально трясло мелкой дрожью. Виски сдавило навязчивой тревогой, в горле пересохло. Почти бегом Коллин достигла кухни, где дрожащими руками налила себе попить.       Ей снилось нечто, похожее на какофонию, но оттуда явственно выпадали звуки, которые почему-то все еще стучались в ее голове, не давая покоя.       «Если бы я умел, я бы тебя любил», — так он сказал. Где-то Коллин определенно слышала подобное, и теперь это мучило ее, казалось, на подсознании. Сев на кухне, она позволила себе немного подышать, когда в голову ударилась еще одна фраза. Реплика, сказанная недавно Изабель: «Если человеку никогда не показывали, как это: кого-то любить, он не будет уметь». Неужели в этом крылось нечто большее? Или это было простым совпадением?       Поднявшись, Коллин заходила по кухне. Сердце отчаянно искало выход, какую-то лазейку, что-то, что позволило бы ей все-таки попробовать еще один, последний раз.       Решив для себя, что если она подскочила в половину первого в таком разнузданном состоянии, то это само по себе причина, Коллин кинулась в комнату, чтобы одеться. Дюаваль сам был виноват! Какого черта он приплелся к ней именно сегодня? Ведь она почти забыла о нем, почти представила себе дальнейшую жизнь без него! Вот же неймется!       Набросив брюки, толстовку и куртку сверху, Коллин постаралась выйти из дома как можно тише и поспешила к машине. Слава богу, другие авто не заблокировали ее на парковке, как любили делать это обычно, и Коллин юркнула на сидение, заводя мотор.       Когда она подъехала к отелю, часы показывали почти час, но она даже не думала о том, что актер элементарно может спать, ей казалось, дело настолько важное, что не терпит даже до утра. На самом деле она знала, что с утра придет в себя и явно откажется от мысли возвращаться к Дюавалю.       Машину пришлось оставить немного поодаль, парковка в отеле была платной, так что Коллин прошла пешком. Подходя к зданию с заднего хода, она заметила какую-то компанию, но решила, что в одиночку лучше никому не попадаться на глаза. Она обошла высокий, как башня, корпус отеля и двинулась на вход, чтобы оттуда позвонить Элиоту с рецепции. Но за пару десятков шагов от нее вдруг объявились буквально ниоткуда три тени — компания, которую Коллин пыталась обойти, нашла ее сама. Послышался свист.       — Так поздно одна гуляешь? — крикнул тот, что стоял ближе всех.       — Я с парнем, — кашлянула Коллин, делая шаг назад.       — И где же он? — усмехнулся кто-то из темноты. — Брось, пойдем с нами в номер, трое лучше, чем один!       Словно какой-то обрывок воспоминаний дурнотой ударил в грудь, Коллин не смогла бы до гробовой доски забыть прошлый раз, когда её во так же окликали в темном переулке. Сердце заколотилось так гулко, что Коллин на мгновение оглохла, первая тень сделала к ней еще шаг и уже протянула руку, чтобы схватить, но в следующее мгновение получила по лицу чем-то очень гулким, похожим на металлическую трубу.       — Элиот! — вскрикнула Коллин.       На самом деле она просто мечтала, чтобы это был он — но это и вправду был он, Бог знает откуда здесь взявшийся, да еще и вооруженный!       — Нашла время для прогулок! — укоризненно проорал он, делая еще шаг к обидчику. — Сюда иди!       Незнакомец, стоявший на одном колене и с воем державшийся за окровавленный нос, уже не мог никуда идти, так что Дюаваль шагнул дальше, но двое приятелей горе-пикапера решили, что их лицам столкновение с железной трубой будет некстати, и куда-то испарились.       Элиот схватил Коллин за локоть и потащил к свету, на вход. Она не сопротивлялась, перебирала ногами, стараясь успокоить дыхание. Внутри отеля было тепло, под ногами зашуршал ковролин, и Коллин отпустила паника.       — Что ты тут делаешь в такое время? — прищурился изумленно Элиот, остановив ее.       — Я… — кашлянула Коллин.       Хотелось бы ей знать! На хождение во сне не спишешь, хотя соблазн был велик — ведь она явно была не совсем в своем уме, когда совершала побег из дома.       — Не смогла без тебя, — просто ответила она.       Наконец рассеялась дымка ужаса и сонливости, Коллин взглянула в его уставшие глаза и пожала плечами.       — Есть такое дело, — грустно заметил он.       От этих слов стало странно тепло на душе, Коллин поддалась порыву и обняла его за пояс, почувствовав, как ее худую спину поглаживает его ладонь. Элиот отвел её в номер, который она, конечно ни на секунду не успела позабыть, и предложил кофе или чаю.       — Открой лучше белого полусухого, — попросила она.       Он сел за стол рядом с ней, ограничившись водой, Коллин закрыла глаза, отпивая пару глотков вина. Глупо было отрицать, ей было хорошо здесь, в его компании. Словно какой-то особый мир открывался, когда Элиот был рядом, похожий на сон, но такой реальный, в который хотелось возвращаться раз за разом.       — Что будем делать? — подал голос Дюаваль.       Он был таким спокойным, Коллин застала момент, когда он почти совсем не притворялся, а эти моменты она любила сильнее всего.       — Я подумала, — проронила она. — Может быть, есть смысл мне остаться с тобой… еще ненадолго? По крайней мере, пока тебе не станет легче.       — Ты уверена, что хочешь этого? — проникновенно взглянул ей в глаза он. — Коллин, единственное, чего я не хочу — это причинять тебе боль. Я не твоя обуза, чтобы ты посвятила жизнь моему спасению.       — Но ты же просил меня вернуться сегодня? — напомнила с улыбкой она. Дюаваль улыбнулся в ответ, грустно и виновато.       — Да, какая-то часть меня очень хочет, чтобы ты была здесь, как ежедневная таблетка спокойствия, — покивал он. — Но другая половина, и, надеюсь, она все еще больше — знает, что так нельзя. Она любит тебя, как умеет, и поэтому не хочет заставлять тебя остаться.       — Значит, все же есть какая-то часть тебя, которая меня любит? — прищурилась Коллин. Она не ослышалась? — А говорил, не умеешь.       — Ты ведь знаешь меня, — вскинул голову, сняв шляпу, Дюаваль. — Нет ничего, что я знал бы о себе наверняка. Но так я измеряю любовь — когда мне хочется чем-то жертвовать.       В груди поселился навязчивый жар, мешавший мысли и растягивающий губы в дурацкой улыбке.       — Пустить всю жизнь под откос — это довольно смелая жертва, — заметила она. — Ты «не умеешь» любить гораздо лучше остальных.       Она поднялась, ступив одной ногой на пол, другую коленом поставив на его стул, и обняла Элиота, целуя его безо всякого стеснения. Теперь она не боялась, потому что сказанное им было очень искренне, а главное — это было то, что она хотела услышать.       — Твоя терапия дает результаты? — спросил Элиот, оторвавшись от нее и отпив маленький глоток из ее бокала.       — Думаю, да, — кивнула она, склонив голову. — Конечно, я еще не проверяла…       Элиот вскинул нос так, будто она сказала самую большую на свете дерзость. Коллин рассмеялась.       — Но я не прочь проверить, — сглотнула она, обнимая его за шею.       — А знаешь, у меня есть одна идея для тебя, — сказал вдруг он.       Поднявшись, он порылся в коробках, стоящих около окна, и извлек оттуда пару наручников.       — С твоими проблемами это может помочь, — протянул он, бросая ключ на тумбочку.       — Что? — опешила в ужасе Коллин.       Элиот стянул футболку и, многозначительно расщелкнув браслет наручников, закрыл на своем правом запястье. После, подвинувшись к спинке кровати, он перекинул цепочку через деревянный остов и защелкнул на левом. Руки оказались сцеплены у него над головой, Дюаваль сложил ногу на ногу и пожал плечами.       — Так тебе должно быть легче, — пояснил он. — Так ты точно будешь знать, что я не смогу тебя неволить, даже если захочу.       — И что мне делать? — ошарашенно рассмеялась она.       — Что хочешь, — до ужаса сексуально вскинул бровь он.       Она подошла и, перекинув ногу, села к нему на колени. Дюаваль попытался приблизиться, чтобы ее поцеловать, но наручники не позволили, и он с досадой рассмеялся. Коллин не ощущала страха оттого, что находилась так близко, в ее голове относительно этого уже некоторое время поселилось спокойствие. Но то, что Элиот сознательно себя обездвижил давало еще большую фору — она совсем осмелела.       Медленно стянула толстовку, после — джинсы, а затем села, прижавшись к нему вновь. Каждый поцелуй будоражил внутри что-то совершенно новое, то, чего Коллин никогда еще не испытывала доселе. Обычно на этом месте она начинала испытывать обжигающий страх, но теперь её словно током прошибло нечто совсем иное. Стало очень жарко, ей захотелось касаться Элиота, а не только позволять касаться ему. Она запустила ладони ему в волосы — наконец, кудри принадлежали ей безраздельно — и услышала, как запястье Дюаваля дернулось в браслете, звякнув цепочкой.       Наконец, едва справляясь с волнительной дрожью, Коллин коснулась ремня, вытаскивая его из пряжки, слыша на фоне учащенное дыхание хозяина. Она ни разу не делала ничего подобного в реальности, лишь представляла, но, как выяснилось, представляла отчетливо, потому что движения не просто не были несуразными, но, кажется, содержали некое изящество.       Весь жар, который скапливался внутри нее, будто распалялся с каждым его поцелуем, с каждым сказанным судорожным шепотом словом, распространился до кончиков ее пальцев, наполняя неведомой силой. Коллин не помнила, когда именно не глядя схватила ключ с тумбочки и на ощупь открыла замок наручников, освободив руки Элиота из плена. Страху больше не было места — слишком хотелось получить его целиком.       Оказавшись в объятиях, Коллин больше не сдерживала ни голос, ни жажду, наслаждалась каждым мгновением, покуда не наклонилась, чтобы в пылу прошептать:       — По-моему, этот твой заскок вполне походит на любовь…       — А, по-моему, это намного сильнее, — шепотом отозвался он, глядя на нее снизу-вверх.       Нет, ни внутри, ни снаружи не было больше барьеров для нее, Коллин чувствовала себя отлично. Пускай, это и не была любовь в обычном ее понимании — но она чувствовала себя любимой и нужной, как никогда. Пускай никто не знал, насколько реальный Элиот отличался от обертки, которую они видели — она была полноправной женщиной обоих. Пускай она так и не смогла разгадать его до конца — но у них обоих была на это целая жизнь. А в том, что их связало надолго, Коллин не сомневалась.       Она сделала шаг, пойдя за ним в ту роковую ночь, не имея на это никаких причин, кроме одной — это была ее судьба.       А судьбой что попало точно не назовут.

***

      Уоттс не помнил, до какого времени он пил, слонялся по особняку Пуарье, никого не узнавая, а после помчался на такси в город, чтобы увидеть хоть немного других лиц. Все они безликими мазками краски пролетали перед глазами, от алкоголя тошнило, а может, от всей его паршивой жизни. В такси трясло и хотелось плакать.       Наконец впереди показались золотые ворота, Уоттс едва ворочающимся языком попросил остановить здесь. Водитель послушался, Кэмерон вылез с заднего сидения и поплелся в кромешной тишине и темноте вперед, по дороге к дому. Черт знает, почему ему приспичило пойти пешком, тошнило все равно так же сильно, а на улице он еще и жутко озяб. Через пару минут дошло — его знобило и трясло мелкой дрожью от лихорадки.       Величественные особняки, едва освещаемые несколькими горящими окошками или светом в саду, казались резными горами, пока Кэмерон едва волочил ноги и ощущал жгучую горечь в горле от ледяного воздуха. Казалось, еще шаг, и он упадет где-нибудь тут прямо на обочине, где до самого рассвета его никто не найдет. Теперь он даже не знал, хотел бы окончить жизнь именно так или нет.       Уоттс всегда был склонен к драме, но сейчас желание покинуть этот говенный мир острым лезвием встало где-то в глотке. Как всегда, от необдуманных идиотских действий его остановило лишь одно.       Он не отмерял, сколько времени потратил на то, чтобы доплестись до Виньябле, но когда дошел, показалось, дом совсем просел. Совершенно полностью объятый тьмой, особняк утопал, словно в пучине той беспросветной темноты, в которой полностью утонул его хозяин. Не выдержав, Кэмерон упал на ступеньки, освободив ворот от ненавистной бабочки, и вдохнул еще больше холодного воздуха. Это не отрезвило, легкие засаднили только сильнее, но Уоттс хотя бы нашел себя в пространстве.       Который день словно какая-то непосильная ноша взваливалась ему на плечи, словно кто-то закладывал его кирпичами, замуровывал внутри собственного сознания, и вот теперь, последний кирпич был вложен. Он больше не видел света.       По дороге он срывался на слезы пару раз, но это не помогало, потому что Кэмерон не смог жалеть себя — все казалось, не было за что. Он чувствовал себя настолько беспомощным, виновным во всех происходящих с ним самим и всеми окружающими бедах, что не заслужил даже собственной жалости.       Всерьез, Кэмерон не помнил, когда в последний раз ощущал себя так плохо. Впрочем, стоило ему подумать об этом, он, конечно же, вспомнил. Все было ровно так же, когда ушел отец, этот гребаный мудак, разрушавший жизни всех, кого касался. Прямо как и сам Уоттс делал это теперь. Он зажмурился и до боли потер глаза.       Тогда мать тоже срывалась, обвиняя его в произошедшем, бросалась с кулаками, а потом они плакали вместе, зная, что никогда не будут целыми, потому что их старательно пытались разбить на мелкие осколки много лет подряд. С дрожью Уоттс вновь залился слезами, как никогда ощущая физически эту проклятую истину, которую забивал куда подальше в минуты душевной силы. Таким он и был всегда, сколько себя помнил — осколком. Не единым целым с собой, даже не половиной, а лишь осколком от человека, которым мог бы быть. Просто два осколка, живущие в бесконечно огромном, пустом доме, отравленные своей болью и ненавистью к тем, кто ее причинил — и потому друг к другу.       Уоттс с трудом встал, подавил приступ кашля, прошел мимо замусоренного бассейна, в котором не смог даже увидеть свое отражение, и поднялся на ступени, дернув ручку двери. Было заперто, еще с минуту Кэмерон искал ключи, после кое-как отковырял замок и наконец вошел в теплый темный холл.       Поднявшись к себе, он на мгновение остановился перед спальней матери. Конечно, вваливаться к ней в таком виде, да еще и в такое время было просто ужасной идеей, но что-то в эту ночь заставляло его тянуться к ней. То ли их последние ссоры, то ли просто инстинкт больного ребенка, который хотел ощутить руки матери на пылающем лбу, дарящие успокоение.       Он громко постучал, никто не отозвался, но Уоттс словно нутром чуял, что должен ее увидеть. Повернув ручку двери, он вошел, с трудом разбирая что-то в залитой темнотой комнате с задернутыми гардинами.       — Мам? — просипел он.       Она сидела в кресле, лежа головой на столе, одетая, но в позе настолько неестественной, что он сразу понял, что она не спит.       — Мам? — повторил Уоттс.       Не помнил, как преодолел несколько последних шагов, как поднял её, вглядываясь в лицо и пытаясь разбудить. Стол был липким от порошка и крови, что пошла у нее носом, Кэмерон обрушился на пол, пытаясь удержать ее на руках. Все тело било крупной дрожью, пока он судорожно набирал номер на сотовом, пытался что-то кричать в трубку своим едва слушающимся ртом.       На крик прибежал кто-то из прислуги, вдвоем удалось разъяснить скорой, куда ехать. Ожидание тянулось так долго, что хотелось рыдать в голос, Уоттса словно схватило в железные тиски и не отпускало ни на секунду, он только прикладывал пальцы к шее матери, пытаясь понять, жива ли она, но пульса нащупывать никогда не умел, да и руки дрожали так, что будь он — Кэмерон все равно бы не услышал.       Рассветные лучи стали пробиваться в окна, когда Уоттс поднял глаза и почувствовал, как они болят. Все тело ныло, будто через него прошел разряд тока, сил не осталось даже, чтобы подняться.       Он сидел в больничном коридоре, едва дыша, в полном одиночестве. Его мать так и не пришла в сознание, теперь лежала где-то за стенами, Кэмерона даже не пустили в лечебный отсек — он был слишком пьян и нестабилен. Недвижимый воздух настолько давил, а внутри все настолько закоченело от налитого в каждую мышцу ужаса, что Уоттс был сейчас согласен на любую компанию, лишь бы не эта тишина. Он набирал номер за номером, слушая ответивших, если таковые находились.       — Я сейчас не могу приехать, Кэмерон, ранняя встреча. Побудь там за нас…       — С ума сошел? Навещу ее завтра…       — Прости, Уоттс, не до тебя сейчас…       — Чертовски хреново! Звони, если что…       — Кэмерон? Чего тебе? Ты не вовремя…       Гудки сменялись звенящей тишиной, наконец Уоттс опустил телефон, глядя впереди себя. Что-то свершалось вокруг него, а главное — внутри него. Молот медленно опускался, хороня под собой, и вот, последний удар был сделан. Воцарилась тишина. Он был один.       Словно ствол дерева, лишенный всех листьев, веток и коры, он остался один на один со своей обнаженной, кровоточащей душой. И только теперь понял, что все это время было внутри него — слепая, всепоглощающая пустота.

Продолжение следует…

Первая часть этого опуса наконец подошла к концу, ставлю статус "закончен"! Это была сама объемная часть, самая насыщенная событиями, так что большое спасибо всем, кто преодолел со мной этот путь. Продолжение появится на сайте в ближайшее время, и, конечно, в нем будет раскрыт самый главный секрет всего повествования - я имею в виду, поимку убийцы. Не бойтесь, это не конец его истории :) Это самая большая моя работа за всю жизнь, самая долгая, самая кропотливая. Нет слов выразить всю мою благодарность читателям, которые на протяжении всех этих лет меня поддерживали и помогали замотивироваться на продолжение. Спасибо всем, кто был со мной, я праздную юбилейный, 10й законченный макси и стремлюсь вперед к новым достижениям. Хохо